Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

А почему бы Муни не остаться в лагере? — спросила Лата. — Надо возложить дозор на самих проводников.

Накула отрицательно покачал головой:

— Местные охотники различают птиц и зверей, но не знамена наших врагов. Они передвигаются быстро по горным тропам, но устремленная мысль Муни быстрее предостережет нас от опасности. Го товься, Муни, завтра отправляешься в путь. Сове тую всем хорошо выспаться ночью, чтобы чувства ваши были настороже.

По скрипящим деревянным ступеням мы спустились в туманную ночь, как в холодную глубину пруда. Лата шла рядом со мной по узкой тропинке, время от времени касаясь меня плечом.

— Завтра я пойду с тобой, — сказала она. В другое время эти слова пролились бы амритой на мое сердце, но слишком много тревожных пред чувствий теснилось у меня в груди.

Как сказал Накула, все, кроме меня, остаются в лагере, — коротко сказал я.

Эти горы — моя вторая родина, — ответила Лата, обиженно поджав губы. — Я пересекла нашу землю от гор до океана, когда ты еще не покинул колыбели ашрама.

Это было другое время, — отрезал я. — К тому же, ты была под защитой Высокой сабхи. Сейчас эта защита стоит не больше, чем мое кшат-рийское искусство. Думаю, что двадцать грубых кшатриев и увальни-крестьяне могут оказаться более надежной защитой, чем влюбленный в тебя дважд ырожд ен ный.

Лата повернулась ко мне спиной и, ни слова не говоря, пошла к храму, а я смотрел на ее безвольно опущенные плечи и видел не холодную богиню, а беззащитную земную женщину, нуждающуюся в утешении и заботе.

Меня догнал Джанаки и молча пошел рядом. Он чувствовал мои мысли, но молчал, видя, что я сам укоряю себя за глупость. Я не должен был так разговаривать с Датой. Дваждырожденному подобало вместить ее заботы, найти слова убеждения, позволяющие удержать ее в лагере. Я же позволил Лате биться о меня, как о бездушный каменный валун. Она ведь привыкла к ашрамам и дворцам. Что знает она о холодном поте засад, о тошнотворном запахе пролитой крови, об ужасе, что несется за тобой на кончике стрелы?

Может, ты и прав, — вслух сказал Джанаки, показывая тем самым, что минутой раньше он не постеснялся вторгнуться в мои мысли. — Но, я думаю, тебе лучше предоставить Лату ее собственной карме, а не отталкивать ее от себя ради безнадежной попытки отвести от нее опасность.

Кто знает, где безопасней, — ответил я, — в моем решении не было поиска личной выгоды, а только стремление сделать благо Лате.

Значит, ты пытаешься вмешаться в карму Латы, — грустно усмехнулся Джанаки, — если ты хочешь спасти ее ценой своей любви, то тебе это почти удалось.

Я обрету любовь в будущей жизни, как воздаяние за те муки, что я претерпел, общаясь с тобой, — огрызнулся я.

Джанаки хмыкнул и, покровительственно похлопав меня по плечу, отправился в свой дом.

Я вернулся в дом, где в душном сумраке уже мирно похрапывали хозяева, во сне продолжая преследовать по острым кручам круторогих баранов и молить богов ниспослать дождь на поля, выступающие словно зеленые ребра на боках горного склона. А ко мне сон долго не шел. Казалось, что тревожное предчувствие Накулы передалось и мне. Сквозь бревенчатую стену я пытался уловить внутренним взором неясные перемещения теней и мыслей. Ворочаясь меж теплых пахучих шкур, служивших и одеялом, и подстилкой, я то и дело боком натыкался на рукоять собственного меча и, как ни странно, прикосновение металла прогоняло страх. Меч, выкованный рукой искусного кузнеца, впитавший всю мою прошлую решимость, теперь сиял среди обступившей меня тьмы невидимым, отстраняющим зло светом.

Рано утром следующего дня меня разбудил Джанаки. На этот раз мой друг был преисполнен какой-то заботливой серьезности, которая встревожила меня куда больше, чем все предчувствия Накулы. У крыльца ожидал сам царевич, одетый в боевые доспехи, в окружении пяти кшатриев. Здесь же, на верхней ступеньке крыльца, сидела, подперев точеный подбородок кулачком и опустив глаза долу, Лата. Без своих серебряных украшений, в шерстяной накидке горской женщины, она потеряла большую часть отрешенной гордости. Накула запретил ей выходить за пределы, охраняемые нашими кшатриями, за что я был ему несказанно благодарен. Интересно, что бы осталось от моей благодарности, если бы я смог заглянуть хотя бы на один день вперед. Обладай я даром прозрения, я бы силой увез Лату из нашего лагеря, но этим даром не наградили меня боги. Поэтому, когда Лата, увидев меня, медленно поднялась на ноги, я просто прикоснулся пальцами правой руки к ее чистому, прохладному лбу. Она стояла, безвольно опустив руки вдоль тела, чуть дрожали длинные черные ресницы.

Лата, прости меня за вчерашнее, не закрывай глаза…

Я закрыла их, чтобы созерцать твой образ в глубине моего сердца, — вдруг сказала Лата. — Где бы ты ни был, я тебя не потеряю. Для этого совсем не обязательно идти бок о бок по тропинке. Жаль, что я поняла это только сегодня ночью.

Глава 4. Возвращение

У подножия горы раздался резкий окрик, больше похожий на вскрик ночной птицы. Вслед за ним из сизой пелены выделились две фигуры, словно окутанные зыбкой майей тумана. Они двигались бесшумно и плавно, и, казалось, под их ногами была не каменная осыпь, а спокойная гладь озера. Когда они приблизились, я увидел, что одеты они в звериные шкуры, перепоясанные кожаными ремнями. У них были широкие загнутые ножи весьма устрашающего вида и короткие луки с широкими кожаными тетивами для стрельбы камнями.

– Это твои проводники, — тихо сказал Накула. Оба горца подошли к нам и, почтив Накулу глубокими поклонами, тут же присели на корточки, безучастные ко всему происходящему вокруг них. Их лица, испещренные сетью морщин, с узкими глазами, отстраненно смотрящими сквозь нас куда-то в темные бездны лесистых ущелий, напомнили мне изваяния богов в местном храме. Без их помощи никакая брахма не помогла бы мне, жителю лесов и равнин, отыскать путь в многоярусном лабиринте перевалов, ущелий и пещер. Мое прощание с Накулой, Митрой и Джанаки было коротким. Мы просто взглянули друг другу в глаза, на мгновение соединив сердца золотым кольцом брахмы.

Наш путь пролегал по большой дуге на юго-восток. Именно оттуда могла угрожать опасность; если только носителями ее были люди, а не горные духи, то они должны были оставить следы своего пребывания на камнях, на травах этой заповедной страны. Я шел налегке, вооруженный только луком и мечом, но все равно едва успевал за моими молчаливыми спутниками, привыкшими к дальним охотничьим переходам. Мы двигались весь день без привалов. К тому времени, когда солнце зашло за отроги, я уже с трудом передвигал ноги. Ночь провели на подстилке из хвои, не зажигая огня. Наутро продолжили свой путь, утолив голод пресными лепешками и горстью лесных ягод. Весь следующий день мы снова шли через лесные заросли и каменные осыпи, насторожив зрение и слух в поисках хотя бы ничтожного следа чужого присутствия.

Вечером второго дня, когда мои спутники, обшарив все окрестности, начали готовиться к ночлегу, я уселся на хвою, привалившись спиной к душистому стволу сосны, прикрыл глаза и освободился от всех мыслей. И тут меня словно ударило черной молнией предчувствия.Я доверял навыкам горных охотников больше, чем своим собственным глазам и ушам. Тогда откуда же этот противный озноб, пробирающий меня от пяток до затылка? Откуда растущая уверенность, что из чащи леса все выше и выше по горным уступам поднимается злая сила? Что-то внутри меня, трепеща и сжимаясь от страха, молило бежать в заросли искать спасения. Я попытался побороть страх, обуздав всколыхнувшиеся чувства, и сосредоточиться на расплывшихся черных тенях, скользивших в нездешнем свете моего внутреннего взора. Из моего мира ушли все шорохи леса и тихая речь охотников, ушли легкий ветер и свет ранних звезд. Бесформенные и лохматые тени, подобно ночным ракшасам, окутанным майей первобытного колдовства, скользили мимо нас, приближаясь к горному храму. Там была Лата, там были мои братья-дваждырожденные, обратившие свой пристальный взор к Высшим полям обители Хранителей мира. Заметят ли они опасность, неслышно наползающую из ущелий? Мы пересекли незримую черту майи, наведенную ракшасами, и это позволило мне ощутить их присутствие. Но два дня пути отделяло нас от храма, а враги, если только мое внутреннее видение не обманывало меня, были уже у нас за спиной. Мы не успеем вернуться! Ни огнем, ни звуком рога не подать сигнала в заповедную долину, укрытую скалами. Оставалось лишь одно средство, недоступное горным охотникам, но открытое дваждырожденному.

Я вскочил на ноги и крикнул своим спутникам:

— Запалите костер! Видно, что-то в моем голосе заставило их стремительно повиноваться. Они бросились собирать валежник и сыпать искры, ударяя двумя камнями, хранившимися в их шкурах, друг о друга. Когда над черной грудой ветвей взметнулся алый гребень дракона, я сел, скрестив ноги, у самого огня, так близко, как только мог, стараясь не замечать обжигающее дыхание на лбу и ресницах. Алая ткань пламени занавесила от меня черные стволы деревьев, лица моих спутников, взиравших на меня с суеверным ужасом. Я смотрел в глаза дракона. Из них прямо в мое сердце лилась огненная сила, превращаясь на алтаре брахмы в тонкий, послушный воле, луч, способный прорезать пространство и время. Такое было под силу патриархам. Где-то в темном уголке сознания шевельнулось горькое сожаление, что карма так рано прервала срок моего ученичества. Смогу ли я? Усилием воли я подавил все сторонние мысли, сосредоточившись на одном зове, рвущемся из моего сердца—"Опасность! Лата! Опасность!!!"