Гордое сердце - Патриция Поттер

Патриция Поттер

Гордое сердце

Тигр, о, тигр, светло горящий

В глубине полночной чащи

Кем задуман огневой.

Соразмерный образ твой?

В небесах или глубинах

Тлел огонь очей звериных?

Где таился он века?

Чья нашла его рука?..

Пролог

Горы Сан-Хуан, штат Колорадо Июнь, 1865 год

Пронзительно-скорбный всхлип волынки вырвался из хижины и пронесся по лесу. Одинокий индеец-охотник вскинул голову, прислушался и исторг из своего инструмента еще один рыдающий звук, вспугнув окрестное зверье. И только волк продолжал невозмутимо лежать у ног человека.

Странные звуки становились все громче по мере того, как в отрогах Кордильер, напоминавших, кстати сказать, гористый ландшафт далекой Шотландии, возрождалась мелодия древнего шотландского гимна. Надрывное звучание музыки передавало пафос борьбы, горечь поражений, одиночество, и наконец мелодия оборвалась на высокой ноте, как бы символизирующей победу.

Перестав играть, музыкант замер. Эхо повторило торжествующую концовку гимна, затем воцарилась тишина — величавая пауза, после которой лесные обитатели грянули свою симфонию, вечную, как мироздание, и затмевающую любую из всех, созданных человеком.

Примерно так воспринимал Маккензи музыку леса. Какое-то время он внимал ее призывному горному отзвуку, затем перевел взгляд на построенный им дощатый помост, где покоилось тело отца. А быть может, и душа, пришло ему на ум.

Душа… Сейчас он отдает последний долг человеку, который жил в соответствии со своими убеждениями, возведенными в принцип, убеждениями, отрицающими любовь.

Поджарый и осторожный, как и волк у его ног, Маккензи, наделенный от природы умом, схожим с инстинктом лесных обитателей, рос и мужал, познавая науку выживания. И не более того. Не ведая, как и его отец, любви, он не страдал из-за ее отсутствия.

Экзотичный, должно быть, у него сейчас вид: в шерстяной рубашке в красно-черную клетку и такой же юбке с широким кожаным ремнем, с наброшенным на плечо клетчатым пледом. Тем не менее он ощущал себя в этой одежде комфортно. Традиционный наряд шотландского горца, к которому Роб Маккензи, его отец, относился с благоговением, отныне перешел по наследству ему. И Маккензи решил воспользоваться им — в первый и последний раз.

Род Маккензи заканчивался, поэтому он посчитал шотландский обряд тризны простительной со своей стороны уступкой отцу, приверженному традициям — со всеми их несуразностями.

Ладно, пусть будет так! На этом он поставит точку, ибо клеймо полукровки, ненавистное наследство, также доставшееся от отца, передавать некому.

Научившись жить в одиночестве, Маккензи свой уклад жизни менять не собирался. Он твердо усвоил: ему никто не нужен и никому нельзя доверять. Ну разве только волку, преданному и надежному зверю, что лежит сейчас у его ног.

Запалив хворост под помостом, Маккензи безучастно наблюдал, как занялся огонь. Спустя мгновение взметнувшееся пламя облизало доски алчными языками.

Отец завещал предать свой прах огню. Что ж, он, его сын, чтит обычаи древних норманнов! Роб Маккензи всегда гордился традициями предков, снискавших признательность потомков морскими завоевательными походами. Правда, отца влекла нелегкая, сопряженная с риском жизнь в горах. Причем так же сильно, как иных — любовь. Теперь его прах развеется буйным ветром в горах, которые отец знал как никто другой.

Бесстрастным взглядом Маккензи окинул помост, пожираемый огнем. Мелькнула мысль, не бесчувственный ли он. Поразмыслив, решил, что дело совсем в другом: у него не было душевной привязанности к отцу. Между прочим, его, сына-полукровку Роба Маккензи, ни белые, ни индейцы не считают своим. Последние иначе как Маккензи его не называют.

Мать происходила из индейского племени шошонов. Ее выкупили у другого племени, где с ней, рабыней-пленницей, обращались крайне жестоко. Всю дальнейшую жизнь она оставалась наложницей Роба Маккензи. Страдания закончились, когда бессловесная, забитая женщина обрела вечный покой.

Юный Маккензи понятия не имел, что такое родительская любовь. Ни отец, ни мать ни разу не приголубили его, не приласкали. По правде говоря, этого Маккензи от них и не ждал.

Хотя слово «любовь» встречалось в Библии и потрепанном томике стихов Роберта Бернса — эти книги захватил с собой отец, покидая Шотландию, — он терялся в догадках, не понимая, что оно означает. Любовь представлялась чем-то причудливым и непостижимым, как стихи Бернса.

Зато отец обучил Маккензи грамоте. «Того, кто умеет читать, не так-то легко обвести вокруг пальца», — говаривал он.

А уж приспособиться к жизни в горах, большую часть года покрытых снежным покровом, выследить и убить зверя — этой науке отец учил его постоянно.

Маккензи постигал грамоту с превеликим усердием. Ему нравилось погружаться в мир слов. Он с легкостью запоминал стихи Бернса, пространные отрывки из Библии, понимая, впрочем, что отец добивается иного. Роб Маккензи стремился привить сыну собственную одержимость Шотландией — историей страны, ее культурой и традициями. Отец заставлял носить юбки-килты. Обучал игре на волынке. Музыкальные способности сына радовали его. Юный Маккензи, обладая природным слухом, безошибочно повторял любую мелодию. Запоминал ее с первого раза.

Время от времени Роб Маккензи впадал в запои. Когда это случалось, он твердил одно и то же: нужно ехать в Шотландию и требовать восстановления справедливости. Пусть ему вернут право на высший дворянский титул! В такие минуты он смутно вспоминал, что столетие назад род Маккензи лишили звания лордов за попытку восстановить шотландскую династию Стюартов на английском престоле.

Иногда, напиваясь до бесчувствия, отец зверел, и тогда мальчик убегал в лес. Там, среди зверья и птиц, он успокаивался, отходил душой.

Между зверьем и юным Маккензи было много общего: грациозность движений, зоркий глаз, инстинкт самосохранения, прирожденное чутье опасности. У него никогда не возникало намерения причинить зло своим меньшим братьям — общение носило миролюбивый характер.

Иногда он спускался с гор в долину. Это случалось, когда у отца подходили к концу деньги и нужно было продать шкуры. Порой он предпринимал такие вылазки и по собственной инициативе. Но всякий раз Маккензи натыкался на откровенную недоброжелательность.

Густые, цвета воронова крыла волосы и бронзовая кожа, выдавая его индейское происхождение, вызывали кривые усмешки белых и недоверчивые взгляды краснокожих. Маккензи давно научился сохранять невозмутимость, полагаться лишь на собственные способности и сноровку.