Призвание варяга (von Benckendorff) - Александр Башкуев

Вот и лягушатники не решились проявить избыточный героизм, а тихо-мирно показали красные задницы своих штанов и снова спрятались в черной осоке, только трава зашуршала. Оттуда до моих позиций было шагов девятьсот немного дальше, чем нужно фузее для выстрела и чуть больше, чем нужно винтовке для выстрела верного. Все надумали охладиться и обождать. Война баба нервная, — к чему ее торопить?

На нашем фланге все было тихо-покойно, а вот где-то далеко потихоньку загрохотало. А потом сразу же застучали барабаны и засвистели рожки. Я побежал по нашей линии обороны, предупреждая, чтоб без приказа не стреляли, а тем временем земля задрожала от ритмичной поступи вражеских инфантеров. Бонапарт, не решившись испытать судьбу фузилеров, решил прощупать нас лобовым ударом. (Колонне, набравшей скорость, снайперский огонь, — что слону дробина.)

Правда, взгляд на поле через оптический прицел вызвал у меня бурю смеха. На нас шли колонны Морана — жалкое итало-румынское дерьмо, об кое жаль саблю марать.

Чем потом ловить сих вурдалаков, да макаронников по всему тылу — лучше уж разок погнать их на вражьи штыки и с плеч долой. А что с ними еще делать?

Как водится, — наследники графа Дракулы, да якобы потомки римлян шли, как на параде, — какая поступь, какая выправка! Я прямо шкурой почуял, как заскрипели ворота под полозьями пушек Раевского и как эти чудовища качнули своими хоботами, будто принюхиваясь к близкой поживе…

Потом дернуло так, что если б я не был готов, точно наложил бы в штаны! Когда мы тут прокашлялись, да прочихались от ядовитого хлорного дыма, скатившегося к нам с батареи, я сразу посмотрел на колонны. Вообразите мое удивление, когда я обнаружил, что все эти упыри с вурдалаками бесследно сгинули!

Знамена есть, сапоги со шпорами — тоже есть, даже отдельные кучки дерьма вперемешку с чьими-то кишками — наличествуют, а вот людей не видать. Первые две колонны просто сдунуло, прочие же бездельники улепетывали в свой тыл, так что только пятки сверкали! Я даже отсюда услыхал, как ржали канониры на Батарее.

Потом всех этих упырей с вурдалаками снова сбили в кучу и опять погнали в нашу сторону. Только они почему-то идти не хотели, а норовили отбежать в кусты и прикинуться мертвяком.

У вампиров это в крови. Прочие же теперь и видом, и обликом напоминали нам древних римлян, как мы их теперь находим в могилах. Такие же синюшные лица и такой же небось запашок — нечистотами.

Тут с батареи дунуло вдругорядь и снова застучали барабаны. Вплоть до ночи Бонапарт так и не устроил третьей атаки на Батарею в лоб. Французы на самом-то деле необычайно умные и тонкие люди. В сем случае поняли со второго раза.

Это русские не понимают, — так и лезли бы весь день на пушки, пока иль сами не кончились, иль — Батарею не кончили. Нет, кишка тонка у Европы. Не ведает она ни истинной Любви, ни радости Смерти.

А потом — началось. Первыми прискакали саксонские драгуны. Поскакали вокруг, покричали, саблями помахали, да много не намахали, только сами чуток нападали, так что стало труднее стрелять. А фузилеры хреновы наловчились подползать и постреливать из-за конских трупов.

Когда нехристи поняли, что драгунами пехоту не возьмешь, а мы свою конницу бережем до лучшей погоды, поехали уланы из Польши. Эти-то были поопаснее, чем драгуны, — потому как — сильно на нервы давят их пики, а вернее — флажки на них.

Когда улан на тебя летит, сей флажок хренов так и ноет, так и зудит в ухе, что — больной зуб. Всю душу из тебя вымотает, — ведь по такой шустрой мишени не попадешь, а как доедет — ткнет своей пикой, — маму не успеешь вспомнить, как — все…

Хорошо, правда, что он второй раз уж не может ткнуть и надо ему развернуться, а тут он — как стоячий, — так что из тех, кто приехал — ни один не вернулся, но — каждый, кто доехал, одного-то егеря с собой захватил. Такая вот арифметика.

(Во время одного из моих приездов в Бородино, со мной увязался племяш Миша Лермонтов. Я повел его на место моих бывших траншей и — все было, будто — вчера. А он прислал мне стихи, назвав их "Разговор с дядей", и все там как вспомнилось.

Я их опубликовал, только велел представить, будто рассказывает не генерал, но — простой солдат. К примеру, — не "молвил я, сверкнув очами", но — "молвил он" и так далее. Да только стихи не обманешь и можно разглядеть следы "склеек", а так — все верно. Так все и было.)

Тем временем — дело пошло к обеду, Васильчикова уже обломили на левом фланге и он "завернулся" в мою сторону, Колесникова же и того хуже — вообще вышибли с его позиции, так что теперь мои и русские егеря держались всем миром — одной большой кучей.

Вот тут-то судьба и преподнесла нам главный сюрприз. Чертовы якобинцы измыслили хитрость. Они, прикрывшись от моих людей высоким берегом Колочи, протащили чуть ли не в наш тыл пару мортирок и давай бить из них навесным. А "хлорный" порох — не "черный", — у него детонация зверская, так что — одно ядро и вместо всей Батареи одна большая воронка.

Что делать? Петер принял команду над русскими (полк Колесникова отступил, потеряв всех офицеров — чертовы фузилеры свое дело знали), Андрис командовал нашими снайперами, а на интенданта Ефрема в таких делах надежды не было никакой.

Так что пошел я к Колесникову и говорю ему, — так мол и так. Нужны мне русские добровольцы, ибо латыши мои строя не знают, да и не пойдут на верную смерть, а мортиры надобно "взять". Представьте меня своим мужикам, а дальше уж — я сам.

Колесников, виновато улыбнулся, поправил кишки, чтобы они не слишком рассыпались (добрался до него драгун) и говорит:

— Спасибо Вам за эту любезность. Я б сам повел, да вот — незадача…" — и на кишки свои разбросанные взглядом показывает.

Я ему в ответ говорю:

— Не волнуйтесь, все будет хорошо, кликните-ка людей и мы все уладим. А приедет Боткин, — он Вас с того света вернет.

Колесников позвал своих мужиков, что были рядом и просил их во всем меня слушаться, а потом и говорит:

— Про Тебя идет слава, что Ты командир — фартовый. Пуля боится и сталь не берет. Если удастся выжить в этой давиловке — сыщи дочь мою — Вареньку и передай ей… Это у меня маменькино, а Варенька у меня — единственная", — я взял у Колесникова крохотный медальончик, повесил его на шею рядом с матушкиным оберегом и поцеловал его в синеющие губы. На прощание.

А потом обернулся к русским и сказал им:

— Братцы, там из-под реки — по Батарее бьют пушки. Надо им пасти заткнуть. Тут нет приказа — лишь по желанию. Берег крутой — обратно не вылезем, а сколько там нехристей…

Мужики с ноги на ногу переминаются и вижу я, — никто не хочет на верную смерть идти. Тут я разозлился, — чего я сих скотов уговариваю, да еще слова князя Тучкова вспомнил и говорю:

— Впрочем, сие ненужно. Москва — никуда не денется, новую отстроим! А я вон — с людьми Васильчикова умирать пойду. Как наши деды — умирали…

Будто искра прошла по мужикам и какой-то унтер потряс перед моим носом грязным — в земле и засохшей крови кулаком:

— Ты, Вашбродь, словами-то не кидайся! Умереть-то мы и лучше пскопских — смогем! (Меж городами испокон веку — вражда.) Айда, братки!

Потом мы построились, я бросил свой штуцер кому-то из латышей и снял китель. Что-то жарко мне стало в тот день…

А затем мы пошли к берегу Колочи и я отчего-то захотел, чтоб все шли в ногу. Я думал, что говорю: "Ать-два, левой!", но сразу поймал себя на том, что кто-то другой — с совершенно чужим голосом хрипло орет: "Айн, цвай, айн, цвае, драй!

А еще мне приспичило, но я не знал, как мне выбраться из тела, чтобы отвалить подальше от солдафона, марширующего на верную смерть по обоженной кровью и порохом черной траве. Тут был обрыв и я прыгнул вниз, вернее прыгнул этот маньяк, а мне пришлось прыгать следом, потому что он не оставил мне выбора.

Врагов было много, но они не ждали, что мы посыплемся на их головы, и нам с тем идиотом удалось прирезать пару ублюдков, прежде чем они успели нагадить от ужаса. Тут и завертелось.

Только когда какие-то из лягушатников выкарабкались на обрыв реки, их командованию стало ясно, что внизу происходит и вернулись драгуны. Первые из них взяли за моду прыгать прямо на наши штыки и от этого тут внизу сразу стало совсем тесно и грязно. Если из человека вываливается столько дерьма, вообразите, что высыпается из брюха лошади. Нос зажимай!

Долго, конечно, продолжаться это все не могло и очередной саксонец, прыгая со своей лошадью прямо на меня, здорово полоснул саблей мне правую ногу.

Кровь хлестнула розовым облаком. Ублюдок думал, что дело сделано и обернулся, а я пустил ему кишки за эту невежливость.

Но кровь хлестала из меня, как из резаной свиньи, так что я принужден был спиной опереться на берег реки и уцепиться за него рукой. Силы быстро оставляли меня, а правая нога превратилась в пульсирующую гирю, тянущую меня вниз.