Любовь, опять любовь - Дорис Лессинг

Это произнесла не Сара, не нынешняя Сара. Эти слова вылетели у Сары минувших дней. Нынешней Саре все неудобнее становилось противостояние, локти ныли в тисках сильных рук, лицо горело под пристальным взглядом испытующих глаз.

— Вы говорите как женщина, которой вы определенно не желаете быть… или казаться.

— Какая?

— Как женщина, живущая любовью. Женщина, занимающая определенную позицию в вопросах любви.

— Что ж, — она снова безуспешно попыталась изобразить юмор, — что-то всплывает из безвозвратно ушедшего прошлого. — Сара хотела отвернуться, пойти дальше, но Стивен не отпустил ее.

— Погодите. Вы все время убегаете.

— Эх-х… Давно все забыто… Ну, ладно, слушайте. Помните в записях Жюли?.. Впрочем, вам ее дневники не по нраву. Так вот, когда она размышляет о предстоящем браке с печатником, она записывает такие строки: «Неизбежно настанет ночь, когда я пойму, что не меня, не Жюли обнимает он, а жену аптекаря, а дочку фермера, которая принесла куриные яйца. Лучше умереть». И она умерла. — В голосе Сары звучал вызов. — Незрелая девушка наша Жюли. Зрелая дама знает, что муж ее трахается с аптекаршей или с водителыпей фермерского фургона, доставляющего яйца к завтраку, и считает, что ничего особенного не происходит, дело-то житейское!

— И наоборот, — улыбнулся он. — Муж знает, что держится за конюха, потому что жена еще тепла от объятий на сеновале конюшни…

— Это ваше… его дело.

— Ну-ну-ну. — Стивен вздохнул с каким-то сардоническим облегчением и выпустил наконец ее локти. Они двинулись далее, дыша цветами и листьями. — А ваш брак? Меня, честно говоря, мучает любопытство. Как там?.. Развлекайся, милое дитя, под моим благосклонным взором… — выпалил он это беззлобно, сопроводив слова скептическим хохотком и дружеским взглядом.

Она боролась с собой, пытаясь стать Сарой, благосклонно взирающей на все, в том числе и на самого Стивена.

— Так тянулось десять лет. Потом он умер. — Кажется, прежнюю, молодую Сару удалось оттеснить в дальний угол. — Своими любовными достижениями в последующий период я, кажется, особенно похвалиться не могу. Ток и осталась незрелой. Взывала к разуму — он не слушал. А зря: вдова с двумя детьми должна бы присмотреть какого-никакого эрзац-родителя.

Стивен фыркнул.

— Романтическая особа! Кто бы мог ожидать! Впрочем, я бы от вас именно этого и ожидал.

— Очень романтическая. Прогуливается прелестным вечерком с мужчиной, одержимым призраком.

— Жюли не призрак, — сурово возразил Стивен.

Кусты перед ними расступались, за ветками показалась поляна. Сара услышала свой вздох, Стивен тоже вздохнул.

— Сара, не думайте, что я не представляю странности ситуации. Я не настолько туп. — Они остановились на краю залитой солнцем яркой лужайки. — Я и сам одно время считал себя одержимым, подумывал, не обратиться ли к экзорцистам. Но, извините, нет у меня доверия к этой сиволапой поповской братии. Потом обратился к источникам, много читал и понял, что Жюли — это та сторона моего «я», которой не дали проявиться. Школа Юнга подобрала неплохое обозначение для этого понятия. Анима. Что значит какое-то слово, термин, обозначение? Что оно дает? Не более, чем… удовлетворение от определенности. И если бы я вдруг увидел, что Жюли Вэрон идет мне навстречу, то нимало не удивился бы.

Сара оглядела обширный плоский газон, похожий на поверхность зеленого озера, на берегу которого теснятся буки, каштаны, дубы; кусты, усыпанные белыми, розовыми, желтыми цветами; кусты разросшиеся, крупные, но рядом с деревьями кажущиеся цветущей травой. В центре поляны деревянный помост, сцена высотой около трех футов. Там разместятся завтра музыканты, там будут выступать певцы. Несколько деревянных стульев торчат из травы; публика, очевидно, предпочитает слушать, прогуливаясь. Они медленно подошли к сцене, возвышавшейся над поляной, как плоская скала, выступающая над поверхностью водоема. Овальная поляна напоминала громадную букву «О», очерченную растительными ограждениями. Обошли сцену и увидели еще один плакат с изображением Жюли, точнее, ее рисунок, автопортрет в виде аравитянки с прозрачной вуалью, прикрывающей нижнюю часть лица. Стивен замер, уставившись в темные, какие-то потусторонние глаза Жюли. Он издал какой-то неясный, как бы протестующий звук.

— Элизабет не сказала, что задействует его.

Для остальных плакатов использовали другую работу Жюли.

— Что-то не так? — спросила Сара.

Не отвечая, не слыша, он стоял пораженный, как будто случилось что-то страшное и непоправимое. Побледнел. Сара взяла его за руку, повела прочь. Стивен шел неверным шагом, споткнулся. Повернулся к Саре, и та чуть не рассмеялась одобрительно, как бы в похвалу стажеру-школяру, отлично изобразившему маску Трагедии, парного Комедии театрального стереотипа. Она остановилась, стараясь унять сердцебиение.

Предвестие чего-то ужасного, страх… да, страх, полная безнадежность… Сара попыталась припомнить какие-то успокоительные фразы по случаю, ссылки на гороскопы, на призраков, завывания и причитания которых надо непременно встречать взрывом смеха, трактовать их как явление нелепо — комическое. Такое страдание… Как будто она по ошибке открыла не ту дверь и стала свидетельницей убийства… пытки, или увидела мучимую невыносимым страданием женщину, рвущую на голове волосы, вонзающую ногти в грудь, покрытую кровью…

«Он болен, — подумала Сара. — Он в горе. — Она ощутила стыд, став невольной свидетельницей его горя, отвернулась. — Нет, нет, никогда, — думала она, — никогда я такого не испытывала».

Стивен наконец опомнился, тоже отвернулся.

— Вы не имеете представления, Сара. Не можете понять… Да это и к лучшему, — пробормотал он хрипло.

К ужину за столом собрались семеро. Просторное помещение находилось рядом с кухней, куда открывалась проделанная в стене амбразура. Обслуживала их пожилая женщина, тоже входящая в число трапезничающих, добродушная, материнского типа, несколько смахивающая на рыжеватую голубоглазую овчарку. Звали ее Нора Даниэле, и выполняла она в доме функции экономки или чего-то в этом роде. Кроме нее присутствовали Стивен, Элизабет, Сара и трое мальчиков: Джеймс, лет двенадцати, Джордж, года на два помладше, и примерно семилетний Эдвард. Дети вели себя безукоризненно, в меру оживленно, в меру весело — Сара вспомнила свое школьное детство. Детьми дирижировала Нора. Стивен молчал, сославшись на головную боль и извинившись. Не требуйте от меня слишком многого, казалось, говорил он своим видом. Похоже, семья нередко видела его в таком состоянии. Элизабет, очевидно, чаще разыгрывала карту крайней занятости. Вследствие все той же занятости она не успела сделать кое-чего из обещанного: не позвонила подруге матери, не написала пригласительное письмо, не купила новых крикетных мячей. Но ничего, завтра она все наверстает. Ангелоподобные отпрыски внимательно следили за лицами родителей, привычно расшифровывая предзнаменования. Вышколенные детишки, наученные сдерживать порывы и запросы. Атмосферу сдержанности прорывала Нора, улыбавшаяся каждому из детей в отдельности, помнившая их вкусы. Она добавила пудинга младшему, обняла его, поцеловала и, покончив со своим ужином, извинилась и вышла, сославшись на дела. Тут же попросились вон и мальчики. Какое-то время их голоса доносились из сада, затем они вернулись в дом, сверху послышался какой-то поп-рок-шум. Элизабет заметила, что им пора по постелям и ненадолго удалилась, чтобы проследить за соблюдением регламента отхождения ко сну.

Затем Стивен и Элизабет извинились перед Сарой и отправились обсуждать какие-то неотложные вопросы, связанные с завтрашней бурной деятельностью, потому что народу прибудет явно больше, чем ожидалось, и это вызвало требующие соответствующей реакции осложнения.

— Эта ваша Жюли всех как магнитом притягивает, — заметила Элизабет довольно-таки равнодушно.

Сара вышла из дому, побродила в сумерках, дождалась прекращения птичьих сплетен и восхода луны. Позвонила брату. К телефону подошла Энн. Да, девочки забрали Джойс, но она чуть ли не сразу опять исчезла из дому. Энн Сару ни в чем не обвиняла, чего не преминул бы сделать Хэл. Он предложил серьезно побеседовать насчет Джойс, лучше всего в понедельник вечером. Сара согласилась, но в голосе ее слышалась уверенность — как, впрочем, и в голосе Энн, — что беседы ни к чему не приведут.

Затопленная лунным светом комната Сары выходила окнами в сад, деревья и газоны напоминали таинственную декорацию романтической драмы.

Она улеглась в постель, решив не думать о Джойс, ибо не чувствовала себя достаточно сильной, чтобы справиться с беспокойством, которое такие мысли всегда вызывали. И без того ее взбудоражил этот визит, как она, впрочем, и ожидала. Ничего страшного, однако, не произошло. То, что объединяло ее и Стивена, никуда не исчезло. Вспомнив трагическую маску на его лице, Сара обвинила себя в эгоизме. Боль, скорбь, страдание… В уме ли он, бедняга? Может быть, девять десятых его разума функционирует нормально, жизнь его исполнена смысла, заполнена полезной многосторонней деятельностью… девять десятых жизни. А одна сторона… оставшаяся одна десятая… Ненормальна, чтобы выразиться проще. Ну и что? Кому от этого плохо? Элизабет? Вот уж нет. Что-то, однако, Сару беспокоило, но она так и не смогла понять, что именно, и с облегчением заснула. Потом резко проснулась, словно бы над нею грянул гром. Луна ушла с небосвода. Сара вспомнила эпизод вчерашнего ужина. Нора передает Элизабет бокал вина, Элизабет улыбается Норе. Да-да. Именно это. Она закрыла глаза и привычным, натасканным на сцене внутренним зрением увидела эпизод снова. Стивен сидит у торца стола, Элизабет — напротив. Нора рядом с Элизабет. Сара воспроизвела их движения, беседу их тел… сочетавшихся тел, привыкших одно к другому. А Стивен? Саре вдруг показалось, что он чужой в своем доме. Нет, это, разумеется, чушь. Мало ли отклонений и всяких чудес видел древний дом на своем веку. Не дом отстранял от себя Стивена. Да и отстранял ли его вообще кто-либо? Он сам сказал, что дружит с женой. По всей очевидности, так оно и есть. Однако Стивен, каким она представила его себе этой ночью, в полусне, сливался в ее воображении с Джойс, полудевушкой-полуребенком, с Джойс, оставшейся на задворках жизни, отвергнутой жизнью. Не странно ли это? Ведь Стивен прочно держит в руках свою жизнь, сросся с нею, его нельзя вообразить вне жизни.