Записки брюнетки - Жанна Голубицкая

Дом Зарубиных — напротив небогатой старинной церквушки. Улицы тихие, пустынные, только древние соседские старушки маячат в подслеповатых окошках своих избушек. Время будто застыло в этих краях. Недавно Ольга Ивановна, бабушка Сандры, откопала в собственном огороде пяикопеечную монетку 1802 года выпуска. И простая бревенчатая изба, в которой живет новая семья Сандры, была поставлена чуть ли не в ту же пору. На славу тогда строили: с тех пор дом ни разу не ремонтировали — разве что укрепляли, чтобы не слишком заваливался на бок. Внешне он, конечно, страшноват, зато стоит на земле крепко и места много: сени, горница, чулан — все есть.

Чтобы войти в хату, надо согнуться в три погибели — будто кланяешься. Притолоки здесь по-деревенски низкие. Наталья лопочет с дочкой по-португальски. Странно в скромной горнице с мутными оконцами и крохотным телевизором слышать слова, знакомые по красочным сериалам о красивой жизни:

— Рапидо, Сандринья! — говорит Наталья. — Обригадо! («Поторопись, Сандрочка! Спасибо!»)

— Мамми, мамми, — отзывается Сандра и виснет на шее у Натальи. Не похоже, чтобы она боялась ее или ненавидела.

Девочка шустро карабкается на большую русскую печь, туда ведет лестница. На печи — игрушки и двоюродный брат Сандры, 9-летний Саша. Дети о чем-то увлеченно разговаривают и как-то друг друга понимают, хотя Сандра пока знает по-русски только одно слово — «бабушка». Мальчик Саша играет на гармошке. С печи доносится пение и смех. Я подхожу и зову девочку по имени. И тут Сандра начинает в ужасе кричать: «Жорналиста! Жорналиста!» За эти дни семью Зарубиных так одолели телевизионщики, что девочка стала их бояться: они мешают играть и пристают с расспросами. Наталья уверяет Сандру, что сеньора (то есть, я) не будет доставать огромную камеру, совать телефон и требовать, чтобы Сандра звонила Флоринде в Португалию и в очередной раз рассказывала, что собака ощенилась. По словам Зарубиных, эта сцена уже повторялась «на бис» для нескольких каналов. Тогда Сандра говорит мне «О'la!» («Привет!»), слезает с печи и с интересом рассматривает мои руки, что-то лопоча по-португальски. Наталья переводит: «Она спрашивает, как ты сделала такой маникюр? Очень любит все красивое, яркое». У Сандры нарядное платье, а на веках — блестящие тени. Она ведет себя как маленькая женщина и забитой совсем не выглядит.

Зарубины, разумеется, смотрят телевизор и слышат, в чем их обвиняют. Загнали европейского ребенка на печь, сами пьют, ребенка бьют… Откровенно говоря, я думала, что к моему приезду будет устроено «показательное выступление»: ребенка снимут с печи, а от водки (коварно привезенной мною же) откажутся. Но нет: тут никто ничего нарочно изображать, похоже, не собирается. Мне радуются, подношение принимают и ставят в холодильник. Бабушка тут же затевает домашние котлеты — а как же, гости приехали!

— А что это она у тебя на печи сидит? — спрашиваю я Наталью. — Кровати что ли нет для нее?

— Да прям уж нет, — смеется Наталья. — Вон сходи на второй этаж, полно там кроватей. Просто Сандре на печи понравилось. Она как в дом вошла, сразу туда полезла. Там же прикольно, сама посмотри! Особенно, когда вечером прохладно, а печь протоплена. Сандра сразу стала спрашивать: а что это за «горелка»? Не понимала, почему оттуда тепло идет. В Португалии же даже отопления нет. И по лестнице ей нравится туда-сюда скакать. Ты же видишь, она сама туда лезет, никто ее не гонит. А насильно я ее снимать не собираюсь, пусть играет, где ей нравится. А что они там по телевизору плетут, мне плевать. Чего мне из себя меня корежить? Оно ж все видно: ребенок-то вон — довольный, смеется.

— Так на этой печи все дети любят играть! — включается в разговор бабушка, отирая руки о фартук. — И Лерочка маленькая там с подружками сидела, и внуки мои. Русская печь — она душу греет. Дед как протопит, так вся детвора там, не сгонишь. У нас же вон и племянники, и внуки, и соседские ребятишки — все у нас крутятся. Им же веселее, а я всегда и подкормлю, и присмотрю. А если балуются, одерну.

— А почему ты, едва прилетев, нашлепала Сандру? — интересуюсь я у Натальи. — Ты же понимала, что за тобой в этот момент вся Европа следит?

— Ну и пусть следит, мне теперь что — ребенку разрешать на ушах стоять? Мы как с самолета сошли, так нас журналисты окружили, проходу не дают… Но я их тоже понимаю: им сенсация нужна, это их хлеб. Я на все их расспросы старалась подробно ответить, мы в кафе в аэропорту несколько часов просидели — вместо того, чтобы сразу домой ехать. А Сандра, понятно, после перелета устала: стала вредничать, капризничать, едой кидаться. Я ей раз сказала, два сказала: тише себя веди, тут люди работают. На нас все смотрят, а ты грязь по столу развозишь. Она продолжает, не слушается, вот я ее и шлепнула. А как иначе? Если ребенок балуется, его надо шлепать. Я ж не больно, просто, чтобы поняла. Она очень балованная. Кошек мучает. У нас животных много, все дети с ними играют, гладят. Но Сандре нравится именно мучить, за хвост таскать и запихивать куда-нибудь. Не знаю, кто ей такую жестокость привил. И я, конечно, буду за это шлепать. Что же мне теперь, садизм в ребенке поощрять? По-моему, это нормально. Детей надо воспитывать, нельзя же разрешать все подряд.

Сандра, действительно, своенравная девочка, это видно. Чувствуется, что ее капризам потакали. Она не очень-то понимает слово «нельзя», топает ногой, делает по-своему. Но в итоге все-таки подбегает к маме, целует ее и говорит по-португальски: «Мамочка, извини! Я больше не буду!» Сандра — девочка шустрая, капризная, но при этом ласковая. Старшая дочь Лера тоже вьется вокруг мамы: то так расцелует, то этак… Я еще не знаю, что за человек Наталья, но то, что дочери ее любят, видно невооруженным глазом.

— А какие у тебя планы на жизнь? — интересуюсь я у Натальи. — На что растить-то будешь свою капризулю? Уж не уедешь ли опять на заработки?

— До конца лета пробуду с дочерьми, пока сбережения есть. А по осени выйду на работу. Тут, в селе.

— Я ей уже место присматриваю, — добавляет Ольга Ивановна. Бабушку Сандры и маму Натальи в Пречистом все знают и уважают. Она уже много лет трудится главным бухгалтером в местном детском доме. Дурного слова о ней не услышишь, а я уж не поленилась — поспрашивала по окрестным магазинчикам, да по соседям прошлась. Народ тут прямой, честный. Было бы что сказать, за словом бы в карман не полезли. Но и местные продавщицы, и соседские бабули говорят одно: Наташку почти не знаем, ее долго не было. А Ольга Ивановна — женщина очень интеллигентная, образованная и добрейшей души человек. Она в отсутствие Натальи воспитывала ее старшую дочь Валерию, и влияние Ольги Ивановны очень заметно на девочке. У 16-летней Леры очень правильная, грамотная речь, приятные манеры и хорошие успехи в школе. Она любит читать, успешно сдала ЕГЭ и мечтает учиться в ВУЗе.

Мы садимся за стол. Ужин нехитрый, но хлебосольный. Все свое — помидорчики соленые, сыр домашний, котлетки куриные. По-простому, незатейливо, но радушно — у русских людей не принято гостей голодными отпускать. Даже если гость явился, сам не зная, как он относится к хозяевам — как я. Свое мнение о житье-бытье этой семьи мне еще предстоит составить. И я буду делать это в процессе совместного застолья и даже переночую в этом доме — все равно московского поезда до завтра не будет.

Сандра и Саша играют в салки, бегают вокруг стола. Сандра периодически хватает со стола котлетку, кладет на кусок черного хлеба и с аппетитом уплетает. Мне рассказывают, что сегодня с утра в доме уже были две или три бригады телевизионщиков, местный врач-педиатр и представители опеки.

— Даже участковый притащился! — удивляется Наталья, — в жизни сюда не приходил! Как тот сюжет по НТВ показали, так они все удумали нас проверять. Приходят — посидят, чайку попьют, а потом сами извиняются. Мол, не обижайтесь. Нам с Москвы звонят, требуют, расспрашивают… Вот мы и должны ходить-проверять, как тут у вас.

Тут Сандра опрокидывает кошачий лоток. Наталья по-португальски велит ей взять веник и подмести пол. Сандра послушно берет веник и начинает мести. Я эту сценку фотографирую.

— Что, напишешь, что ребенок в рабстве живет? С метлой не расстается? — лукаво интересуется Сергей Николаевич, дед Сандры. Он бывший шахтер, теперь на пенсии. Мужик с виду простой, да не очень. Бывают такие деревенские дедки с хитрецой да с умом в глазах. И говорят совсем не глупые вещи. Дед посмеивается:

— Что ж, мы не понимаем, что и вам кушать нужно? Вам писать надобно разные скандалы, а нам жить надобно. Так что вы уж пишите, мы вас не гоним. Только и вы уж нам жить не мешайте. Все нормально у нас, по-людски.

— Работать здесь пойду, — говорит Наталья, — хотя здесь у нас вообще копейки платят. У нас же ближайшая цивилизация, фабрики, торговля — только в Ярике.

И тут я самым доверительным тоном, на какой только способна, задаю свой главный вопрос: