Боги, гробницы, ученые - Курт Церам
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 7
Микены, Тиринф, остров загадок
В 1876 году, 54 лет от роду, Шлиман приступил к раскопкам в Микенах. В 1878–1879 годах при поддержке Вирхова он вторично раскапывает Трою. В 1880 году открывает в Орхомене, третьем городе, который Гомер наделяет эпитетом «златообильный», сокровищницу царя Миния. В 1882 году совместно с Дёрпфельдом вновь, в третий раз, раскапывает Трою, а двумя годами позже начинает раскопки в Тиринфе.
И снова знакомая картина: крепостная стена Тиринфа находится прямо на поверхности, она не скрыта под слоем земли. Пожар превратил ее камни в известку, а скреплявшую их глину – в настоящий кирпич. Археологи принимали ее за остатки средневековой стены, и в греческих путеводителях было написано, что в Тиринфе нет никаких особых достопримечательностей.
Шлиман опять доверился древним авторам. Он начал копать с таким рвением, что разорил тминную плантацию одного крестьянина из Кофиниона и вынужден был уплатить штраф в 275 франков.
Тиринф считался родиной Геракла. Циклопические стены вызывали во времена Античности восхищение. Павсаний ставит их в один ряд с пирамидами. Рассказывали, что Прет (Проит), легендарный правитель Тиринфа, позвал семь циклопов, которые и выстроили ему эти стены. Впоследствии такие же стены были сооружены в других местах, прежде всего в Микенах, что дало основание Еврипиду называть Арголиду «циклопической страной».
Во время раскопок Шлиман наткнулся на стены дворца, превосходящего своими размерами все когда-либо виденное и дающего великолепное представление о древнем народе, который дворец построил, и о царях, которые здесь жили.
Город возвышался на известняковой скале, словно форт. Стены его были выложены из каменных блоков длиной в 2–3 метра, а высотой и толщиной в 1 метр. В нижней части города, там, где находились хозяйственные постройки и конюшни, толщина стен составляла 7–8 метров. Наверху, где жил хозяин дворца, стены достигали 11 метров в толщину, высота их равнялась 16 метрам.
Какое зрелище должны были представлять собой внутренние помещения дворца, когда их заполняли толпы вооруженных воинов!
До сих пор о планировке гомеровских дворцов ничего не было известно, ибо никаких следов не сохранилось от дворца Менелая, Одиссея и прочих властителей. Руины Приамовой Трои также не позволяли разобраться в плане построек.
Здесь же явился свету настоящий гомеровский дворец с залами и колоннадами, с красивым мегароном (залом, имеющим очаг посередине), с атриумом и пропилеями. Здесь еще можно было увидеть остатки бани, где герои Гомера мылись и умащивали себя. (Пол в бане представлял собой цельную известняковую плиту весом в 20 тонн.) Здесь под заступом исследователя открывались картины, вызывающие в памяти те места из «Одиссеи», где повествуется о возвращении Хитроумного, о пире женихов, о кровавой бойне в большом зале.
Но еще больший интерес вызывали керамика и стенная роспись. Уже с самого начала Шлиману стало ясно, что найденные им в Тиринфе вазы и глиняная посуда родственны тем гончарным изделиям, которые он нашел в Микенах. Более того, тиринфская керамика, несомненно, родственна изделиям из глины, обнаруженным другими археологами в Азине, Нафплионе, Элевсине и на различных островах, прежде всего на Крите.
Разве найденное им в Микенах страусовое яйцо (сначала он принял его за алебастровую вазу) не свидетельствовало о связях Микен с Египтом? Разве он не встретил здесь ваз с так называемым геометрическим орнаментом, таких же, какие еще за полторы тысячи лет до нашей эры финикийцы привозили ко двору Тутмоса III?
И он подбирает один аргумент за другим, чтобы доказать, что напал на след культурных связей азиатского или африканского происхождения, на след цивилизации, которая была распространена на всем восточном берегу Греции и островах Эгейского моря, центр которой, вероятно, находился на острове Крит. Сегодня мы называем эту культуру крито-микенской. Шлиман первым обнаружил ее следы, но открыть ее предстояло другому исследователю.
Все стены во дворце были побелены, их украшали расписные фризы, протянувшиеся желто-голубым поясом на высоте человеческого роста.
Одна из росписей представляла особый интерес: изображенный на голубом фоне могучий бык выкатил в бешенстве глаза, вытянутый хвост выдает дикую ярость. А на быке, держась за его рог, то ли подпрыгивает, то ли танцует всадник.
По этому поводу Шлиман приводит в своей книге о Тиринфе слова некоего доктора Фабрициуса:
Можно предположить, что всадник – это искусный наездник или укротитель быков, который показывает свое мастерство, свою готовность в любую минуту вспрыгнуть на спину разъяренного животного, так же как это делает упомянутый в известном месте «Илиады» укротитель лошадей, который, управляя четверкой коней, перепрыгивает на всем скаку со спины одной лошади на другую.
Это объяснение, к которому, очевидно, Шлиман в то время ничего не мог добавить, было, однако, недостаточным. Но если бы Шлиман исполнил намерение, к которому часто возвращался в мыслях, и поехал на остров Крит, он нашел бы там такое, что, дополнив роспись, многое бы прояснило и стало бы венцом дела его жизни.
Мысль заняться раскопками на Крите, в частности у Кносса, не оставляла Шлимана до его последнего часа. За год до смерти он писал:
Мне бы хотелось достойно увенчать дело моей жизни, завершив ее большой работой: откопать древний дворец кносских царей на Крите, который, как мне кажется, я открыл три года назад.
Но препятствия были велики.
Правда, Шлиман сумел раздобыть письменное разрешение губернатора Крита, однако владелец холма заломил сумасшедшую цену. Он запросил ни больше ни меньше как 100 тысяч франков и только за эту сумму соглашался продать свой участок. Шлиман долго торговался и в конце концов сбил цену до 40 тысяч.
Однако, возвратившись на Крит с тем, чтобы подписать договор, он пересчитал число оливковых деревьев в своем новом имении и, к своему удивлению, обнаружил, что участок отрезан совершенно не так, как было сказано в договоре: вместо 2500 оливковых деревьев там оказалось всего лишь 888.
И тогда Шлиман отказался от сделки: торговец взял в нем верх над археологом. Пожертвовав ради науки целым состоянием, он из-за 1612 оливковых деревьев лишил себя возможности отыскать ключ к тем проблемам, которые сам же выдвинул в ходе своих открытий, но сумел разрешить лишь отчасти.
Стоит ли об этом сожалеть? Нет. Смерть, вырвав в 1890 году из его рук заступ, уложила в могилу великого исследователя, жизнь которого была богата и содержательна.
Рождественские праздники 1890
