Спроси свою совесть - Федор Андрианов

— Уф, жарко, я устала! Рыцари, подайте опахало!

— Увы, принцесса, в этом замке злой волшебник уничтожил все веера, — в тон ей ответил Толька.

— Тогда дуйте на меня с двух сторон в награду за прекрасную новость, которую я вам принесла. Ну, что же вы медлите? А-а, — зловеще протянула она, медленно поднимаясь со стула, — понимаю, рыцари здесь воскуряли табачный фимиам богине нарушителей порядка? Прекрасно! Есть материал для очередного номера «колючки»! Ладно, прощаю, — помедлив, покровительственно проговорила Лидка, — но при одном условии. Вы должны сказать: «Лида Норина — самая добрая и красивая девушка в мире».

— Так уж и в мире? — неуверенно произнес Толька. — Может быть, хватит в нашем городе?

— Нет, в мире! — топнула ногой Лидка. — Ну, быстрее!

— Лида Норина — самая добрая и красивая девушка в мире, — послушно скороговоркой пробормотал Толька.

Сергеев фыркнул. Лидка повернулась к нему:

— А вы, милостивый государь, что смеётесь? Впрочем, я знаю, что самой прекрасной девушкой в мире вы считаете другую особу.

И довольная тем, что вогнала Ивана в краску, заговорила другим тоном:

— Мальчики, есть гениальная идея: в воскресенье всем классом идти в кино на восьмичасовой. Приобретение билетов я беру на себя, благодарность можете выносить хоть в устном, хоть в письменном виде, а сейчас давайте по тридцать копеек на билеты!

Сергеев нахмурился. Идти с классом в кино ему, конечно, хотелось, но денег не было и не было ни малейшей надежды достать их.

— Я не пойду, — хмуро проговорил он.

— И это вместо благодарности! — наигранно возмущённо воскликнула Лидка. — По поручению одной небезызвестной особы, — хитро прищурилась она, — я его разыскиваю по всей школе, а он, видите ли, отказывается!

Сердце Ивана тревожно забилось. «Неужели ей Ира поручила пригласить меня? Нет, не может быть! А вдруг? Не об этом ли говорили они во время танца? Ах, если бы были деньги!» Но денег не было. Он вспомнил, как утром мать, тяжело вздыхая, пересчитывала оставшиеся рубли. До получки ещё дней пять, на хлеб еле-еле хватит. От лета у него оставались кое-какие сбережения — заработал на стройке, но сестрёнке купили валенки да топлива на зиму заготовили, вот и деньги все. Он беспомощно оглянулся на Тольку. Тот без слов понял всё. Порывшись в кармане, он вытащил рубль и протянул Лидке.

— Вот за нас двоих. Сдачи, как говорят в ресторане, не нужно.

— Чаевые не принимаю! — оскорблённо вздёрнула носик Лида. — Разочтёмся потом. Сбор у кинотеатра без пятнадцати восемь. Смотрите, не опаздывать!

— Я не приду! — всё так же хмуро заявил Иван.

— Ладно, ладно, — помахала рукой, выскакивая за дверь, Лида. — Не пропадать же билету!

Друзья снова остались вдвоём. Сергеев хмуро уставился в пол, а Толька, посвистывая, возился у проигрывателя, меняя пластинку.

— Иди возьми у неё деньги обратно, — проговорил, наконец, Иван, не поднимая на Тольку глаз.

— И не подумаю, — спокойно откликнулся тот. — И чего ты кочевряжишься? Хочется ведь идти вместе с классом? Или индивидуалистом, как Женька Курочкин, заделался? А о деньгах не беспокойся, они мне зря достались. Отремонтировал соседу приёмник, трансформатор перемотал, вот он и уплатил мне. Я отказывался, а он и слушать не хочет. Да брось ты из-за каких-то несчастных копеек переживать. Будут у тебя деньги — отдашь!

И он снова отвернулся к проигрывателю, считая разговор оконченным. Иван сосредоточенно молчал. Печальная мелодия, в которой слышались вой зимней вьюги и тоска одиночества, сознание собственной вины и безвозвратность прошедшего, заполнила комнату.

— А я всё равно не пойду, — уже несколько сдаваясь, пробурчал Иван.

— Ну и дурак будешь, — философски спокойно подвёл итог Толька Коротков.

В воскресенье, поразмыслив, Иван всё же решил идти. В самом деле, билет куплен, его будут ждать до самой последней минуты, когда продавать будет уже поздно. А Тольке деньги он отдаст, как только они у него будут.

Приняв решение, он повеселел и теперь нетерпеливо посматривал на часы. Время шло на удивление медленно, словно кто стрелки гвоздями прибил. От нечего делать Иван починил старую табуретку, почти год валявшуюся в чулане с отломанной ножкой, разобрал, смазал и опять собрал швейную машинку, на которой мать подрабатывала в свободное время — шила соседям и знакомым немудрящие платья, а предательские стрелки всё ещё торчали около семи часов.

«Может быть, часы отстают?» — подумал Иван, но в этот момент, словно прочитав его мысли, висевший на стене репродуктор пробасил:

— Товарищи радиослушатели, проверьте ваши часы. Последний, шестой, сигнал даётся в 19 часов…

— Собираешься, что ли, куда? — спросила мать, заметив нетерпеливые взгляды, которые Иван ежеминутно бросал на часы.

— Да, мама, всем классом в кино идём.

Младшая сестрёнка, сидевшая за столом с книжкой в руках, укоризненно посмотрела на него, но ничего не сказала — авторитет старшего брата в семье был непререкаем.

Мать склонилась над шитьём и задумалась. Взрослыми становятся дети. Раньше бы сын все сам рассказал, не дожидаясь вопросов, а теперь больше помалкивает. С девушками, наверно, пойдут. Да и время, восемнадцать скоро парню стукнет. Лишь бы хорошая была. Прост он у неё больно, прост, а сердцем привязчив. Уж если полюбит, так навсегда. А девушки-то теперешние какие-то несерьёзные пошли, всё бы им хаханьки да танцы, ни постирать как следует, ни сготовить не умеют. Окрутит вот такая егоза его, и весь век будет тогда он с ней мучиться!

От грустных мыслей её отвлёк голос сына:

— Мама, я пойду, мне пора!

— Денег, поди, нужно? Возьми в комоде.

— Нет, мама, — поспешно ответил сын, — за меня Толька Коротков заплатил, я ему после отдам.

— Нехорошо, сынок, в долг брать. Сколько билет-то стоит?

— Тридцать копеек.

— Возьми в комоде и отдай.

— Мама, а как же мы… — заикнулся было Иван.

— Ничего, перебьёмся как-нибудь. Обещала мне соседка за платье отдать. Бери, бери!

— Спасибо, мама!

Иван подбежал к матери, неуклюже чмокнул её в щёку, взял в комоде деньги и схватился за кепку.

— Ты бы хоть поел чего-нибудь! — крикнула ему вдогонку мать. — Поздно ведь придёшь!

— Потом, — на ходу ответил сын, натягивая осеннее пальто.

Мать только покачала головой. А Иван уже торопливо шагал по улице. Нетерпение подгоняло его. И чем ближе он подходил к кинотеатру, тем быстрее становились его шаги. Асфальтированный тротуар был покрыт тонким слоем осенней грязи, занесённой сюда с соседних неасфальтированных улиц. Ноги скользили и разъезжались.

Завернув за угол, Иван сразу увидел у кинотеатра оживлённую группу одноклассников. Ещё не успев рассмотреть их всех, по особенно радостному и в то же время тревожному чувству Сергеев понял, что Ирина здесь. Да, вот она, в серой, под цвет глаз, шапочке, весёлая, оживлённая. Бледноватый свет люминесцентных ламп делает её глаза глубже, темнее и ближе. Заглянуть бы сейчас в их глубину и прочитать самое заветное и, несомненно, самое счастливое!

— Пришёл! — радостным возгласом встретила его Лида Норина. — одного тебя ждём. Думали уже, что и не явишься.

— Опаздываешь, начальство, — шутливо заметил Толька Коротков. — Жена хана вся извелась, тебя ожидаючи.

— A-а, ты так? — закричала Лидка. — Вот тебе, получай за «жену хана»!

Она дважды стукнула своим небольшим, но крепким кулачком по Толькиной спине, тот передёрнул лопатками, блаженная улыбка расплылась по его лицу.

— Лида, стукни ещё разочек, только немного повыше: у меня там чешется.

— Да ну тебя! — отмахнулась Лида.

«Женой хана» Лидку прозвали ещё в девятом классе. Когда на уроке литературы читали по ролям драму Островского «Гроза», учитель попросил объяснить встретившееся в тексте слово «ханжа», так назвал Кулигин Кабаниху. Все молчали, только Лидка подняла руку.

— Ну, Норина, объясните, — попросил учитель.

Лидка вскочила и, не задумываясь, выпалила:

— Ханжа — это жена хана! — и победоносно оглядела всех, не понимая, почему весь класс от хохота улёгся на парты.

Впрочем, такие ляпсусы Лидка допускала довольно часто. В том же девятом классе, анализируя образ Старцева по рассказу Чехова «Ионыч», она серьёзно уверяла, что доктор Старцев стал… карманным вором.

— Я сама читала, — настаивала она, — что он ездил по вечерам и вытаскивал из карманов смятые жёлтые, зелёные, синенькие бумажки, то есть рубли, трёшницы и пятёрки.

И сколько её ни разубеждали, что по вечерам — значит, вечером, что вытаскивал он деньги не из чужих карманов, а из своих, она стояла на своём.

Десятиклассники стояли шумной группкой, перебрасываясь шутками, улыбками, короткими замечаниями. Беспричинное веселье, свойственное молодости, овладело ими — всё прекрасно: и жизнь, и этот вечер, и то, что они вместе, и то, что они молоды. И люди сегодня все такие милые, симпатичные и какие-то близкие.