Любовь, опять любовь - Дорис Лессинг

— Я для всех, и я все что угодно, всепогодный певец и танцор, я удачливый брикстонский вор. — И вмиг переключился на американский акцент, американское лицо, посадку головы, улыбку, позу… — Кабы я на что сгодился, паря… Мне автобус оба уха оттоптал, руки-ноги перепутал пьянь-капрал, — спел он и, не переводя духа, испортил все впечатление, сухо добавив с пиратско-банкирскими уолл-стритовскими интонациями: — Всегда я усердно тружусь, но в курсе, почем продаюсь.

Поняв, что переборщил последней репликой, сконфуженно улыбнулся, пожал плечами, как бы ворча: «И кто меня за язык дернул…» — отошел в сторонку и скромно там примостился.

Его несчастный вид побудил мамашу Жюли, мадам Сильвию Вэрон (Салли Соумс из Брикстона — на самом деле из Брикстона, она там родилась), как бы невзначай подойти к нему и сесть рядом. Эта крупная статная чернокожая красавица одним видом своим могла доминировать в любой сцене — как и сам Билл.

Реми Ростан, он же Эндрю Стед, прибыл из Техаса. Песчаного цвета волосы и веснушки, бледно-голубые глаза, лет около сорока. Прибыл из северо-западной Аргентины, со съемок фильма о гаучос-вакерос времен начала колонизации. Походка ковбойско-кавалерийская, осанка киллера из бандитского сериала. И этому гангстеру играть младшего сына аристократического семейства, с непременной дозой робости и неуверенности в себе?! Чем Генри думал, когда его приглашал? Типичный вопрос на ранних этапах любой постановки.

Неброско симпатичный молодой человек Джордж Уайт сыграет сослуживца Поля, офицера на Мартинике; он же исполнитель роли старшего брата Реми, помощник Филиппа в лавке и мастерской… Да и мало ли что потребуется впредь.

В первый день на Сару и Стивена пала нагрузка больше предусмотренной, ввиду отсутствия Генри, но Мэри Форд спасла положение, устроив фотосессию, фотографируя шестерых актеров и обоих соавторов вместе, по отдельности и в разных сочетаниях. Понимая значение великого бога рекламы, актеры безропотно выполняли требования Мэри, улыбались и строили серьезные мины, послушно поворачивались, вставали, садились. Мэри относилась к работе с полной серьезностью, она единственная за все время не улыбнулась ни разу. Фотографы всегда гонятся за недосягаемым, до которого остается только миг… только дюйм… вот-вот!. следующий кадр… такая улыбка… другая улыбка… чуть влево… чуть выше… Пленке конец! Перезарядили — и все сначала. И стопки фотоснимков занимают затем ящики, полки, столы, стены…

И во время разговора пальцы Мэри не выпускали камеру, готовую в любой момент щелкнуть, схватив какой-то показавшийся важным момент, затем, в виде фотоснимка при тексте, преображающий всю преподнесенную информацию в свет откровения.

В течение первого дня много говорилось о том, насколько чудесная вещь эта «Жюли Вэрон», насколько уникальная. Актеры старались перещебетать друг друга. Пьеса и в самом деле оказалась необычной, чуть ли не опера, настолько много музыки и пения. Однако музыки никто еще не слышал. Все как один заявляли о своей горячей любви к «Жюли», но никто не мог толком объяснить, по какой причине так ее любит, ибо даже полного текста пьесы никто до сих пор не получил.

Первой к Саре подошла Молли. Сара усадила ее между собой и Стивеном, и Молли толково и эмоционально пересказала, как те, кто присутствовал в Квинзгифте, рассказали ей, какую чудесную музыку они там слышали. Молли выразила горячее желание поскорее услышать все своими ушами. Стивен глянул на опасную особу лишь один раз и тут же отвлекся на остальных, предоставив вести разговор Саре. Место отошедшей Молли тут же заступил Билл, искавший возможности загладить свою неловкость, и тут же забормотал хвалы «сценарию и стихам». Сара ужаснулась, услышав слово «стихи», использованное для описания горьких, как кто-то выразился, «дерущих душу» песен первого периода и ломаных строк периода второго, где порою одна фраза повторялась бессчетное число раз или слова подбирались по звучанию, а не по смыслу.

— Кажется, я это где-то уже слышал. — И Билл скользнул на сиденье между Сарой и Стивеном, усердно улыбаясь Саре. Установив таким образом с ней контакт, он перекинулся на Стивена, но тот не собирался поддаваться молодому вертопраху и проткнул его ледяным урезонивающим взглядом. Билл намек понял, встал и удалился, не забыв, однако, еще раз чарующе улыбнуться Саре.

По дороге к метро Стивен мрачно заметил Саре:

— Молли и отдаленно не напоминает Жюли.

— Она еще убедит вас, вот увидите.

— Эндрю лучше бы ковбоя играть. Или его лошадь.

— Что ж, Реми тоже немало времени в седле проводил.

— А что до этого красавчика… Жюли не ослепила бы смазливая мордашка.

— Именно на милую мордашку она и позарилась, Стивен, не занимайтесь самообманом. Поль — романтический юный лейтенантик, и ничего более. Неужели вы не видите? Ради драматического контраста…

— Бог мой…

— Ничто из написанного ею не дает возможность предположить в Поле чего-то большего, чем миленького мальчика.

Они остановились на тротуаре. Сара задумалась о новом для Стивена унылом тоне. О том, что в самом начале знакомства она вообще считала его на такой тон неспособным. Она почувствовала облегчение, заметив, что Стивен старается сохранить видимость достоинства, в то время как глаза его оставались жалобными.

— Я в полной растерянности, Сара, — вымолвил он внезапно, улыбнулся и зашагал ко входу в подземку, еще раз махнув ей рукой.

На первое чтение первого действия собрались почти все, но размер зала скрадывал многочисленность присутствующих. Генри объявил, что займется расстановкой с самого начала, потому что от того, где и как кто стоит, зависит звучание голоса, движение — в общем, всё. Актеры лишь обменялись едва заметными улыбками: ^Начинается!» Никто от Генри иного и не ожидал. Они занимали указанные места с видом танцоров, готовых по сигналу сорваться с места. Генри утром прибыл из Нью-Орлеана и вытанцовывал свои указания, на мгновения превращаясь в тех персонажей, которых каждому предстояло сыграть. Конечно же, он и сам был актером. И танцором тоже был, в молодости. И в цирке клоуном работал, спотыкался о собственные пятки и чудесным образом восставал из павших. Предки его, должно быть, происходили родом из Италии, от них и темные драматические глаза. Часто можно на юге Европы увидеть человека — мужчину или женщину — бешено жестикулирующего в подтверждение своей бурной речи, и перед тем, как он внезапно замрет, глаза его приобретают мрачный фаталистический оттенок. Слишком много солнца, слишком много крови пролито в истории, слишком много всего в прошлом и врожденное ожидание того же в будущем. И вот перед вами Генри Бисли с севера Соединенных Штатов, отключенный, расслабленный, южные глаза его, кажется, ничего не видят, средиземноморские глаза, но он уже готов к чему-то, к движению, к порыву, и идея движения отражена в его обуви, пригодной для марафона. Вся обувь таких людей, кажется, предназначена для непрерывного столетнего спринта.

Стивен и Сара сидят бок о бок у стола, который вытекает из стола Генри — режиссера. Дальше стол Роя Стрезера, наблюдающего за происходящим орлиным взором и набрасывающего заметки в блокноте. Мэри Форд все фотографирует.

Чтение началось со сцены в доме матери Жюли на Мартинике, куда на вечеринку прибывает офицер Жан с симпатичным товарищем Полем, которого он и представляет Жюли.

Так как музыканты все еще отсутствуют, пение проговаривается, чтобы народ представлял, что происходит. За певцов читает Рой, бубнит голосом бесцветным, как телефонный автоответчик, возглашающий: «Номер абонента не определен».

В первой сцене Жюли стоит в эффектной позиции возле арфы, очерченная белым муслиновым платьем (Молли одета в джинсы и малиновую футболку). Платье папа-плантатор купил в далеком Париже по настоянию мамы Сильвии. Жюли поет (Молли читает) обычную балладу с нотного листа (с листка, текст напечатан на машинке). Ноты тоже привезены отцом из Парижа. Хотя дом и две живущие в нем красавицы, мать и дочь, имеют определенную репутацию, молодые офицеры, тянущие служебную лямку на этом прекрасном, но одуряюще скучном острове, не скрывают разочарования, ибо Жюли и Сильвия держатся так, как вели бы себя их собственные матери и сестры, а то и построже. Надо же, парижские моды на Мартинике!

Офицеры уходят, и женщины непринужденно беседуют словами из дневников Жюли.

«Начну с того, что не красота привлекла внимание наблюдателя сего. Вот что я думала в первый вечер: „Какой симпатичный герой!" Но маман растаяла от Поля сразу. Я ей сказала: „Он недоступен, он как подарок в красивой упаковке, не хочется разворачивать, чтобы не испортить аккуратный сверток". Маман мне возразила: „Бог мой, да будь я лет на десять моложе…" Маман тогда было сорок. И еще она сказала: „Клянусь, если бы он меня поцеловал, это был бы мой первый поцелуй"».