Империя проклятых - Джей Кристофф

– Мир, черт бы вас побрал! Я не хотел…

К моей голове по дуге устремился серебряный клинок, но в мгновение ока я поймал его – ХЛОП – прямо между ладонями. Крутнувшись, я сломал лезвие, как веточку, и ударом слева отправил лунную деву в полет на пятьдесят футов по льду. Теперь в бой бросились и другие закатные плясуны – огромные медведекровки, полуволки и львицы, но, Боже, мне казалось, что каждая капля моей крови была расплавленным железом. Пожав плечами, я разбросал дюжину нападавших, как солому. В следующее мгновение поймал за запястье когтистую лапу медведекровки и ударил его в грудь с такой силой, что сломал ему ребра. Я двигался, словно волна, бурлил, снося все на своем пути, цепляя мечи и разбивая их голыми руками, ломая кости и раскалывая черепа кончиками пальцев.

И тут на меня бросился Кейлан.

Феба описывала своего троюродного брата как большого лапочку-котика, но когда на меня ринулись все семь футов и пятьсот фунтов Красного Гнева, он был так же далек от котика, как я от угодника. Он вцепился мне в грудь когтями, а я сломал ему челюсть кулаком. Когда он наотмашь ударил меня по голове, я разбил ему морду костяшками пальцев. Пламя, бушующее внутри меня, было не похоже ни на что, а весь мой мир окрасился в красный, красный, КРАСНЫЙ. Но тут я услышал, как Феба выкрикивает мое имя, и тогда меня осенило: я бьюсь со всей Колыбелью и побеждаю. И на меня обрушилось другое откровение, тяжелое, головокружительное и гораздо, гораздо более мрачное.

Жан-Франсуа подался вперед, сверкая шоколадными глазами.

– И это было?

– Тебе лучше знать, холоднокровка.

– Ты выпил свою порцию, это правда. И ты всего лишь бледнокровка, де Леон, и ты вступил в схватку с целой сворой этих полукровок и успокоил их. Безоружный к тому же, – улыбнулся историк, лукаво и порочно. – Ты был гораздо сильнее, чем должен быть.

– Гораздо сильнее. Но почему?

– Потому что ты почти досуха высосал Фебу а Дуннсар. Точно так же, как поцарапал ей губу, когда целовался в Равенспире. Точно так же, как укусил юную Бринн, когда дрался с ней в лесу. Всего несколько капель, и ты, безоружный, умудрился одолеть трех угодников-среброносцев и разъяренную медведекровку-воительницу. А в этот раз ты напился почти досыта, и этого хватило, чтобы в одиночку расправиться с целой деревней рубак-высокогорцев, – улыбнулся историк еще шире, вертя в пальцах перо. – Потому что ты всегда был рабом страсти, де Леон, и, похоже, грех похоти служит тебе так же хорошо, как и грех гордыни.

– Что ж. – Габриэль с улыбкой откинулся на спинку кресла. – Это был мой любимый грех.

– Феба! – прорычал я, глядя на башню. – Принеси мой бандол…

Красный Гнев рванулся вперед, будто ад вырвался на свободу, прыгая по льду на четвереньках и приближаясь ко мне, как молния. Но я с криком поймал Кейлана в воздухе и швырнул в статую Ланис, огромного каменного ангела, обращающего свой полумесяц к небесам.

Кейлан грохнул, как бочка с черным игнисом, разнеся камень в осколки. Фигура богини Луны содрогнулась, крылья ангела затрещали. Брызнула кровь, раздробились кости, и когда Кейлан рухнул бесформенной кучей под статую, начался настоящий ад.

От удара гранит треснул, и основание раскололось, как глина. Кто-то закричал, трещины распространились дальше, и великая каменная богиня пошатнулась, точно пьяница, выпивший три пинты пива в последний момент. Статуя начала падать, выпевая ужасный гимн раскалывающегося на фрагменты камня, люди вокруг разбегались во все стороны: лунные девы, закатные плясуны, плясуньи и Всематери устремились подальше. Но под ней, прямо там, куда она должна была сверзиться, лежала бедняжка Бринн, все еще в забытьи и в крови, только-только собираясь выбраться из снега, куда я ее запустил.

Крича, я бросился к ней. Мне на спину упала тень, футов на сорок, и одному Богу известно, сколько тонн камня неслось прямо на нас, пока я летел. С оглушительным грохотом богиня упала, разбив вдребезги землю и стены Крепости Старейшин, превратив их в смесь каменной пыли и снега, в щебень и руины. А когда все стихло, я обнаружил, что лежу рядом со статуей на изрытой осколками земле, задыхаюсь, покрытый кровью, а переломанная Бринн, сотрясаясь, стонет в моих объятиях.

Вокруг собрались сотни людей, готовых разорвать меня в клочья. Я поднялся на ноги, кровь в венах все еще кипела, когда Ангисс а Баренн выпрямился и издал оглушительный рык.

– СТОЯТЬ!

Это взревела Феба, и ее голос отчетливо зазвенел в ночи. Она стояла на павшей богине Луны, одетая только в плащ, прокушенное горло до сих пор кровоточило. Она все поняла, пока смотрела, как я уничтожаю ее сородичей, и это открытие окрылило ее, хотя я выпил у нее столько крови, что чуть не убил. И в руке она сжимала мой бандольер, держа его высоко и показывая возмущенной толпе.

– Мертвый встанет, свет падет! – воскликнула она, указывая на небо. – Лес сгниет – нам край придет! – крикнула она, указывая на темный лес вокруг. – Лев рычит, и ангел льет, – продолжила девушка, указывая на меня, на разбитую статую, затем полезла в бандольер и закончила: – Слезы в грех, что тайну пьет!

А потом она выдала ответ на загадку, как, черт возьми, Дивокам удалось сокрушить Оссвей всего лишь за два года, если до этого они более десяти лет вязли в трясине.

– Золотой флакон, – сказал Жан-Франсуа. – Который когда-то болтался на шее Матери-Волчицы.

Габриэль кивнул.

– Я знал, что внутри была кровь, правда, прокисшая, но я почувствовал ее еще в «Белом кролике». Тот же самый сводящий с ума аромат теперь остался у меня на руках, на языке, наполняя меня силой, превосходящей все, что я когда-либо чувствовал.

Жан-Франсуа провел языком по губам.

– Кровь закатных плясунов.

– Да. Она дополнила мою собственную силу. Сначала я не мог этого понять – если кровь лесных духов такая особенная, то почему ее не обнаружили в Сан-Мишоне тайные маги и химики, сама нежить? И тогда я понял, что так было не всегда. С наступлением мертводня их кровь изменилась, историк. Отец-Земля вознесся и осквернился, Матери-Луны скрылись за завесой, и зверь в них стал сильнее, чем должен быть, делая тех, кто пьет их кровь, еще могущественнее.

– Время Оскверненной Крови, – пробормотал историк.

Последний угодник кивнул, улыбаясь.

Все смотрели на Фебу, стоявшую на вершине разбитого камня с золотым флаконом в руке. И когда она встретилась со мной взглядом,