Девятьсот семнадцатый - Михаил Алексеев (Брыздников)

Отменив рабское чинопочитание, правительство тем самым уравняло всех в правах, но и возложило на всю свободную страну еще больше обязанностей и ответственности.

Вы, герои, что проливали свою кровь там… на фронтах, не щадили своих жизней во славу родины, понимаете, как никто, что война должна быть доведена до победного конца, иначе свобода будет уничтожена в один миг, и не видать народу светлой жизни.

Вот что хотел я сказать вам по поручению своей партии. Не верьте демагогам, натравливающим одну часть народа на другую; не верьте тем предателям, которые агитируют на противозаконное прекращение войны, за позорный мир и за войну гражданскую. Не верьте этим иудам, за тридцать сребреников продавшим страну и свободу немецкому кайзеру. Для них та святая кровь, которая была пролита вами на полях сражения, ничто.

Прочь с дороги — скажем мы им, как один человек. И тогда мы поступим с ними по закону.

Да здравствует же, господа, свободная Россия, да здравствует Временное правительство, да здравствует война за свободу до победного конца!

— Ура!

Гром аплодисментов, выкриков заставил, казалось, колебаться госпитальные стены. И долго не прекращался этот шум, напоминая собой дикий вой урагана.

— Да здравствует война до победы!

— Долой предателей!

— Урра, урра!

— Да здравствует Временное правительство!

Наконец шум притих, и снова председатель, пощипывая свои английские бакенбарды, выступил вперед и громко сказал:

— Слово предоставляется представителю социал-демократической партии, господину Драгину.

Один из штатских, стоявших в числа членов президиума на трибуне, выступил вперед, громко откашлялся и зычным голосом начал говорить:

— Товарищи! Мы, социал-демократы большевики, которых с этой трибуны только что обвиняли, как предателей…

— Долой, — заревело несколько десятков голосов.

— Мы заявляем, — не смущаясь продолжал оратор, — мы заявляем, что война, которую хотят продолжить до победного конца, — преступная война.

— Долой!

— Убирайся вон! Долой его!

— Убрать предателя! — неслись громкие выкрики.

— Мы выступаем против войны потому, что она не в интересах рабочих и крестьян, а в интересах капиталистов и помещиков. Поэтому мы говорим: — долой империалистическую бойню…

Вслед за этими словами тысячная толпа, наполнявшая двор, разразилась бешеным криком.

— До-ло-й! До-ло-ой!

— Предатели, изменники!

— Немецкие шпионы!

— За что же кровь-то мы проливали!

— За что страдали!

— Долой! Бить их!

— Они-то на фронте не были!

— Наши раны и страдания для них — наплевать!

— Окопались! Тыловички!

— Мы за оборону, а не за немецкого кайзера!

— Убирайся с трибуны!

Минут десять длился этот невыразимый шум, подкрепляемый взмахами сотен рук. Тысячи кулаков грозили оратору, а он стоял молча, внешне спокойный, и выжидал.

Председатель несколько раз подбегал к нему, говорил что-то, то показывая на небо, то на толпу, размахивая руками. Но оратор, казалось, не слушал его. Наконец большинство митинга, побежденное его спокойствием и выдержкой замолкло. Тогда оратор, как ни в чем не бывало, продолжал свою речь.

— Помещики и капиталисты, фабриканты и заводчики захватили сейчас власть в свои руки. Достаточно указать вам на капиталиста Родзянко или Терещенко, имеющих сотню тысяч десятин земли и миллионы рублей. Они рабочим лицемерно обещают улучшение где-то потом, а пока выжимают все соки, хотят содрать десять шкур. Крестьянам они обещают землю, да только за выкуп. Знают они наверняка, что у крестьянина никогда не наберется денег, чтобы выкупить землю.

Мы же говорим: — мир солдатам, землю крестьянам бесплатно, как истинным хозяевам земли. Мы против выкупа. Фабрики и заводы созданы руками рабочих. Капиталисты, боясь революции, сознательно разрушают промышленность, чтобы нищий и разоренный рабочий класс поставить на колени. Но этому не бывать. Рабочие должны всюду выставить свой контроль над производством и помешать капиталистам — Львову и другим — разгромить революцию. Революция только началась. Да здравствует пролетарская революция! Да здравствует союз рабочих и крестьян! Долой капиталистов, долой Временное правительство, долой империалистическую войну!

Выкрики во время речи оратора то усиливались, то уменьшались, не прекращались ни на минуту. Но когда он сказал последние слова, шум и рев настолько усилились и продолжались так долго, что даже оратор махнул рукой и скрылся в толпе членов президиума.

Гончаренко сидел, слушал, ему было досадно, что оратору-большевику не дали договорить речь. Он нутром вдруг почувствовал какую-то большую правду, скрытую за словами оратора-большевика. Но он также хорошо понимал настроение раненых и больных солдат, заполнявших двор. Столько лет мучений, страданий, скотской жизни во имя войны, теперь ранение, калечение, и вдруг выходит штатский оратор и заявляет, что все это было не нужно, глупо и что их одурачили.

Гончаренко посмотрел на Удойкина. Тот сидел на выступе стены, как изваяние, с покрасневшим, медным лицом. Поймав взгляд Гончаренко, он довольно громко, покрывая шум, произнес:

— Нашему брату не дают, черти, говорить. Оборонцы проклятые.

И в этих словах, сказанных сгоряча, снова уловил Гончаренко частицу все той же, пока недоступной ему в целом огромной правды. Точно правда эта в виде большой прекрасной птицы билась где-то за стенами этого огромного дома мук и страданий, силясь ворваться сюда и показать себя людям. Он даже, казалось, слышал шум ее крыльев и грозный орлиный клекот, но видеть, представить ее не мог.

Следующее слово взял себе неизвестно откуда появившийся крестьянин в дырявых сапогах, в поддевке, в картузе. Взойдя на трибуну, он истово перекрестился, поклонился во все стороны и сказал:

— Мы как крестьяне, хоча и молокане и живем в Азии… но имеем свои интересы… И вот поделюсь я с вами, товарищи защитнички наши… Сам был солдатом и знаю вашу горькую жизнь. Токо ж, товарищи, тяжело деревни тепереча. Страсть, как тяжело. Мужиков нету. Австрияки и ерманцы супротив нашего брата-крестьянина никуда не годятся. Бабы замаялись… Опять же земли нету. Вот господин офицер говорил за войну… по закону усе… И земля по закону — за выкуп… Нет… Не по-нашему. А по закону все выходит так. Нам не на пользу выходит. А я вот что скажу, братцы-товарищи. Нам, которые крестьяне, нужны другие приказы. Вот что скажу я, товарищи. А что война — то лучше бы, братцы, мир был. Чего нам в ней-то. Один разор да налоги. Вот и весь мой сказ… А вам видней… потому мы серы.

Крестьянин при неодобрительном молчании сошел с трибуны и стал неподалеку от Гончаренко.

После крестьянина говорил председатель митинга. Он доказывал, что война нужна. Что для успешного и быстрого окончания ее нужны усилия всего народа. Что землю крестьяне получат только за выкуп, так как обижать никого не следует. Что рабочие бунтуют потому, что несознательны. Что большевики — предатели революции. В заключение он воскликнул:

— Да здравствует свободная конституционная Россия и Временное правительство, которое в конце концов приведет страну к Учредительному собранию, закончит войну и даст России полную свободу!

Крестьянин слушал и то вздыхал, то краснел, то бледнел, почесывал загривок, и молчал. А Удойкин, как только услышал слово конституция, точно ошпаренный кипятком вскочил с места и закричал:

— К чорту конституцию капиталиста Львова…

Но соседи угрозами заставили его замолчать.

Говорил еще кто-то, закончивший лозунгом:

— Да здравствует революция, уравнявшая в правах солдат и офицеров! Да здравствует война до победного конца! Ура!

Буря рукоплесканий, тысячеголосые выкрики: «Да здравствует война до победы, да здравствует Временное правительство», перекатистое ура в течение долгого времени вздымались, как волны прибоя, по стенам многоэтажных корпусов и бились в далекое синее небо.

После речей приступили к выбору военного комитета. Прошел целиком список выдвинутых партией конституционных демократов. Список большевиков даже не стали обсуждать.

Митинг закрыли.

— Мы хотим, чтобы по закону, — раздавалось из толпы уходящих солдат. — Беспорядков нам не нужно.

— Пойдем в очко играть, — после ужина предложил солдат Дума, сожитель Гончаренко по палате.

— А что это такое очко?

— Да в карты… В двадцать одно. Очень интересно.

— Не люблю я играть, да и денег нет.

— Ха-ха-ха, — засмеялся Дума, причем тупое лицо его, низколобое, с выражением смекалистой хитрецы украсилось улыбкой до ушей. — Теперь, брат Гончаренко, — слабода. Деньги надо уметь достать… Ха-ха.

Солдат Дума и раньше привлекал к себе внимание Гончаренко. В госпитале он жил уже давно. Был он контужен в спину глыбой земли месяцев шесть назад, но как только приближался срок его выписки из госпиталя, он неизменно заболевал то галлюцинациями, то нервными припадками, и комиссией снова оставлялся на излечение. Болезнь его была сильно похожа на притворство, тем более, что он частенько бывал крепко пьян. Был он парень крепкий, здоровый, с румянцем во всю щеку. Второе, что всегда поражало в нем, — это баснословное для солдата богатство, которое у него невесть откуда появлялось. Не понимал Гончаренко, откуда доставал Дума то сотни керенок, то золотые часы, то кольца с драгоценными каменьями. Знал Гончаренко, что Дума любил азартную карточную игру и неизменно проигрывал в карты все эти таинственные, сокровища.