Корабль мечты - Лука ди Фульвио

– Возлюбленный мой, ты давно уже проснулся? – закудахтала его жена.

Шимон подавил нарастающее раздражение.

– Что бы тебе хотелось сегодня съесть на завтрак, чтобы восстановить силы? – продолжила жена, вставая и писая в горшок.

Шимон и бровью не повел.

– Будешь селедку с мацой? Или приготовить тебе что-то другое? – Жена Баруха опустила подол ночной рубашки и выплеснула содержимое ночного горшка в окно, а затем обошла кровать и встала перед своим мужем. – Так что? Говори.

Шимон посмотрел на нее. Ему хотелось сказать, чтобы она убиралась отсюда к чертовой матери. Чтоб она подавилась этой селедкой и мацой! Ему хотелось сказать, что он не хочет оказаться в тюрьме. Что не знает, как оплатить услуги адвоката. Не знает, где взять деньги на штраф. Шимону многое хотелось сказать.

Но он не мог.

С тех пор как лезвие кинжала вошло в его горло, Шимон Барух онемел.

Встав с кровати, он подошел к столу. Тут, как и во всех остальных комнатах дома, его жена разложила пергамент и поставила чернильницу с перьями. Иначе Шимон ни с кем не мог объясняться.

«БУЛЬОН», – написал он.

Жена устремилась на кухню, и Барух услышал, как она раздает указания слугам.

Купец коснулся горла. Повязка была влажной, она все еще пропитывалась кровью. Он подошел к зеркалу и взглянул на свое отражение.

– Сейчас я помогу тебе переодеться, возлюбленный мой. – Жена вернулась в комнату. – Но вначале тебе нужно омыться. Если хочешь, я помогу тебе и помолиться.

Встав рядом с ним, женщина разрыдалась.

– Что же нам теперь делать, возлюбленный мой? Такая трагедия. Ну почему это случилось с нами? Что мы такого плохого сделали? Почему Хашем решил подвергнуть нас такому испытанию? – Всхлипнув, она обняла мужа.

Шимон в ярости оттолкнул ее. Ему хотелось вопить, он открыл рот, но вместо крика с его губ сорвалось лишь тихое шипение. И оно было страшнее любого вопля. Повязка на горле мгновенно пропиталась алой пузырящейся кровью, и Шимон сорвал ее. Его немой крик все длился и длился, пока на горле не проступили вены. Кровь из раны забрызгала зеркало.

– Ох, не надо, возлюбленный мой… – плакала жена.

Повернувшись, Барух посмотрел на нее. В его глазах горела ярость. И ненависть. Он подошел к письменным принадлежностям.

«ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, ЧТО СО МНОЙ, – написал он. – Я БОЛЬШЕ НЕ ТОТ, КЕМ БЫЛ РАНЬШЕ».

Его жена разрыдалась еще сильнее.

«УХОДИ!» – написал Шимон.

Женщина покорно вышла из комнаты.

Оставшись один, Шимон ощутил, как ярость и ненависть придают ему новые силы. Он чувствовал себя живым.

«У меня ничего не осталось», – подумал купец.

Накладывая на горло новую повязку, он подошел к зеркалу.

«Остались только ярость и ненависть», – повторял он.

Шимон посмотрел в глаза своему отражению.

И увидел там кое-что еще.

Страх.

Он попытался отвести взгляд, но тело не слушалось его. И чем дольше Шимон смотрел на свое отражение, тем больше слабели ярость и ненависть, тем сильнее становился страх. Если не отойти, то останется только страх. Но Шимон не мог пошевельнуться, руки и ноги ему не повиновались. И за мгновение до того, как ужасу удалось бы превозмочь ярость и ненависть, мужчина дернулся вперед. Только это он и мог сделать. Изо всех сил Шимон рванулся вперед и ударил лбом по зеркалу. Послышался звон, во все стороны полетели осколки, купец порезался, и глаза ему залила кровь, окрасившая все вокруг алым.

Дверь распахнулась, на пороге комнаты показалась его жена. Вскрикнув, женщина испуганно зажала рот ладонью и подбежала к своему супругу.

Глядя на нее, Шимон расхохотался. Постояв немного, он вытолкал жену из комнаты и закрыл дверь.

«Я больше никогда не увижу свое отражение в зеркале», – решил Барух.

Взяв с кровати простыню, на которой он спал, мужчина зажал рану на лбу. Вскоре кровотечение прекратилось, значит, порез был неглубоким, всего лишь царапина. Ничего такого, что могло бы испугать человека, способного засунуть палец в дырку у себя в шее. Человека, который слышит, как со свистом в эту дырку входит воздух при вдохе.

«Я больше никогда не услышу собственный страх», – поклялся Шимон.

Одевшись, он открыл дверь и жестом приказал жене подать завтрак. Бульон был вкусным. Барух наслаждался минутой покоя.

«СКАЖИ СТРАЖНИКАМ, ЧТО Я ПОШЕЛ НА РЕКУ ТОПИТЬСЯ», – написал он.

– Нет! Возлюбленный мой, не делай этого! – вновь разрыдалась жена.

Шимон замахнулся, словно собираясь влепить ей пощечину. Женщина отпрянула. Он еще никогда не бил ее. «Но мне ничего не стоит поступить так, – пронеслось у него в голове. – И в то же время удовольствия мне это не доставит».

Опустив руку, он вновь макнул перо в чернильницу. И тут Шимон понял, что ему нечего сказать жене. Она больше ничего для него не значила.

Бросив перо на стол, он направился к двери дома. Желтую еврейскую шапку он оставил, зато забрал все деньги.

Шимон пошел к Сан-Серапионе-Анакорета, маленькой церквушке на окраине города. Сюда ходили только бедняки, и приход у церкви был довольно большой – нищие плодились, как кролики.

Барух надеялся, что в этот час церковь будет пуста. Он вошел в ризницу. Тут было холодно, хотя в камине горел огонь. Священник, толстый старик с грязными ногтями, опирался локтями на источенную червями столешницу и попивал вино. Рядом, составляя ему компанию, сидела его служанка. Вначале священник был весьма недоволен появлением гостя, но когда Шимон сунул ему в руку серебряную монету, церковник тут же подхватился на ноги и принялся увиваться вокруг столь щедрого посетителя.

Шимон написал на пергаменте, мол, он онемел во время несчастного случая и при этом же потерял память. Но он знает, что родился в этом приходе, и теперь пытается выяснить, кто же он такой.

– Ты крещен, сын мой? – спросил священник.

Шимон кивнул.

– Помнишь ли ты, в каком году состоялось твое крещение?

«1474», – написал Барух.

– Значит, тебе сорок один год, – кивнул толстяк.

– Но он выглядит старше! – заметила служанка.

– Молчи, глупая, – осадил ее церковник.

– Но вы ведь сами об этом подумали!

– Простите ее, она плохо переносит вино. – С этими словами толстяк пошел в соседнюю комнату и снял с прогнувшейся под тяжестью бумаг полки запыленный том, на котором было написано «1470–1475».

Вернувшись, он положил книгу на стол и почесал затылок.

– Но как же нам найти тебя, если ты даже имени своего не помнишь?

Шимон постучал себя по груди, точно пытаясь сказать, что об этом он сам позаботится. Открыв книгу, он принялся просматривать десятки имен. Временами ему попадались пожелтевшие от времени документы, вложенные в книгу между страниц. Жестом Шимон поинтересовался у священника, что это значит.

– Это бумаги о крещении, которые так и не забрали, – вздохнул церковник. – Темен простой народ. Знаешь, как это бывает. Они не понимают, что свидетельство о крещении важнее любого другого документа.

Шимон кивнул. Уж он-то это знал.

Он принялся внимательно листать книгу и наконец обнаружил кое-что подходящее.

Взяв метрику, он указал на себя, а потом на документ.

– Это ты, сын мой? – Взяв свидетельство, священник пробежал его глазами. – Так тебя зовут Алессандро Рубироза? Но тут написано, что ты родился в 1471-м году, а не в 1474-м.

Шимон пожал плечами. Он вновь указал на себя, а затем на документ.

– Мне это кажется немного странным, сын мой, – проворчал священник. – Кроме того, почему ты так и не забрал сво…

– Алессандро Рубироза? – вмешалась служанка. – Это невозможно. Я знаю, кто это.

Шимон оцепенел.

– Я его помню, потому что он недавно погиб. Когда ж это случилось? Чай, пару месяцев уж прошло, – продолжила служанка, хлопнув священника по плечу. – Ну же, вы его наверняка помните. Ну, мужик, которого убили в драке в той таверне, как ее… «Морской конек».

– А, тот самый? – Толстяк прищурился, с трудом припоминая случившееся. – Ты уверена, что его звали Алессандро Рубироза?

– Так же уверена, как и в том, что у меня геморрой в заднице. – Служанка с вызовом скрестила руки на груди.

Священник покачал головой. Похоже, его нисколько не смущали манеры его подопечной. Повернувшись к Шимону, он махнул метрикой.

– Это не твое имя, сын мой. Ты же слышал, тот несчастный мертв. – Церковник подошел к камину. – Уж он-то точно больше не придет для того, чтобы забрать свое свидетельство. Ну и ладно, одной бумажкой меньше.

Он уже хотел бросить метрику в огонь, когда Шимон подскочил к нему и вырвал бумагу у него из рук.

– Это не ты, – повторил священник. – Мне очень жаль, сын мой, но это не ты…

Шимон тщательно сложил документ и спрятал его под одежду.

– Что ты делаешь, сын мой? Смирись с тем, что это не ты!

Взяв перо, Барух написал на странице книги: «ВЕРНО. ЭТО НЕ Я».

– Да, но… – опешил толстяк.

Шимон вырвал страницу, на которой только что нацарапал эти слова, и бросил ее в камин.