Труды по истории Москвы - Михаил Тихомиров

«Курс русской истории» вышел в нескольких изданиях еще при жизни автора. Затем он был напечатан в 1918–1923 гг. и в 1937 г.

Что же, собственно, определило успех «Курса» и привлекло к нему внимание относительно широких читательских масс»

Чтобы ответить на этот вопрос, нам придется вспомнить о тех общих сочинениях, которые существовали до «Курса русской истории». Читатель, интересовавшийся историей России, должен был обращаться к многотомной и крайне устаревшей «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина или к «Истории России» С. М. Соловьева, работе большой исторической ценности, но также многотомной и трудной для усвоения. Правда, существовал еще общий курс истории К. Н. Бестужева—Рюмина. Но собственно «русская история» в этом курсе представляла собой конспективное изложение политических событий, хотя автор и заявлял, что он «старался выдвинуть на первый план государственный и общественный быт».[1144]

Практически «Курс русской истории» В. О. Ключевского явился первым обобщающим трудом, в котором исследуется экономическая, общественная и культурная жизнь России. Изложение политической истории России в курсе Ключевского являлось уже не самоцелью, а дополнением.

Конечно, история русской экономической жизни представлена в «Курсе» неполно и крайне своеобразно. Недаром даже покойный академик М. М. Богословский, сам стоявший далеко от широких научных обобщений, отмечал, что Ключевский привлекал экономические материалы главным образом «для объяснения создавшихся на их основе юридических явлений». Однако и такое привлечение сведений по экономической истории России было для своего времени несомненным новшеством. Оно фиксировало внимание читателей как раз на тех вопросах, которые оказывались второстепенными в трудах Карамзина, Соловьева и других историков XIX столетия.

Новым было и то, что в «Курсе» подробно рассматривались вопросы географии, этнографии, культуры и быта русского народа. Ключевский тщательно анализировал этнографические материалы, которые до него, да, к сожалению, и после него почти не затрагиваются в исторических трудах. Так, с большим юмором он использовал русские приметы относительно погоды, вызывал неизменный смех слушателей поговорками, вроде – «Афанасий и Кирило забирают за рыло», «Месяц май не холоден, да голоден» и т. д. При этом этнографические наблюдения Ключевского– не плод кабинетных занятий, а следствие и некоторых личных впечатлений человека, родившегося и проведшего свои детские годы в деревне.

Новым было и стремление более подробно и глубоко изучить социальную жизнь русского народа, хотя Ключевский был далек от марксистского понимания исторического процесса. Понятие «класс» для него было однозначным с понятием отдельных социальных групп самого различного характера. Даже мощные народные движения почти не привлекали его внимание. Например, отведя полторы страницы характеристике кн. И. А. Хворостинина, интересного, но все же второстепенного деятеля XVII в., Ключевский в нескольких строках, как бы цедя сквозь зубы, говорит о народных «мятежах» второй половины XVII в.[1145]

Тем не менее «Курс русской истории» имел большое преимущество даже по выбору основной тематики по сравнению с современными ему историческими трудами. Его прежде всего выделяло глубокое, вдумчивое использование исторических источников, которое вообще характерно для трудов В. О. Ключевского. Теперь, когда вышли три первые части «Курса», мы имеем возможность заглянуть в ранее недоступный для нас процесс его создания. Наше внимание останавливает крайняя тщательность, с которой Ключевский изучал основные источники, на основе которых он создавал свои построения. Круг книг и источников, использованных для составления «Курса», сравнительно невелик, но в то же время показателен. Ключевский выбирал, так сказать, наиболее надежные источники, сведения которых не вызывали у него сомнения и не могли быть заподозрены в неточности. Например, для первого тома особо широко привлечены летописи, Русская Правда, церковные уставы, жития святых, византийские и западноевропейские свидетельства. Во втором и третьем томах с большой полнотой использован актовый материал, а также Псковская судная грамота, Судебник, Уложение и пр.

При этом сказалась особая источниковедческая добросовестность Ключевского, цитировавшего и русские, и иностранные источники по лучшим их изданиям. Он всюду брал сведения из первых рук, изучал в подлинниках не только русские, но и греческие и латинские известия. Отсюда и проистекала та «фундаментальность» исторической цитации, которая поражает историков—специалистов при чтении «Курса». Историческим фактам и цитатам, приводимым в «Курсе», можно верить. Характеристики тех или иных исторических источников, сделанные Ключевским, сохраняют свою ценность и в наше время.

Наконец, едва ли не главное очарование «Курса русской истории» заключается в языке, которым он написан. Ключевский в высокой степени понимал, что историческое сочинение требует особой заботы о литературной форме изложения, о чем так часто, к сожалению, забывают. Он постоянно думал о своей аудитории в широком смысле этого слова. Стремление к краткости, к афоризмам, которые запоминаются слушателям как своего рода крылатые слова, образные характеристики, не приглаженная, не стандартная фраза, а богатый русский язык с его непревзойденной гибкостью и образностью делают из «Курса русской истории», может быть, единственное в своем роде произведение, автор которого недаром носил звание академика не только русской истории, но и изящной словесности.

Было бы напрасно считать эту сторону научного творчества Ключевского чем—то второстепенным. «Легкое дело – тяжело писать и говорить, но легко писать и говорить – тяжкое дело». Этот афоризм Ключевского следовало бы усвоить нам всем, пишущим исторические, литературные, экономические и прочие и прочие сочинения.

Наконец, не забудем и того, что «Курс русской истории» появился в годы, когда в России господствовала реакция. В «Курсе» не было ничего крамольного, но он казался оппозиционным. Тонкая ирония в отношении прошлого, грустные размышления о печальных событиях русской истории, насмешка над самодержавными «папашами и мамашами» не могли нравиться официальным кругам царской России. И труд Ключевского нашел отклик среди передовых кругов русского общества. Как раз в те годы, когда он создавался, вышла в свет «История России» Д. И. Иловайского, жалкая попытка реакционера от науки воскресить традиции Карамзина. По сравнению с произведением Иловайского полнокровный и интересный «Курс русской истории» Ключевского, несомненно, имел прогрессивное значение.

Говоря о крупном значении трудов В. О. Ключевского, мы не можем пройти и мимо тех ошибочных положений, которые он и его последователи внесли в историческую науку.

На этом следует остановиться уже потому, что такие ошибочные положения иной раз поднимаются на щит, тем более что яркое и образное изложение, подкрепленное ссылками на источники, утвердило многие ошибочные взгляды В. О. Ключевского на историю России, и они порой дают знать о своем существовании. Ключевский впитал в себя некоторые отрицательные черты буржуазной исторической науки, в частности эклектизм, соединяющий самые противоположные точки зрения.

Остановимся на некоторых из положений Ключевского, вошедших в первые три части «Курса».

Одним из важнейших факторов русской истории, по Ключевскому, был непрерывный процесс колонизации. На место «Руси Днепровской», т. е. Киевской, появилась Русь Верхневолжская, полная противоположность первой. В Днепровской Руси главное значение, по Ключевскому, имели звероловство, рыболовство и бортничество. Это Русь городов, Русь, торгующая мехами, медом и воском со своими соседями. Совсем по—иному рисуется Русь Верхневолжская, земледельческая по преимуществу. «Двигателем народного хозяйства на верхней Волге становится вместо внешней торговли сельскохозяйственная эксплуатация земли с помощью вольного труда крестьянина—арендатора».[1146] И Ключевский набрасывает яркий и в то же время глубоко неверный очерк, долженствующий охарактеризовать великороссов.

Суровая русская природа в сочетании с влиянием «финских туземцев», как называет Ключевский мерю и другие неславянские племена, жившие в междуречье Волги и Оки, создали «психологию великоросса». А основной чертой этой психологии, по Ключевскому, является «каприз собственной отваги. Эта наклонность дразнить счастье, играть в удачу и есть великорусский авось».[1147]

Современный читатель легко заметит в этом определении скорее красивую фразу, чем подлинную «психологию» какого—либо народа, и тем более русского. Советская наука далеко ушла от примитивных психологических этюдов Ключевского. В трудах покойного академика Б. Д. Грекова и других советских исследователей раскрыты подлинный облик и исторический путь русского и других народов нашей страны, не имеющие ничего общего с этими психологическими этюдами. Советские историки доказали и то, что Днепровская Русь была земледельческой страной с развитыми феодальными отношениями, а не страной, где якобы имели место лишь звероловство, рыболовство и бортничество, как утверждал Ключевский.