Голоса - Борис Сергеевич Гречин

Приветливая администратор за приёмной стойкой напомнила, что заехать мы можем с часу дня, разрешила до того времени оставить чемодан, предложила сразу зарегистрировать нас и выдать нам карты гостя. Спросила, однако, паспорта, все четыре, и тщательно переписала паспортные данные в особую тетрадь (в Белоруссии вообще несколько строже относятся к документам, чем в нашей стране). Скользнула любопытным взглядом по Марте и, увидев её чёрный свитер, православный платочек, как-то сразу потеряла к ней интерес. А я это заметил и внутренне восхитился моей студенткой. Неужели девушек и вправду с рождения учат таким хитростям? Нет, конечно, просто они в разы сообразительней нас в области социальной мимикрии. Но при этом, сразу пришло мне на ум, год назад Марта платка не надела бы…

Итак, наша бронь подтверждалась, но — вот незадача! — заказанный четырёхместный номер не был готов. Нам предлагали взять вместо него два стандартных, девятый и двенадцатый, почти за ту же сумму. Это ведь ещё и удобнее, правда? Кого куда записать?

«Позвольте нам подумать…» — растерялся я. Мы отошли от стойки, чтобы немного посовещаться. Я хотел спросить своих студентов, согласны ли мы на эти условия или хотим поискать другую гостиницу — но и рта раскрыть не успел.

«Я не буду заселяться с Борисом в один номер, — невозмутимо заявила Марта. — Из-за Лизы, неужели неясно? Что она там себе вообразит? И с Марком тоже не буду, из-за Лины. Извините, мальчики, ничего личного, я о вас же забочусь. А про Андрей-Михалыча дурного не подумают. Ну вот, мы всё и решили. Кто-то против?»

Марк шутливо поднял вверх ладони: мол, никто. Протестовать мог бы именно я: вот ещё напасть на мою голову! Но объяснить, почему именно я против, никакой возможности не имелось. Стихотворение Фета? Просто образец художественной литературы, и никому не возбраняется читать вслух русскую классику. Да была она и права, конечно: ни Лизе, ни Лине любой другой вариант совсем бы не понравился.

Администратор, слышавшая разговор, кивнула с еле заметной улыбкой и записала наши фамилии в соответствующие разделы в своей тетрадке. Я оплатил номера и заодно обменял у неё сколько-то русских рублей на белорусские (ещё старые, дореформенные, со множеством нулей), по не особенно выгодному курсу, но что оставалось делать! Нам вручили карты гостя, которые, как объяснили, необходимо будет предъявить, если вдруг нас остановит милиция. Не то чтобы это часто происходит, но мало ли… («Хорошо всё же, что мы пришли сюда прямиком с вокзала!» — сообразил я.) Ключи от номеров нам обещали дать после обеда.

[9]

— Освободившись от вещей, мы задумались, с чего лучше начать в городе, название которого так забавно совпадает с моей фамилией, — говорил историк. — Кстати, иные русские фамилии вроде Ростовы, Смоленские и так далее — указание на принадлежность их носителей к древнему роду, родоначальники которого некогда были князьями в соответствующих городах. Думаю, правда, не в моём случае, да и столицей отдельного княжества Могилёв, насколько знаю, никогда не был… Я пояснил своим студентам, что никакой строго научной цели перед командировкой мы не ставим. Будет достаточно с нас, если мы выполним программу-минимум: два музея в субботу и два-три в воскресенье. Работа в архивах, увы, отпадала. Ещё утром прошлого дня я попробовал уяснить себе, что именно можно поискать в могилёвских архивах — их несколько, — и с этой целью написал пару электронных писем, позвонил по нескольким телефонным номерам, указанным на официальных сайтах… Без успеха, и на письма мне тоже не ответили. Да и неужели получилось бы мне, постороннему человеку, в провинциальном архиве наткнуться на некую сенсацию, просмотренную прошлыми поколениями внимательных исследователей? Чудеса в современной историографии слишком редки, чтобы всерьёз на них надеяться.

Что ж, мы взяли такси (пешком выходило долго) и для начала отправились на Буйничское поле — мемориал под открытым небом на месте ожесточённых сражений Красной Армии и Вермахта в сорок первом году. Ещё раньше, в первую Отечественную, то есть в войну тысяча восемьсот двенадцатого года, здесь состоялась схватка корпуса Николая Раевского с французами. Три полукруглых арки входа, в центре — часовня из красного кирпича, восьмиугольная в плане, строгой запоминающейся формы. Нашего «Гучкова» восхитили орудия под открытым небом и особенно трофейный танк с балочным крестом на башне, достаточно небольшой по меркам современной техники. И то: «тридцатьчетвёрку» почти каждый видел, а немецкие танки в русских музеях — редкое явление. Марк тут же полез на это изделие гитлеровской промышленности с просьбой его сфотографировать. Просьбу мы уважили, конечно, но Борис и Марта его восторга не разделили: они здесь ходили тихие, сдержанные, осторожные. Не знаю, что именно их впечатлило: число ли погибших на табличке на стене часовни — больше восьмидесяти двух тысяч, — или общая атмосфера этого поля, так обильно политого кровью русского человека. Впечатлило и меня, а ведь я профессиональный историк! Моё восприятие таких мемориалов должно бы притупиться. Нет же, не притупляется — а наша суетливая современность с обзорной площадки при той часовне, напротив, кажется невероятно мелкой. И столь же ничтожными — разговоры о ненужности сопротивления злу насилием в духе Льва Николаевича. Толстого при этом я очень люблю, даже преклоняюсь перед ним — но только, простите, не в его качестве религиозного философа.

Дойдя до Симоновского камня — прах Константина Симонова был по его желанию развеян здесь, — девушка положила ладонь на поверхность валуна и стояла, закрыв глаза, верную минуту. Не могу сказать, почему именно тут: может быть, ей просто хотелось остановиться, подумать, почувствовать место. «У неё ведь особое, одухотворённое лицо, — подумал я тогда. — Уже совсем взрослое. Да, простоватое, как у многих русских людей, как и у меня, пожалуй, но когда оно подсвечивается изнутри неким чувством или мыслью, то насколько выразительным, даже красивым становится! Вот как сейчас, например… Эх, Алёша, хороший мой мальчик, что ж ты, правда, оказался простофилей? Или ещё не всё для тебя потеряно?»

[10]

— После Буйничского поля вроде бы сам Бог велел нам идти в этнодеревню, или в «Белорусскую деревню XIX века», как она официально называется, — продолжал Могилёв. — Музей — не музей, скорее, новодел, в котором воссоздан старый белорусский быт и, в отдельных избушках, некоторые ремёсла: гончарное, кузнечное и так далее. Этнодеревня — всего в паре сотен метров от военного мемориала, и мы уже почти направились туда, когда вдруг сообразили посмотреть в Сети часы работы. Увы: комплекс открывался