Любовь, опять любовь - Дорис Лессинг

„Если бы Реми взял меня в Париж, мы могли бы жить там тихо и спокойно, завели бы настоящих друзей…" Вот этим подчеркнутым словом, по-моему, все сказано. И дальше: „Конечноv об этом нечего и думать. Но видела я их на празднике, его и жену. Ни следа любви между ними".

Ее приглашали гувернанткой в семью авиньонского юриста — вдовца. Несколько мужчин желали поселить ее в Ницце или Марселе в качестве постоянной любовницы. Эти предложения Жюли регистрировала в дневнике мимоходом, как будто заметки о погоде: сегодня жарко… или холодно… ни холодно, ни жарко…

Мы легко можем представить Жюли в качестве той, кем она не стала. Но что она выбрала? Каменную хижину в лесу. Многие презрительно именовали ее домишко коровником. Она выбрала одиночество, музыку, живопись и преднощные труды добровольного хрониста.

Согласна, нелегко соорудить из этого захватывающую драму. Даже если придерживаться выбранной вами формы. Действие первое: Поль. Действие второе: Реми. Действие третье: Филипп. Вот она пишет: „Как смогла бы я оторваться от своего домика, где все напоминает мне о любви?.." Так могла бы написать Жорж Санд. Но вот она продолжает: „Живу здесь, как матушка моя жила в своем домишке. Разница в том, что ее всю жизнь содержали. Содержал мой отец. Она любила его всю жизнь, проблемы выбора не возникало. Уехать оттуда она не могла, ибо пришлось бы зарабатывать на жизнь. В качестве кого? Управлять борделем, как ее мать и бабка (на это она намекала)? Рядовой проституткой? Горничной, экономкой? Что она умела? Хорошо готовила, шила. Прекрасно разбиралась в лечебных травах. Полагаю, немало знала и о любви, но об этом мы вообще не говорили, а уж о сексе и подавно. Ведь она видела свою дочь настоящей леди и не хотела касаться определенных тем, опасалась затрагивать то, что она сама из себя представляла. И это так трогательно… Понимая матушку, я могу постичь себя. Но если бы мы сидели с нею и беседовали как женщина с женщиной, я боялась бы вдруг услышать от нее: «Вот, я живу здесь, в этом домике, потому что все в нем и рядом с ним напоминает мне о любви. И любовь эта охватывает память о тенях деревьев-гигантов на стенах дома, и зеркало в гостиной, и потолок спальни, и влажный воздух, перегруженный душным ароматом цветов, и запах мокрых звериных шкур, когда идет дождь…» Но мать моя не могла покинуть свой дом, даже если бы хотела это сделать, а я в состоянии сделать это в любой момент".

Где же здесь видится вам жертва?»

Финансовых дрязг в случае отказа от Стивена Эллингтон — Смита Сара не опасалась, ибо он написал:

«Разумеется, я поддержу пьесу в любом случае, даже если вы решите отказаться от моего скромного творческого вклада».

Он уже сидел за столом в ресторане, который, как Сара сразу с облегчением поняла, не входил в число модных. Помещение просторное, темноватое, старомодное. На первый взгляд Стивен Эллингтон-Смит выглядел джентльменом из глубинки. Направляясь к нему, Сара размышляла о том, что, спросит ее Мэри Форд по возвращении: «Ну, каков он с виду?», — она бы не задумываясь ответила: «Старомодный сельский джентльмен». И Мэри сразу бы все поняла. Она и Мэри, их родители, родители их родителей не смогли бы, конечно, определиться с любым жителем Британии, но где «разместить» Стивена Эллингтон-Смита, сообразили бы с ходу. С виду лет пятидесяти, крупный, но не жирный, уверенно занимающий, как казалось, много места в пространстве. Светлолицый, зеленоглазый, с пшеничными бровями и ресницами, в светлых волосах обильная седина. Одежда совершенно обычная, но Сара все же поймала себя на том, что подмечает детали для такого типа персонажа, буде он встретится в постановке. Суть костюма выражается в его незаметности при преследовании крупной дичи на охоте. Буро-желтоватый в невыраженную, чуть заметную клетку пиджак маскировал его, как шкура зебры в саванне.

Эллингтон-Смит заметил приближение дамы, поднялся, выдвинул стул. Она обратила внимание на его острый взгляд, не агрессивный и не запуганный. Поняла, что произвела благоприятное впечатление — что за диво, а как же иначе-то…

— Вот и вы, — улыбнулся он. — Очень приятно. Не знаю, чего ожидал, но не разочарован. — И, еще не сев, добавил: — Хочу сразу заверить вас, что не обижусь, если вы откажетесь от моей пьесы. Я ведь не драматург. Пьеса эта, можно сказать, плод моего энтузиазма.

Он сказал это, как бы облегчая ход оппоненту, позволяя приступить к обсуждению сути проблемы. Сара вспомнила разговор в театре. Мэри размышляла вслух: «Интересно, конечно… чтобы не сказать смешно. Он развлекается с Жюли Вэрон уже добрых десять лет. Чем она его приворожила?» Вот так. Действительно, чем? «Настоящий любитель старого стиля, знаете ли», — это уже фраза чиновника из Совета по искусствам. Почему этот англичанин занимается странной французской подданной в течение десяти лет, а то и больше? В рациональной области причину искать бесполезно, как и большинство движущих причин большинства живущих на свете людей. На это и намекала Мэри Форд. Весьма прозрачно намекала. «Если у нас с ним возникнут проблемы, пусть возникают сразу, с самого начала или даже перед началом». — «Каких проблем ты опасаешься?» — спросила ее тогда Сара, привыкшая ценить интуицию Мэри. Но тут интуиция Мэри не сработала. «Не знаю, — покачала она головой и пропела на мотив «Кто эта Сильвия?»: — Кто эта Джулия?»

Беседу начали с прозы жизни. Пьеса «Жюли Вэрон» с самого начала пути на сцену столкнулась с трудностями. «Зеленая птица» запланировала ее на лето вместе с еще двумя пьесами. Жан-Пьер ле Брен, член городского управления Бель — Ривьера, случайно узнал об этом от Ростанов, проявивших полную открытость и готовность к сотрудничеству, и мгновенно примчался в Лондон. Как это так, ставить, их не спросившись? У Четверки и вправду даже не появлялась мысль о консультации с Бель-Ривьером, хотя бы потому, что они не рассматривали проект как достаточно масштабный, международный. Кроме того, Бель-Ривьер и театром-то не обзавелся. Наконец, «Жюли Вэрон» издана на английском. Жан-Пьер проявил полное понимание и дипломатично похвалил англичан за быстроту реакции. О том, чтобы отнять Жюли у «Зеленой птицы», он даже не заикался. Да и вряд ли это было бы возможно. Но, разумеется, его огорчало, что родной Бель-Ривьер остался в стороне. Что можно было сделать? Скажем, устроить гастроль с английской версией по Франции. К тому же туристы во Франции преобладают англоговорящие. Да и живет там англичан немало… Жан-Пьер пожал плечами, предоставив им недоумевать, каким образом он оценивает эту ситуацию.

Хорошо, но из каких денег «Зеленая птица» профинансирует французское турне? Жан-Пьер сразу с энтузиазмом заверил, что сценическую площадку город обеспечит, и не где-нибудь, а у лесного домика Жюли — точнее, у того, что от этого домика осталось. Но две недели гастролей Бель-Ривьер оплатить не в состоянии. Пришел момент подключить американского спонсора, узнавшего о проекте от Совета по искусствам. Здесь очень помогла репутация Стивена.

На этой стадии переговоров между Лондоном и Бель-Ривьером, Лондоном и Калифорнией, Бель-Ривьером и Калифорнией летали фотоснимки. В Бель-Ривьере уже успели открыть музей Жюли Вэрон. К дому ее зачастили паломники.

Стивен морщился:

— Что бы она сказала… В ее лесу — толпы народу… У ее дома…

— Разве вы не в курсе, что ее дом собираются использовать как декорацию спектакля? Вы не видели печатных материалов?

— Как-то не уловил… — Казалось, он ей не вполне поверил. — Я даже ощущал угрызения совести, когда пьесу сочинял. Все же вторжение в ее личный мир. — Увидев, что озадаченная Сара не знает, как реагировать на новые нотки, появившиеся в его голосе, Стивен добавил с вызовом, почти по-детски: — Вы, наверное, поняли, что я безнадежно влюблен в Жюли Вэрон. — Лицо его болезненно скривилось, он откинулся на спинку стула, отодвинул тарелку, взглянул на Сару, ожидая приговора.

Она попыталась разыграть недоумение, но он сделал все, чтобы сорвать с нее эту маску.

— Да, я влюбился в Жюли Вэрон, как только услышал ее музыку там, в Бель-Ривьере. Это женщина моей жизни, и она сразу захватила меня целиком.

Он пытался произнести это тоном легкомысленным, но не смог.

— Понимаю, — протянула Сара.

— Надеюсь. Потому что тогда все сразу проясняется.

— Вы ведь не ждете от меня какой-нибудь банальности вроде «Она умерла восемьдесят лет назад»?

— Можете сказать, это ситуации не изменит.

Последовала пауза, призванная согласовать их позиции и настрой. Необычное чувство этого человека не вызывало желания заклеймить его каким-нибудь расхожим определением типа «безумная страсть». Он сидел за столом, весь такой капитальный и основательный, спокойно осматривался, глядел на посетителей и официантов, как будто ожидал от собеседницы реакции на предъявленный ультиматум. Разумеется, такое серьезное признание требовало от нее продуманного ответного шага. Думать Саре, однако, не пришлось. Помолчав, она с удивлением услышала свой голос: