Спроси свою совесть - Федор Андрианов

Иван послушно продел руки в рукава. Действительно, становилось прохладно, и тело, разгорячённое игрой, начинало ощущать эту прохладу.

— Хорошо-то как! — вдыхая всей грудью осенний воздух, негромко произнесла Нина.

Была та пора, когда день уже кончился, а вечер ещё не наступил. В воздухе царила удивительная тишина, только вдалеке, на станции, визгливо перекликались маневровые поезда, но эти звуки не нарушали, а, казалось, только подчёркивали тишину. Пахло осенью, спелыми яблоками, увядающей листвой и сырой землёй. Иногда ветерок доносил запах свежей капусты, то ли с огородов, то ли со двора заботливого хозяина, шинковавшего её днём для засолки.

— Картошка у меня ещё не вся выкопана, — проговорил вдруг Сергеев, которому запах капусты напомнил о повседневных заботах. — Думал сегодня выкопать, да вот игра помешала.

— Может, помочь тебе? — деловито осведомился Женька. — А то организуем воскресник и всем классом — к тебе на огород!

— Сам справлюсь, — грубовато отмахнулся Сергеев. — Не так уж её и много — всего две сотки. Завтра после уроков выкопаю, лишь бы погода не испортилась.

Он взглянул на небо. Чистое и светлое, оно уже начинало наливаться густой синевой; прямо над головой зажглась первая звёздочка, единственная и потому особенно яркая.

— Что это за звезда? — толкнул Женьку в бок Сергеев.

Тот пожал плечами.

— Вот зубрим, зубрим астрономию, — проворчал Иван, — четвёрки и пятёрки на уроках получаем, а толком ничего не знаем.

— Это Сириус — звезда поэтов и влюблённых, — вместо Женьки ответила Нина.

— Звезда поэтов и влюблённых? — оживился Женька. — Значит, это моя звезда!

А Сергеев подумал про себя: «Влюблённых? Значит, и моя тоже. Где ты сейчас, Ирина? Может быть, тоже смотришь на эту звёздочку, но обо мне не думаешь!»

Он глубоко вздохнул, и в ту же секунду услышал такой же глубокий вздох рядом с собой. Украдкой покосился он на шагающую рядом Нину и тут же смущённо отвёл глаза — она тоже смотрела на него. А Женька, сложив молитвенно на груди руки, продолжал:

— О моя покровительница! Из сожаления к поэтам, которые не всегда учат уроки, сделай так, чтобы меня завтра не опросили по английскому языку, а в благодарность за это я обещаю первые же строчки моего нового стихотворения посвятить тебе.

Они дошли до дома Сергеева и остановились. Помолчали. Потом Иван смущённо кашлянул и сказал:

— Пойду. Мать, наверное, уже ругается — ничего за воскресенье не сделал.

Он протянул руку Женьке, потом, секунду поколебавшись, Нине. Она доверчиво вложила свою маленькую тёплую руку в его большую широкую ладонь.

«Ишь ты, — неприятно кольнуло в сердце Женьки. — Тихоня-то наш, оказывается, какой!»

— До завтра! — проговорил Сергеев и широко зашагал к дому. Открыв калитку, он оглянулся на молча стоявших Нину и Женьку, махнул им рукой и скрылся во дворе. Через несколько секунд до них донёсся стук захлопнувшейся двери.

— Вы… домой сейчас? — охрипшим от волнения голосом спросил Женька. Свой голос показался ему неестественным. Стараясь скрыть смущение и неожиданную робость, он принуждённо засмеялся и бодро заговорил:

— Да что это мы, словно великосветские испанские гранды, друг друга на «вы» величаем? Ведь мы же одноклассники! Вы ничего не имеете против того, чтобы перейти с официального «вы» на простое «ты»?

Нина кивнула головой. После ухода Сергеева она стала молчаливее и задумчивее. Женька шагал рядом с нею и изредка поглядывал сбоку на неё. В серых сумерках её синие глаза сделались ещё темнее, на фоне неба чётко вырисовывался её тонкий профиль: прямой нос, немного припухлая верхняя губа и тонкая белая (точёная — мелькнуло в голове у Женьки) девичья шея.

Молчание становилось тягостным.

— Ты… почему вчера в школу не приходила? — решился наконец заговорить Женька. Произнести первый раз «ты» было для него почему-то волнующе.

— Переезжали, — коротко ответила Нина.

— Куда переезжали?

— На квартиру. Мы недавно приехали и жили в гостинице, а теперь отцу дали квартиру.

— А где?

— Недалеко отсюда, на Ухтомской.

— Вот оно что, — протянул Женька. — А я вот где живу.

Он показал на дом, мимо которого они проходили. Нина остановилась.

— Так что же ты мимо дома проходишь?

— То есть, как это что? Тебя проводить.

Нина насмешливо улыбнулась:

— Спасибо, я в провожатых не нуждаюсь: дорогу знаю и заблудиться не боюсь.

— А вдруг? — также шутливо ответил Женька. — Ты же недавно в нашем городе.

— Ничего. Иди-ка лучше поучи английский. Как говорится, на звёзды надейся, а сам не плошай.

Она повернулась и зашагала вниз по улице. Дробный стук её каблучков, удаляясь, затихал. Вот он долетел в последний раз и совсем пропал. После ухода Нины вечер потерял для Женьки всё своё очарование.

— В самом деле, что ли, идти учить английский? — вслух подумал он, почесал затылок и махнул рукой. — A-а, всё равно, наверное, не спросят. А если спросят, можно будет соврать, что голова болела.

На другой день Женьку по английскому не спросили, но от двойки всё равно его это не спасло. Совершенно неожиданно его вызвал к доске математик. Задача попалась трудная, на вращение. Женька надеялся решить её самостоятельно, но быстро запутался и попытался выехать на подсказке. Он беззастенчиво оглядывался на класс и ловил каждый шёпот, но преподаватель был опытный и прекрасно знал все уловки ребят. Он терпеливо слушал все попытки Женьки как-нибудь выкарабкаться, а когда тот совсем запутался и умолк, спокойно сказал:

— Садитесь, Курочкин. Напрасно вы пытаетесь убедить нас в своём умении плавать, оно нам давно известно, — и поставил в журнал жирную двойку.

К этой неприятности Женька отнёсся философски спокойно.

— Плох тот ученик, — направляясь на место, проговорил он, — который не получил ни одной двойки.

— Но ещё хуже тот ученик, который начинает хвастаться своими двойками, — заметил учитель.

— И это правильно, — согласился Женька, усаживаясь рядом с Иваном, и негромко прошептал ему: — а звезда-то всё-таки подвела!

И потянулись школьные дни со своими крупными и мелкими радостями и огорчениями, двойками и пятёрками, ссорами и примирениями, дни, похожие друг на друга, как листки календаря, и в то же время неповторимо разные. На некоторое время в центре внимания десятиклассников оказались взаимоотношения Иры Саенко и Ивана Сергеева. Девчата — хитрый народ — уже на другой день после баскетбольной игры непостижимым образом догадались, что Сергеев «неравнодушен», как они говорили, к Ирине. Нужно отдать им должное: почти все они сочувственно отнеслись к Ивану, несколько раз пытались примирить его с Ириной, но безуспешно. Правда, Ира не избегала теперь его, даже разговаривала с ним, но только на сугубо деловые темы.

Ребята заметили их взаимоотношения гораздо позднее девчат и отнеслись к этому по-своему. Однажды, когда Сергеев пришёл в класс, он увидел на доске выведенную крупными буквами традиционную формулу:

ВАНЯ С. + ИРА С. =?

Сергеев побагровел и повернулся к классу. Он подозрительно оглядел всех ребят — у всех были невинные физиономии, никто на него не глядел, каждый, казалось, был занят своим и очень важным делом. Лишь только Серёжка Вьюн не успел спрятать глаза, в которых светился лукавый, любопытный огонёк. Заметив, что Иван смотрит на него, он притворно закашлялся, закрываясь рукавом, и уткнулся в тетрадку.

«Он!» — решил Сергеев, взял тряпку, резкими движениями стёр с доски написанное, одёрнул коротковатый пиджачок и подошёл к парте Серёжки. Но тот был уже занят важным делом: одним глазом косясь на дверь, — как бы не вошёл дежурный учитель — он торопливо списывал с чьей-то тетради домашнее задание по физике и не обращал ни малейшего внимания на стоящего рядом Сергеева.

— Твоих рук дело? — тихо и грозно спросил Иван.

— Подожди, не мешай! — отмахнулся Серёжка.

— Я спрашиваю: это ты сделал?

— Да о чём ты?

— Как будто не знаешь? Не прикидывайся!

— Да отстань ты, ради бога. Видишь — горю. Сейчас звонок, а мне ещё две задачи содрать нужно.

И Серёжка снова лихорадочно застрочил в тетради. Иван стоял в недоумении: «Пожалуй, не он. Но тогда кто же?»

Вопрос так и остался невыясненным, но с тех пор традиционная формула часто преследовала Ивана. То он видел её на школьном заборе, то встречал на своём столе в физическом кабинете, то на подоконнике в коридоре. Иван стирал её, соскабливал ножом, но она появлялась снова.

Неизвестно, видела ли эту формулу Ирина и как она к ней отнеслась. Во всяком случае внешне это ни в чём не выражалось.

Время понемногу растапливало лёд её отношения к Ивану, но окончательное примирение произошло только после классного комсомольского собрания. К нему начали готовиться давно и вначале, как обычно, формально. Тему подобрал Александр Матвеевич, ещё когда был классным руководителем до Владимира Кирилловича, он же распределил обязанности.