Голоса - Борис Сергеевич Гречин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«С вашего позволения! — несколько прохладно перебила всех Настя. — Я не собираюсь ни есть шашлык, ни в кафе. Я приехала в основном для того, чтобы поблагодарить отца Нектария — спасибо, батюшка! — а сейчас уже уезжаю. Государь будет так добр проводить меня через рощу до посёлка?»
Разумеется, я «был так добр» и попрощался со своими студентами: с Лизой и Алёшей, которому ещё раньше оставил ключ, — до следующей недели, с Марком и Борисом — до завтрашнего полудня.
Через дачный посёлок мы шли молча. Уже в роще моя аспирантка заговорила — легко, спокойно, отстранённо:
«Я, наверное, должна извиниться перед вами, Андрей Михайлович, за вчерашнее немного резкое письмо. Но я, вы, наверное, понимаете, и не могла написать ничего другого».
«Я прекрасно понимаю, Анастасия Николаевна! — отозвался я так же отстранённо. — Оно вовсе не резкое, напротив, почти милое. И, действительно, что ещё вы могли написать! Ну, и давайте оставим эту тему».
«А… простите, что спрашиваю, — она глянула на меня искоса. — А вы не пробовали… ничего придумать?»
Я медленно помотал головой. Пояснил:
«Увы, здесь ничего не придумать. Я не могу отменить пятнадцати или двадцати прожитых лет, которые отменить необходимо, чтобы мне стать жаворонком. Хоть я вчера и пробовал его послушать, чтобы проникнуть в загадку того, как можно им стать».
«Кого послушать?» — не поняла она.
«Есть одна симфоническая пьеса, написанная в тысяча девятьсот четырнадцатом, — пояснил я. — Впрочем, вы о моей попытке, наверное, скажете: зачем слушать людей, которые всё равно давно умерли! Ну, вот и я тоже не смог, выключил: как-то защемило сердце…»
«И… в каком часу вы его слушали?»
«Около восьми. А что так?» — удивился я вопросу.
«Нет, ничего, я просто тоже почувствовала… Потому и позвонила Алёше, о чём он наверняка вам уже успел рассказать небылиц с три короба…»
«Он упомянул сам факт исповеди, — подтвердил я. — Но без подробностей».
«Без подробностей?»
«Само собой: любые подробности — тайна исповеди».
«Ах, как… жаль! — вырвалось у неё. — Ну и… ладно», — девушка еле приметно вздохнула. И продолжила без всякой связи с предыдущим:
«Знаете, думаю, Марта вам будет прекрасной женой! И удачно, что она едет. То есть извините, конечно, что я так бесцеремонно вас к ней сватаю, — добавила Настя со смешком. — Но она совсем не такая, как я, она девушка серьёзная, порядочная, без ветра в голове, настоящая сестра милосердия…»
«То есть я уже так неважно выгляжу, что мне нужна именно сестра милосердия», — улыбнулся я краем губ.
«Я этого не сказала, и не надо на меня обижаться на пустом месте! Хотя обижайтесь, что там…»
«Я не обижаюсь! — чистосердечно ответил я. — Более того, даже согласен с такой моей аттестацией».
«Вот и очень плохо, что согласны! — строго выговорила моя аспирантка. — Именно потому, что вы согласны, я и… Ай, какая разница! И ещё, кажется, девочка по вам сохнет: нехорошо её огорчать, грех!»
«Я, с вашего позволения, всё же подумаю, Анастасия Николаевна, — отозвался я. — Всё-таки даже на самых порядочных девушках не женятся просто из вежливости».
«Ах, извините, я не хотела советовать! — вспыхнула Настя. — И вообще это не моя забота».
«Ну-ну, всё в порядке, — примиряюще добавил я. — А вообще, это забавно: вы уже второй человек сегодня, который так или иначе промышляет о моей личной жизни и пробует её устроить».
«Первый — отец Нектарий, конечно?»
«Нет, вовсе нет! Одна моя коллега женского пола».
«Расскажите, интересно!» — попросила собеседница.
«Такое немного неловко рассказывать…»
«Нет уж, пожалуйста! Я настаиваю!»
«Хм! — засомневался я, но про себя подумал: а что бы и не рассказать? — При условии категорической непередачи дальше, Анастасия Николаевна!»
«Анастасия Николаевна» дала мне торжественное обещание молчать как рыба, и я, поколебавшись, передал суть своей беседы с Печерской. Без деталей, только смысл её предложения — ну и, само собой, сохранив анонимность того, кто его сделал.
Я думал, Настю мой рассказ несколько позабавит — мы, мужчины, вообще иначе относимся к этим вещам, — но она нахмурилась, прикусила нижнюю губу. Призналась:
«Но это — очень цинично! Очень… А вы ещё боитесь назвать имя этой… не подберу слова, беспокоясь о её «чести», и просите меня молчать: конечно, по-рыцарски, но так глупо!»
«Быть рыцарем никогда не глупо… Да нет же: почему цинично? — возразил я. — По сравнению с теми ужасами и жестокостями, которые бывают в жизни, это — почти честная сделка. Или даже без всяких «почти»».
«Вон как — честная сделка! — она метнула в меня сердитый взгляд. И тут же исправилась: — Хотя какое у меня право на вас сердиться! Это в высшей степени не моё дело… И вы, конечно, согласитесь? Ну да: карьерный шанс! Соглашайтесь, соглашайтесь…»
«Я час или два сегодня взвешивал это предложение, обдумывал всерьёз, — ответил я после небольшой паузы. — Нет, я не соглашусь».
«Да?! — Настя даже растерялась. — Как нерасчётливо! Потому что это противоречит вашим… христианским ценностям?»
«Нет, не совсем поэтому, — пояснил я. — Разумеется, в святоотеческом смысле это блуд, кто бы спорил, но в отношении незамужней женщины и неженатого мужчины такой грех — несравнимо менее тяжкий, чем… чем-то, что я совершил в молодости и потом, по лестной версии Алёши, замаливал десять лет».
«А… можно мне узнать, почему тогда?»
Я помолчал перед тем, как ответить, — и произнёс суховатым, несколько отчуждённым голосом.
«Потому что я не хотел бы предавать. Об отрекшихся сегодня была очень выразительная молитва моей свояченицы, вы ведь сами её слышали, Анастасия Николаевна. Во время этой молитвы и решил окончательно».
«Предавать? — не поняла моя аспирантка. — Кого, что?»
«Соловья».
«Соловья?» — испугалась она. Мы остановились.
«Так точно, сударыня, соловья, — продолжил я, не глядя на неё. — Нашу позавчерашнюю прогулку, ваше лицо, которое вы ко мне обратили тогда, ваше единственное объятие, которое вы мне подарили — и даже нечто более тонкое, что заставило Китса писать те строки, а нас читать их. Я понимаю, что этого больше не будет, коль скоро я не жаворонок. Ну, что поделать! На свете есть разные птицы».
Здесь я всё
