Голоса - Борис Сергеевич Гречин

В глазах девушки стояли слёзы и, осознав, что я вижу эти слёзы, она поднесла ладони к лицу.

«Господи боже мой, — прошептала она. — Господи мой боже».

И ещё несколько секунд мы простояли, не шевелясь, пока Настя сдавленным голосом не попросила меня — так и не отнимая рук от лица! — ради всего святого и если только есть у меня хоть капля совести, mister Mogilyov, sir[123], оставить ещё сейчас одну.

Я уточнил, верно ли понял эту странную просьбу, и, получив категорическое, даже гневное подтверждение, решил её исполнить.

Пройдя метров пятьдесят, я обернулся. Настя стояла всё на том же месте, не шевелясь, и всё так же держала руки у лица.

Что ж, дорогой мой, на том заканчивается мой сегодняшний рассказ! «Я вернулся домой и начал упаковывать вещи», почти дословно вспоминая концовку одной из глав «Возвращения со звезд» Станислава Лема, на этом волнения того четверга для меня завершились. Хотите, кстати, прочитать молитву Лизы, которая меня побудила ответить Насте так, как я ответил?

[33]

Молитва об отрекшихся генералах

Господи боже наш,

прости отрекшихся от моего царственного зятя в час великих испытаний:

генерала Алексеева и весь сонм отрекшихся генералов,

а также Гучкова, марионетками которого они были.

Они поступили малодушно,

но жестоко от простых людей требовать подвига.

Мы все отрекаемся.

Нет, глядя с Твоих высот, ни одного, кто бы не отрекался от блага.

Мы бросаем, словно изношенную одежду,

если не близких, то своего государя,

если не государя, то свою веру,

если не веру, то пронизанные Твоим светом убеждения юности.

Мы не признаём Тебя в Твоих множественных формах

и, не признав, отрекаемся от Тебя.

Сам апостол Пётр, сей камень, на котором Ты поставил свою Церковь,

отрёкся от Тебя.

Не казни нас за то, что мы не сумели быть святей Твоего апостола!

Иногда в своей милости Ты даёшь нам прожить заново то, что уже проживали.

Подай нам силы в этот второй раз не совершить бесчестья

и не отречься от Тебя повторно!

Подай нам любовь, чтобы быть милосердными друг к другу,

включая и тех, кто не был достаточно чист, чтобы не отречься.

А нас самих

сделай, если желаешь, безвестными, незначимыми, ничтожными:

всё это мы перетерпим,

если Ты позволишь нам не отречься от Тебя,

если Ты пошлёшь нам великий, чудесный, бесценный дар:

качество верности.

Аминь.

Глава 8

[1]

— А вы знаете, что у меня завтра день рождения? — ошеломил меня Андрей Михайлович в мой очередной приезд к нему. — Одновременно и жена с дочкой возвращаются: они каждый год гостят у родителей неделю-другую.

— Вот-те раз! — поразился я. — Что же вам подарить?

— Дарить ничего не нужно, Господь с вами! — попросил историк. — Приезжайте сами. Вы будете лучшим подарком. То есть не вы сами, — улыбнулся он, — а ваша книга, которую вы пишете. Особенно для тех, кто изредка собирается у меня по таким дням…

— Она ведь не дописана!

— Эка беда! Начата — уже большое дело. И приезжайте, если можно, часа на два раньше обычного — хорошо? Сегодня, если Бог даст, расскажу вам про нашу командировку, а завтра — конец истории. Ну-с, на чём мы остановились в прошлый раз? На вечере четверга, семнадцатого апреля, верно?

[2]

— В тот вечер, — продолжил Могилёв, — уже ничего важного не случилось. Я прикинул примерную программу двух дней. Собрал в дорогу небольшую, лёгкую сумку: разные бытовые мелочи, аптечка, пара книг. Меньше вещей — меньше работы таможне. По той же причине — прохождение пограничного контроля — ехать я решил не в полевом кителе с погонами флигель-адъютанта, а в гимнастёрке РККА образца тысяча девятьсот сорок первого года, без знаков различия в петлицах. Её я купил года за два до того уж не припомню где, поддавшись извинительному, наверное, для историка желанию. Гимнастёрка РККА от гимнастической рубахи образца последнего царствования по покрою практически не отличалась. Наш последний государь уже после отречения, как частное лицо, частенько именно солдатскую рубаху носил в качестве верхнего платья, так что, думаю, после него это никому не зазорно.

Утра пятницы — того самого дня, в который Ада собиралась устроить свою «акцию протеста» — я побаивался и ждал с неприязнью. И самым утром восемнадцатого апреля вдруг понял, что не хочу знать об этих событиях ничего! Ни слова, ни звука. Знать означало, вероятно, ужасаться, нести эмоциональный груз без физической возможности что-либо изменить. А если считать, что на мне в качестве куратора и руководителя проекта ещё лежала ответственность за группу сто сорок один, свежие новости могли означать, к примеру, необходимость что-то немедленно решать, скажем, ехать в отделение полиции, чтобы вызволять из него «активистов», если уже до этого дошло — то есть отменять командировку, спешно возвращать за полцены уже купленные и такие недешёвые билеты… Сообразив всё это, я отключил телефон.

Дневной поезд из нашего областного центра на Москву отходил без девяти два. Я успел спокойно пообедать, а перед самым выходом не утерпел — глянул одним глазом в беседу нашей лаборатории.

Сообщений было ровно четыре, все — от «Керенского». Звучали они, если мне не изменяет память, примерно так:

Протест сорван! Главное здание закрыто, занятия отменили!

(Самое раннее, утреннее.)

Кто предатель?!

(Более позднее.)

Срочно нужен ватман, маркеры, скотч! Все сюда! Жду съёмочную группу.

(Ещё одно. Сразу за ним — новое.)

Извините, ошиблась чатом.

Прочитав это всё, я почувствовал просто колоссальное облегчение! Могло и вовсе не быть никакого «предателя»: любое учебное учреждение изредка закрывают на день-другой. Недосмотрел, скажем, с утра повар в столовой, отравился кто-то несвежей рыбой — и закрыли до выяснения обстоятельств весь корпус. Или Марк не утерпел и всё-таки вывел из строя водопровод. Или потолок обвалился в одной из аудиторий. Так что нет никакой нужды подозревать злой умысел! В глазах Ады, конечно, злой, а в моих — добрый.

Ватманы и «съёмочная группа» меня слегка беспокоили, конечно, но всё-таки одними ватманами много не навоюешь! Да ещё при запертом здании. Нет, пока не оставил нас своей милостью Господь…

[3]

— Моя «свита», — рассказывал собеседник, — уже ждала меня на вокзале. Все оделись практично, неброско, включая и Марту тоже. На девушке, если мне не изменяет память, были в тот день чёрная водолазка и чёрные джинсы: рабочий костюм актёра на репетиции. Ни грамма косметики, ничего, даже отдалённо напоминающего Матильду (я, увидев это, вздохнул с облегчением). Ну, кроме цвета волос, конечно: волосы, покрашенные в чёрный