Спроси свою совесть - Федор Андрианов

— Вы возмущены, леди и джентльмены? Совершенно напрасно. Ничего нового я не сказал. Просто изложил в популярной форме великую истину, которую открыл ещё Горький: «Когда труд — обязанность, жизнь — рабство»! И когда мне говорят, что я должен работать, делать то-то и то-то, я воспринимаю это как покушение на мою личную свободу, гарантированную мне Советской Конституцией!

Женька кончил и, высоко держа голову, невозмутимо направился к своему месту. На сцену одним прыжком выскочил Иван Сергеев и остановился у самого края, загородив половину президиума.

— Что и говорить, эрудированный товарищ здесь выступал! И цитаты из Горького, и даже, когда ему нужно, Конституцию вспомнил. Остаётся только сказать ему, как одной героине Фонвизина: «Мастерица указы толковать!» А самый основной закон, принятый нашими отцами ещё в 1917 году, ты забыл? «Кто не работает, тот не ест!»

— Я всегда презирал людей, которые стремятся только к тому, чтобы быть сытыми! — выкрикнул с места Женька.

— Вижу, что образ Сатина ты выучил, но сейчас тебя не по литературе спрашивают. Да, я тоже согласен, что человек выше сытости, но этот закон не о сытости толкует, а о том, что в нашей стране рабочих и крестьян не должно быть паразитов! А ты чего хочешь? Как ты хочешь жизнь прожить? На шее своего отца? Благо он большую зарплату получает. Или на шее общества, государства? Так мы тебе не позволим!

— Не слишком ли много на себя берёшь? — снова выкрикнул Женька.

— А я не на себя, — спокойно ответил Сергеев. — Мы — это вот все мы, — он как бы обнял руками весь зал, — все комсомольцы и даже весь народ!

Сергеев помолчал, собираясь с мыслями, затем продолжал:

— Вот ты слова Горького говорил. По-моему, Горький здесь одно слово не вставил, но имел его в виду: «Когда труд только обязанность, жизнь — рабство». Вот это другое дело. Так выбирай себе работу, которую ты любишь. Вот, бывает, делаешь сам что-нибудь, и трудно, бросить хочется, а окончишь и любуешься — вот какую вещь твои руки сделали! И гордишься этим! И я твёрдо решил: кончу десятый класс — на производство пойду!

Колокольчик, зажатый в руке Ирины, неожиданно звякнул. Иван оглянулся на него и, встретившись с откровенно восхищённым взглядом серых глаз, смутился, потоптался на месте и неуклюже закончил:

— Вот. И других призываю также.

Он спрыгнул со сцены и сел на своё место рядом с Женькой. Тот наклонился к нему и довольно громко прошептал:

— Молодец, красиво говорил. Только конец скомкал.

Сергеев недоумённо посмотрел на него: шутит, что ли? Разве в красоте дело? Он говорил то, что думал, что его волновало. Неужели Женька выступал только в погоне за внешним эффектом? Это на него похоже. Впрочем, нет, многое в жизни Женьки соответствовало его выступлению. А сейчас видит, что потерпел поражение, и решил перевести всё на игру.

А страсти в зале разгорелись. Теперь в выступающих недостатка не было, едва один кончал говорить, как на смену ему из зала поднимался другой. Ирина уже даже не называла выступающих. Никогда ещё комсомольские собрания в школе не проходили так бурно. Владимир Кириллович давно вошёл в зал, но его почти никто не заметил, вернее, на него просто не обращали внимания.

Особенно много споров вызвало выступление Тольки Короткова. Флегматично покачиваясь из стороны в сторону, он говорил:

— Теоретически мы все, конечно, признаём пользу труда. А что мы предпринимаем практически? Дров дома наколем да воды принесём. Вот Сергеев тут выступал. Правильно говорил, хорошо. Я тоже после школы пойду на производство. Ну, а сейчас? Что полезного для общества мы делаем сейчас? Скажете: учимся. Верно, но этого мало. Вот мы много говорим об общественно полезном труде. И я предлагаю, — повысил голос Толька, — уже сейчас найти такую форму…

— Это какую же? — крикнул кто-то из зала.

— А вот такую хотя бы. Кто сейчас за нами класс убирает? Технички. В других школах давно уже на самообслуживание перешли, а мы всё ждём, когда нам учителя подскажут. В общем, я предлагаю: с завтрашнего дня уборку класса после занятий производить самим!

На Тольку обрушились Серёжка Абросимов, Женька Курочкин и ещё два-три человека, но их было явное меньшинство, и они скрепя сердце вынуждены были уступить.

— Ставь, Ирка, на голосование, — выкрикнула Лида Норина, — а то и потанцевать не успеем!

Все засмеялись, но Лида нисколько не смутилась. Вызывающе тряхнув головой, она обернулась к залу:

— И что смешного? Вопрос выеденного яйца не стоит, а мы его жуём, жуём! Ведь и так всем ясно о необходимости труда, так чего же мы время тратим на уговоры Курочкина и Вьюна? Голосуй, Ирина!

Решение перейти на самообслуживание было принято абсолютным большинством, даже Серёжа Абросимов поднял руку, только Женька Курочкин не голосовал ни за, ни против.

Начались танцы. Как обычно, в начале вечера девчата с постными физиономиями топтались посреди зала, а ребята сгрудились в углу возле штанги, пробуя свои силы, или уныло подпирали стены, не решаясь пригласить кого-нибудь на танец.

К Сергееву подошёл Юрка Крылов. Крепко пожав ему руку, он спросил:

— Ты, правда, решил после школы к нам?

— Конечно, — кивнул Сергеев.

Он стоял вполоборота к залу и краем глаза следил за Ириной, танцующей с Лидой Нориной. Вот они обе засмеялись и взглянули в сторону Сергеева. «Про меня говорят!» — ёкнуло у него сердце.

— Приходи сразу к нам, в инструментальный цех, — продолжал Юрка, — у нас спортсменов много.

— Ладно, — ответил Иван, почти не слыша, что говорит ему Юрка — он краем глаза следил за Ириной.

Ирина снова звонко рассмеялась, подхватила подругу, и они вихрем понеслись по залу. Перед взором Сергеева мелькали то оживлённое лицо с серыми, блестящими глазами, то девичий затылок с туго заплетённой косой, перекинутой на грудь.

— Так ты заходи, — откуда-то издали, как показалось Сергееву, донёсся голос Крылова, — познакомишься с работой нашей. Может, ещё не понравится.

— Зайду, — коротко пообещал Иван.

А Иринка уже оставила свою подружку, подбежала к ребятам, выдернула из их круга Серёжку Вьюна и повела его танцевать. Серёжка смущался, но всеми силами старался принять вид бывалого танцора. Иринка звонко хохотала. Смотреть на них Сергееву было почему-то неприятно. Он помрачнел, выбрался из зала и поднялся на второй этаж, в радиоузел, где священнодействовал Толька Коротков.

— Садись, старик, — бросил Толька. — Ты что такой пасмурный? Или поругался с кем?

Иван, не отвечая, уселся на верстак, где в беспорядке лежали детали от самодельных радиоприёмников, монтируемых в школьном кружке.

Обращение «старик» вошло в быт одноклассников в прошлом году, принёс его Женька Курочкин, и оно прижилось удивительно быстро, может быть, потому, что молодости всегда хочется казаться старше своих лет, умудрённой жизненным опытом.

— Давай закурим, — предложил Толька. — Подожди, только дверь запру, а то ещё заявится Верблюд или другой кто, шума не оберешься!

Он запер дверь, вытащил из кармана папиросы и протянул Сергееву.

— Свои есть, — хмуро ответил тот. Ещё давно, когда он только начинал курить, однажды, решив пофорсить перед стоящими недалеко девчонками, он подошёл к старшекласснику:

— Закурим, что ли? Дай папироску.

Старшеклассник глянул на него через плечо, смерил взглядом сверху вниз и грубо ответил:

— Свои нужно иметь! На, малыш, пятачок, сбегай, купи себе пару папирос!

Сергеев, вообще болезненно переживавший любой намёк на свою бедность, покраснел и молча отошёл прочь. С тех пор он взял себе за правило курить только свои папиросы.

Толька сменил на проигрывателе пластинку. Молча покурили оба у окна, пуская дым в форточку.

— Последний год, — негромко заговорил Толька. — И хочется поскорее кончить, и как-то жалко становится. Вот как подумаю, что всё будет так же: и уроки, и собрания, и вечера, и тут вот кто-то будет пластинки вертеть, только без нас, так и хочется ещё хотя бы год побыть в школе. Хоть на второй год оставайся.

— В десятом классе на второй год не оставляют, — резонно возразил Иван.

— Да знаю я! — обиженно отмахнулся Толька. — Неужели ты меня не понимаешь?

— Понимаю, — тихо ответил Сергеев. — у меня, брат, тоже такое желание появлялось. Но мне труднее. Хоть бы скорее работать начать, матери помогать.

В дверь неожиданно застучали. Оба одновременно взглянули друг на друга. Толька втянул носом воздух — папиросным дымом вроде не пахло.

— Кто там?

— Мальчики, откройте! — донёсся из-за двери голос Лиды Нориной.

Едва Толька отпер дверь, она ворвалась в радиоузел, упала на стул, откинулась на спинку и бессильно свесила руки.

— Уф, жарко, я устала! Рыцари, подайте опахало!

— Увы, принцесса, в этом замке злой волшебник уничтожил все веера, — в тон ей ответил Толька.