Любовь, опять любовь - Дорис Лессинг

— Не верю.

Они обменялись улыбками; они, можно сказать, слились в общей улыбке. Ресторан опустел. Все, что следовало сказать, сказано — во всяком случае, на данной стадии общения. Пора расставаться.

— Больше не хотите ничего услышать о моей концепции пьесы?

— Нет-нет, сдаюсь. Во всем доверяюсь вам.

— Не беспокойтесь, мы с вами соавторы, наши фамилии будут указаны рядом на афише.

— Более, чем щедро.

Они медленно вытттли из ресторана, казалось, не желая расставаться. Простились, зашагали в разные стороны. Осознали, что почти три часа провели вместе, что общались, доверяя друг другу то, что не доверяли гораздо более близким людям. Синхронно развернулись на мостовой Сент-Мартинс-лэйн, снова встретились взглядами. С жадным любопытством вгляделись в лица друг друга, как будто и не сидели рядом только что. Улыбки их выразили удивление, удовольствие, некоторое недоверие, вылившееся в легкое движение его плеч — она в тот же момент слегка развела руки в стороны. Оба рассмеялись, снова развернулись и энергично двинулись каждый своей дорогой, каждый к своей жизни.

В конторе Мэри Форд трудилась над коллажем из фотоснимков. Рядом стояла Соня, впитывая каждую деталь, вглядываясь, обучаясь, но делая вид, что лишь проявляет снисходительный интерес.

Сара рассказала Мэри о встрече со старомодным поместным дворянином Стивеном Эллингтон-Смитом. О великодушном пренебрежении его к «мелочам, о готовности пойти навстречу в том, что касается пьесы. Что он, в сущности, очень мил.

— Ну и отлично, если все отлично, — отреагировала Мэри, не отрываясь от своей головоломки. Соня, по своему обыкновению, выслушала все, сохраняя непроницаемую мину.

Сара уселась спиной к молодежи — молодая, впрочем, лишь одна из них; Мэри, как ни ряди, молодой уже не назовешь… взялась за работу — притворилась работающей. Они привыкли друг куфугу». Соня здесь, конечно, еще не вполне своя. Она учится и одновременно «столбит территорию». Рвется взять на себя «Гедду Габлер», следующую постановку. «У вас с „Жюли" хлопот полон рот», — ее главный аргумент. Саре с Мэри нет нужды совещаться по данному вопросу, они прекрасно посвящены в мысли друг друга. Почему бы и нет? Все равно никого более сообразительного, более хваткого им не найти… И более хищного тоже.

— Почему бы и нет? — не оборачиваясь, роняет Мэри.

— Почему бы и нет? — вторит Сара, утверждая Соню на следующей ступеньке, с соответствующим повышением оклада. Соня отбывает, а от стола Мэри снова доносится тихое, как будто обреченное:

— Почему бы и нет?

Сара поворачивается к Мэри и улыбкой подтверждает: да, время бежит, призраки прошлого догоняют.

Конечно, недели слишком много, чтобы вмонтировать в пьесу диалоги Стивена, но Сара решила этой неделей продемонстрировать ему значительность его вклада. Однако когда Сара уселась за работу, зарылась в россыпь своих записей, заметок, неделя уже не показалась ей столь большим сроком. Для начала ее не удовлетворил имеющийся перевод дневников. Кое-что она перевела заново, в особенности то, что предполагалось совместить с аккомпанементом. Пришлось обратиться за разрешением к Ростанам. «Вопрос лишь нескольких страниц, — уверяла она. — Я не намерена полностью переводить дневники Жюли». Хотя именно этого она и желала. Сара верила, что знатоки и любители литературы, читающие ее перевод, сразу увидят его преимущества, оценят живость ее языка, близость ее к мировосприятию Жюли. Она не одобряла выбор английской переводчицы, ее собственный выбор пал бы на иные отрывки, она выделила бы иные пассажи. Конечно же, она лучше понимает Жюли. Сара сдвинула музыкальный центр в сторону — не до него, — нахохлилась среди развала бумаг, вызывающе выставив перед собой старомодную шариковую ручку. Самоуверенность? — Да. Излишняя самоуверенность? — Ни в коем случае. Эта молодая балда не поняла в Жюли главного. Перевод ее безэмоционален, сух, «и это меня раздражает, это меня не устраивает». Сара чувствовала, что она с головой уходит в Жюли — а как же иначе, ведь это работа! Даже если через неделю после ее окончания забудешь напрочь. Чертова кукла эта Жюли, надо же, как въелась в сознание, как разрывает изнутри… Сара энергично замотала головой, отгоняя призрак «чертовой куклы». Пожалуй, лучше работать под ее музыку… Сара вздохнула. Годы работы, напряженной и самоотверженной… Следить за собой надо, не то воспаришь воздушным шариком…

Она подбирала слова, стыковала их, повторяла вслух, вслушивалась в звучание слов, в их мелодику, согласованную с музыкой инструментальной. Участь словотворцев и тех, кто использует их продукцию. Возникающие в твоей голове слова танцуют под какую-то неосознанную мелодию, подчиняются неведомым ритмам, следуют за таинственной дудочкой неведомого крысолова… Куда? Символы слов, их обрывки, знаменующие состояние духа. Они могут выйти из повиновения и изводить тебя целыми днями. Они невидимой пленкой отделят тебя от реальности. Не она первая это заметила. «Злость свою она обращала в слова. Фиалками моргали веки Юноны, пастушьей сумкой колыхались непорушенные пока невесты. Как она ненавидела слова, вторгающиеся между нею и жизнью! Ненавидела за их надругательство над всем; ненавидела штампованные фразы и фразочки, высасывающие жизнь из всего живущего». Дэвид Герберт Лоуренс. Да мало ли кто еще…

Цитата отлично иллюстрировала ее ощущения, выражала то, что заполнило ее созцание. Когда Сара справилась со своей задачей, слова Жюли, не говоря уже о словах графини Диэ, опустились на отведенные им места в Большом Цитатнике ее памяти для дальнейшего использования — или неиспользования — в моменты, когда мозг жужжит ульем, колется ежом и кусается клыками бешеного шакала.

Сара представила себе древнего пастушка-подпаска. Спокойнее отодвинуть сцену подальше во времени. Как будто ожила буколическая картинка на стенке старинной вазы. Этот древний подросток, естественно, чтению-письму не обучен, слов, нанесенных на папирус или пергамент, не видел, но сказок и мифов у него в голове хоть отбавляй, как и всегда, в любой культуре. Он сидит на пригорке, как водится, под деревом, следит за своими, скажем, овцами… козлятами-ягнятами и… что? Возможно, ни о чем, кроме овец, и не думает. Но память подсовывает ему какие-то образы, какие-то картины. Жестокая Сара не дозволила бедному парню прихватить с собой даже традиционную пастушью свирель. Тишина. Только ветер в ветвях. Птица в кроне. Кузнечик. Овцы. У Сары и в мыслях не было сделать этого пастушка пастушкой. Ни в коем случае! О чем может мечтать она? Разве что о женихах. Да и редко девочка остается в одиночестве. Впрочем, не так уж и важно, мальчик это или девочка. Главное — тишина. Сара пыталась вообразить себе мозг, не затронутый печатным словом. Не получалось.

Прошла неделя, и Сара позвонила Стивену, сообщила, что закончила работу над пьесой… или либретто? Как лучше обозначить получившийся продукт? Она сразу заметила, насколько он обрадовался, услышав ее голос, и, в свою очередь, испытала живейшее удовольствие от его теплой реакции.

— Но, знаете, вы вовсе не должны… — тут же ответил он, как ей показалось, чуть ли не приниженно.

— Как же, как же, — живо возразила Сара. — Мы ведь соавторы.

— Да-да, конечно… Значит, завтра?

И началось странное время. Впоследствии Саре казалось, что она провела этот период своей жизни в зачарованной (тране, куда ее случайно забросила судьба, в стране со своей особенной атмосферой, с фантастическим неизведанным ландшафтом, с полузнакомым — или полузабытым — языком. Перед очередной встречей со Стивеном в ресторане или парке Сара отмахивалась от самой себя: «Брось, забудь, игра воображения!» Когда подходило время расставаться, она оттягивала этот момент и видела, что Стивен занят тем же. Возможно, и он оправдывался перед собой игрою воображения перед свиданием с Сарой — или после расставания. И оба ощущали особую атмосферу, окружавшую их во время встречи, отличие обстановки от повседневной. Они оказывались в волшебном уголке, где можно говорить, о чем вздумается. Интересно, что оба при этом не проявляли повышенного интереса к прошлому друг друга. Она — вследствие чуждости ей его образа жизни. Стивен богат, живет в монументальном особняке — памятнике архитектуры и истории. В ответ на его вопросы Сара сообщала лишь факты: рано вышла замуж, рано овдовела, вырастила и воспитала двоих детей. Почти случайно — так ей теперь казалось — выдвинулась в театральном мире. Да, и еще: какое-то время возилась с племянницей, дочерью брата. Стивен слушал, вдумывался, заметил:

— Когда люди рассказывают о своей жизни, они, как правило, ничего не говорят о себе. — Как будто предвосхищая ее возражения, продолжил: — Особенно если им есть что сказать. Интересно в людях не то, чем их наградила жизнь. И ничего тут не поделаешь, не так ли?