Голоса - Борис Сергеевич Гречин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Мне будет жаль это делать! — признался я. — Но соглашаюсь: должны ведь люди узнать о вашем эксперименте, хотя бы и таким способом!»
«Моя частная жизнь к эксперименту не относится!» — парировал Могилёв.
«Увы, это не совсем так! — возразил я. — Или совсем не так».
Историк только вздохнул.
[19]
Мы с Андреем Михайловичем выпили чаю и поболтали о разном, маловажном, после чего он продолжил рассказ:
— Утром — Марта ещё спала — я вышел на улицу, чтобы подышать свежим воздухом. Мне пришла в голову идея заодно написать, а то и позвонить кому-то из оставшейся в нашем городе части лаборатории, чтобы наконец выяснить, что так тщательно скрывали от меня вчера наш иудей и наш белорус. Алёше? Это было бы естественней всего… Но по очевидным причинам я не хотел звонить Алёше. Альберте, может быть? Аде я доверял и, конечно, у неё всё сразу узнал бы из первых рук. Но староста группы находилась непосредственно в центре событий, и звонок ей означал бы моё немедленное и грубое вовлечение в происходящее, необходимость, вероятно, сразу принимать решения, не откладывая в долгий ящик. А я ведь рассматривал свою командировку как некоторый отдых, как шанс отключиться от кафедральных интриг и «протестных будней» наших студентов! Нет, требовался кто-то близкий, но стоящий несколько на обочине… Лиза подходила лучше всего.
Я набрал её номер и, только когда она взяла трубку, с раскаянием сообразил, что будить человека в начале десятого утра в воскресенье несколько неприлично, кто-то любит поспать и подольше, о чём и забормотал смущённо.
«Ники, я так рада тебя слышать! — радостно положила она конец моим извинениям. — Христос воскресе!»
«Воистину воскресе, Элла! — отозвался я с облегчением. («Вот, и эта меня называет на «ты», — конечно, не мог я не подумать. — Ну, хоть по-родственному…») — У меня есть… есть некоторое беспокойство по поводу, э-э, вашего начальника штаба». (Я начал не со средоточия своего беспокойства, а с его окраины.) «Он вчера рассказал Аликс всякие небылицы, так что она начала мне писать и настойчиво спрашивать: правда ли, мол, я заселился с Матильдой в один номер?»
«А что, это действительно небылицы?» — весело полюбопытствовала моя aunt-in-law[146] (увы, нет в русском языке такого слова).
«Видишь ли, так совершенно случайно сложилось, что это — чистая правда…» — пришлось мне признаться.
«… Но Аликс эту правду знать не обязательно, — подхватила Элла. — Не думай, я понятливая! Или ей нужно знать? У нас говорят, что моя сестрица сама с тобой рассталась и сама виновата…»
«Как, и об этом уже говорят?» — поразился я.
«Да о чём только не говорят! Так мне молчать или сказать ей?»
«Пока не стóит», — осторожно откликнулся я.
«Хорошо! — на другом конце провода еле слышно вздохнули. — И ты, конечно, хотел бы, чтобы я выяснила у Ивана, кто ему проболтался? Я попробую…»
В это время на улицу вышел Марк — покурить — и кивнул мне. Я поблагодарил девушку и поспешил закончить наш немного странный разговор. Как искренне и бескорыстно она принимала во мне участие! Не только во мне: в Матильде в первую очередь. Элла будто забавлялась мыслью о том, что сейчас, через сто лет, можно попробовать переписать ту не вполне удачную историю. Действительно ли неудачную? — вот в чём вопрос! И необходимо ли её переписывать? А может быть, и следует? Для последнего нашего государя совершенно немыслима была другая жена, кроме Насти… то есть, тьфу ты, кроме Александры Фёдоровны! Но я ведь не монарх, верней, моё микроскопическое «царствование» кончится через несколько дней, и я превращусь в сугубо частное лицо. С Настей прощаться совсем не хотелось, и её «Господи мой боже!» в берёзовой роще отозвалось во мне очень глубоко. Но ведь за этим «Господи мой боже!» ничего и не последовало? Верней, последовала одна короткая телеграмма о том, что она «ужасно скучает» и не знает, готова ли подписаться под своим письмом о жаворонке и соловье прямо сейчас. Миленькая, так пора бы уже знать! События иногда развиваются быстрей, чем мы хотим…
А было ли мне дело до того, кто именно «сдал» меня Ивану? Один из живущих в двенадцатом номере, не иначе. Что ж, зная, кто из них недостаточно надёжен, я смогу опереться на второго. Или не смогу. Я запаздывал, оказывался не вровень чему-то, происходящему вдали от меня, о чём даже не имел ясного представления. Вот и Николая Александровича в последние дни февраля семнадцатого наверняка посещало то же самое неприятное чувство…
Мы договорились с Марком, что все вчетвером встретимся в кафе за завтраком в десять утра.
[20]
— Мы так и сделали, — вспоминал Могилёв. — При гостинице действительно было не то кафе, не то столовая. На «завтрак для постояльцев» мы уже опоздали, но завтрака мы, признаться, и не заказывали, а купить что угодно за отдельную плату нам никто не возбранял. Заняв столик на четверых, мы изредка перебрасывались малозначащими фразами, а больше даже молчали: нам, почти всем, было неловко (всем — по разным причинам). Одна Марта спокойно ела свой кулич, воспользовшись для его разрезания складным ножом белоруса, который тот ей любезно предложил (местные туповатые ножи никуда не годились).
Борис решил разрушить эту неловкость и плюхнул в общий разговор своё:
«Знаете, ваше величество, вчера её высочество энергично пробовали от меня узнать, в каком именно составе мы расселились по нашим номерам!»
«Хм! — хмыкнул Марк. — И от меня тоже».
«И что вы ей ответили?» — спросил я озадаченно.
«Я? — уточнил Кошт. — Ничего. Я, вашбродь, в чужую жизнь без спросу не лезу».
«А я, — пояснил Герш, — попытался дозвониться отцу Нектарию. Но не вышло! Тогда написал её высочеству небольшое письмецо, что она совсем зря беспокоится: Андрей Михайлович — человек исключительно порядочный, так что совершенно немыслимо представить ничего такого… Напрямую, правда, на её вопрос не ответил».
Марта положила нож.
«Ах, как жаль! — произнесла она, как мне показалось, с юмором. — Надо было ответить и сказать правду».
Кошт откинулся на спинку стула, уставился на неё, полуоткрыв рот:
«Какая ты смелая стала! — заметил он не то с иронией, не то восхищённо. — С чего бы?»
Девушка бесстрашно посмотрела на него — так бесстрашно, что он и сам смутился, отвёл взгляд.
«С того, — пояснила она, — что вы сами
