Девятьсот семнадцатый - Михаил Алексеев (Брыздников)

— Пойдем в очко играть, — после ужина предложил солдат Дума, сожитель Гончаренко по палате.

— А что это такое очко?

— Да в карты… В двадцать одно. Очень интересно.

— Не люблю я играть, да и денег нет.

— Ха-ха-ха, — засмеялся Дума, причем тупое лицо его, низколобое, с выражением смекалистой хитрецы украсилось улыбкой до ушей. — Теперь, брат Гончаренко, — слабода. Деньги надо уметь достать… Ха-ха.

Солдат Дума и раньше привлекал к себе внимание Гончаренко. В госпитале он жил уже давно. Был он контужен в спину глыбой земли месяцев шесть назад, но как только приближался срок его выписки из госпиталя, он неизменно заболевал то галлюцинациями, то нервными припадками, и комиссией снова оставлялся на излечение. Болезнь его была сильно похожа на притворство, тем более, что он частенько бывал крепко пьян. Был он парень крепкий, здоровый, с румянцем во всю щеку. Второе, что всегда поражало в нем, — это баснословное для солдата богатство, которое у него невесть откуда появлялось. Не понимал Гончаренко, откуда доставал Дума то сотни керенок, то золотые часы, то кольца с драгоценными каменьями. Знал Гончаренко, что Дума любил азартную карточную игру и неизменно проигрывал в карты все эти таинственные, сокровища.

— Ну, пойдем, что ли. Я тебе денег дам. Выиграешь — вернешь. Не выиграешь — бог с ними. Не в деньгах счастье. А ты парень хороший. Не жалко.

Гончаренко ваял у него одну сороковку, и они сошли вниз во двор.

— Где играешь-то? Ведь запрещено в госпитале играть.

— Эх, друг, — философски заметил Дума, — кому и запрещено, а умному человеку везде и все можно. А играть будем мы у одной сиделки, — здесь живет. Моя кума она… Ха-ха-ха!

Когда они подходили к дверям в подвальное помещение госпиталя, Гончаренко не вытерпел, спросил:

— А скажи, Дума, откуда у тебя такие богатства?

— Э, сразу много будешь знать — состаришься, — ответил Дума и, помолчав, глубокомысленно добавил: — Партейный я. Вот откуда. У меня мандат от агитационной комиссии — как уполномоченный. Да об этом как-нибудь поговорим.

Гончаренко недоумевал.

В самом конце подвала они вошли в маленькую клетушку и, пройдя через нее, очутились в большой светлой комнате, довольно прилично убранной в ковры, мягкую мебель, кровать с никелевыми украшениями. В комнате находилось восемь человек. Они сидели за большим круглым столом, на котором, брюзжа и фыркая паром, сиял красной медью самовар, и пили чай.

Среди мужчин, одетых в солдатские костюмы, сидели две женщины. Одну Гончаренко знал хорошо. Это была сиделка Маня, до последних дней выказывавшая ему исключительную заботливость и внимание. Завидев Гончаренко, она весело засмеялась и подбежала к нему.

— Вот и хорошо, Вася, что вы пришли, — давно бы надо.

Стоявший возле Дума сказал:

— Это она, Марусечка, просила, чтобы я привел тебя… Эх, цыпка!

Маруся раскраснелась. А Гончаренко, несколько смущенный, оглянулся вокруг.

Из-за стола поднялась другая женщина, пухлая, с красным лицом; улыбаясь, она подошла к ним.

— Вот и другие гости. А мы-то умаялись, дожидаючи вас. Садитесь чай пить.

— Не хотим чаю, кума, — снисходительно сказал Дума, звонко похлопывая ее по жирному бедру. — Освобождай стол да в картишки поиграем. С тем и пришли.

— Все в картишки да в картишки. Проиграешься опять, Думыч.

— А тебе что?

— Хоть бы подарочек какой сделал.

— Подарочек. Мало те подарков. Ах ты, жаднюга.

Женщина, скрестив на полной груди свои руки, с гневным лицом хотела что-то возразить ему, но Дума помешал:

— Ишь ты! Закобенилась. Небось, кума, не забыл я тебя. Вот тебе сто рублей, чтобы выпивка была, и колечко от меня в подарочек, коему цены нет.

С этими словами Дума полез рукой за пазуху своей франтовской гимнастерки, извлек оттуда завернутые в тряпицу два массивных золотых кольца, украшенных большими драгоценными камнями, золотые часы с большой цепью. Выбрал одно кольцо, что было покрупнее, и бросил его ей. Женщина на лету схватила кольцо, тут же надев его на мизинец. А Дума из карманов шаровар вынул большую пачку керенок, в которой почти исключительно были сороковки и только одна-две двадцатки. Взял три сороковки и передал женщине.

— На, Василиса, достань спирту.

Компания ожила. Женщина куда-то скрылась. В соседнем чулане послышался стук и звон стекла. Потом женщина вернулась в комнату с двумя четвертями, наполненными светлой жидкостью.

— Двери закрыла? — озабоченно спросил Дума.

— Закрыла, куманек.

— Ну, садись, братцы. Перед картишками пропустим по одной.

Самовар убрали, а на его место поставили на стол обе четверти.

Забулькало вино, наливаясь в стаканы. Когда стаканы наполнились и руки присутствующих потянулись к ним, Дума, стукнув по столу кулаком, заявил:

— Стой, братишки. Спиртягу купил я? Так. Если я обыграю вас, угощение за мой счет. Но если кто другой выиграет, за его счет. А мне, стало быть, заплатит сотню. Согласны?

— Согласны… Не тяни, — хором ответили мужчины.

— Ну, за наше здоровье и за успехи. Ха-ха-ха, — сказал Дума, подняв стакан.

Все чокнулись и выпили, не исключая женщин. Гончаренко с удивлением посмотрел на Марусю, которая, не поморщившись, залпом осушила чайный стакан крепкой, как спирт, кишмишовой водки. — Сам же он только пригубил стакан. Заметив, что Гончаренко не выпил своей порции, Дума запротестовал.

— Пей, друг. Так не годится. Что ты, баба, что ли? Вон барышни наши и те вылакали.

Как Гончаренко ни отказывался, его все-таки принудили выпить остаток. С отвращением Гончаренко проглотил огненную жадность. Он не любил пить вообще. К тому же, когда пил, то закусывал. Но присутствующие, даже женщины, пили водку, как воду, и не думали закусывать.

— Ну, будет пока, — заявил Дума тоном хозяина. — Начнем игру.

Стол быстро освободили от стаканов и бутылей. Василиса достала из-под перин кровати три истрепанных колоды карт. Все уселись вокруг стола. Каждый достал деньги. И у всех, за исключением женщин и Гончаренко, их оказалось по толстой кипе. Мужчины закурили папиросы.

Гончаренко посмотрел на Марусю. Она уселась рядом с ним. Лицо ее, раскрасневшееся, с сияющими синими глазами, светилось какой то странной удалью и мальчишеским задором.

— Вместе будем играть, Васенька, — говорила она, прижимаясь своей горячей ногой к его ноге. Гончаренко вспыхнул. Он давно не знал женской ласки и тела. Кровь застучала ударами.

— Эх, сколько денег у всех, а у меня нет.

— Деньги — все, — прошептала ему на ухо Маруся. — Ты непременно выиграешь, Васенька.

И Гончаренко вдруг захотелось обыграть всех, чтобы иметь много денег.

Между тем Дума, стасовав карты, обвел всех опьяневшими глазами, круглыми, остановившимися, как у мертвой щуки, и сказал:

— Кому же банковать? — Снова обвел всех присутствующих взглядом и добавил. — Пусть новичок Гончаренко банкует. На, возьми карты.

Гончаренко положил на стол свою единственную, занятую у Думы сороковку. Немного дрожащими руками перетасовал карты и роздал каждому по одной, положив одну и себе.

— Сколько в банке? — спросил его первый игрок слева.

— Все, — сухо ответил Гончаренко.

— Ого, большой банк, — раздались возгласы за столом.

— Ну, — спросил Гончаренко у соседа слева, — на сколько?

— По банку, — довольно вяло ответил тот. — Дай две карты.

Все сидящие за столом с напряженным вниманием уставились на игрока. Это был солдат исполинского роста, с рябым, расплывшимся лицом. Он смело перекинул все три карты лицевой стороной.

— Перебор, — радостно воскликнул Гончаренко, увидав, что у противника были туз, десятка и король. — Двадцать пять. Сорок с вас.

Маруся совсем прильнула к нему, сжимая его руку у локтя. «Говорила, что выиграешь», — шептала она при этом.

Сладкое, пьяное волнение от женской ласки, от спиртного хмеля и карточного азарта волнами било в его сердце. Побледневшее лицо его, черноглазое, белокурое, с правильными, приятными чертами, то хмурилось, то расплывалось к улыбках радости. «Мое, мое, — думал он, глядя на все увеличивающуюся гору керенок в банке. Шестьсот… восемьсот… две тысячи триста рублей… Неужели будут мои?»

Банк заканчивался. Остался только одна игрок, который был в праве играть в его банке. И этот игрок был Дума.

С тайной уверенностью, что Дума не станет срывать его успеха, Гончаренко смело спросил у него:

— На сколько бьешь, товарищ Дума?

— По банку, — услышал он ошеломляющий ответ и сразу уже возненавидел это тупое, самодовольное, пьяное лицо, с оттопыренной верхней губой, на которой красовались маленькие рыжие усы, подстриженные на английский манер.

— По банку? — с дрожью переспросил Гончаренко.

— Да, по банку, — самодовольно подтвердил Дума, вынимая из-за пазухи две больших пачки керенок. — Даешь одну карту!