Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

Я знал, что Арджуны нет в лагере. Только с Латой и Митрой связывала меня трепещущая нить взаимопроникновения. Но Лата была более чуткой, более опытной. Именно она, если это вообще было возможно, могла уловить мой зов.

С шипением взметнул свое огненное тело гребенчатый дракон. Страх, совсем недавно пронизывающий мое сердце, породил пурпурное пламя ярости, Я сам был драконом и летел сквозь ночь, взывая к Лате. А потом невидимая нить оборвалась, и я, обессиленный, качнулся вперед. Если бы меня не поддержали мои спутники, я бы, наверное, упал в догорающий костер.

Потом я лежал на подстилке из лапника, опустошенный и невесомый, а один из охотников с бесстрастными узкими глазами вливал мне в рот терпкое вино из кожаной фляги. Люди гор поняли, что я общался с силами, находящимися за гранью их постижения, но жизнь наградила их бесконечным терпением, и, усевшись на корточки, они ждали, когда я сам объясню им смысл происходящего.

Наш лагерь и храм подверглись нападению, — с трудом проговорил я.

Надо идти, — сказал один из них. Я кивнул головой, чувствуя, как силы постепенно возвращаются в пустые ножны моей плоти. Мой дух входил в тело, вновь готовое к действию. Рассвет уже начал высвечивать в лесных дебрях размытые кружева тропинок, и мы пустились в обратный путь. Меньше, чем через два дня мы вновь вышли на перевал, с которого открывалась заповедная долина, и увидели каменное навершие храма, устремленное к безмятежно голубому небу. Но когда мы спустились и начали приближаться к деревне, ветер принес горький запах пепелища. Мы ускорили шаги, обходя гору, и скоро нам открылось место нашей стоянки. Храм на вершине горы стоял нетронутый, но хижин на откосе больше не существовало. За моей спиной горные охотники скинули с плеч луки.

"Слишком поздно", — подумал я. Я не чувствовал присутствие опасности. Враги ушли. Впрочем, не все. У основания горы, где начиналась дорога вверх, мы увидели первых убитых. Это были не ракшасы. Это были обычные люди с грубыми лицами, одетые в шкуры. Рядом с ними валялось их нехитрое оружие — суковатые палицы, каменные топоры и копья с кремневыми наконечниками. Один из моих спутников наклонился над убитыми, небрежно переворачивая трупы, как будто это были стволы деревьев. Он обменялся со своими товарищем несколькими скупыми фразами на гортанном наречии. Потом повернулся ко мне:

— Дикари из восточных джунглей, — коротко сказал он. Оглядываясь и держа руки на оружии, мы пошли вверх к храму.

Там, у самой вершины, очевидно, проходила последняя отчаянная схватка. Тела наших кшатриев, одетые в доспехи, лежали в окружении врагов. Было видно, что отборные телохранители На-кулы и Арджуны дорого продали свои жизни. Но где сам Накула? Где Лата и Митра? Мы поднялись к самому храму, и здесь я услышал тихий стон. Чей-то голос позвал: "Муни!"

Я побежал туда, откуда раздался призыв, и с ужасом увидел Джанаки, опирающегося спиной о каменный парапет. Он был в легких кожаных доспехах, которые не смогли защитить своего хозяина от каменных топоров. На груди Джанаки, словно коралловое ожерелье, рдели пятна запекшейся крови, но глаза глядели осмысленно. Я бросился перед ним на колени, пытаясь непослушными пальцами развязать шнуровку его доспехов. Он слабо улыбнулся мне.

Этим мне уже не поможешь. А боли я не чувствую. Я научился обуздывать боль за эту бесконечную ночь… Я все-таки дваждырожденный, Муни.

Где Арджуна? — спросил я, пытаясь закутать его в собственный плащ.

—Не знаю. Но он пришел, — выдохнул Джанаки, — жаль, что так поздно. Если бы Лата не подняла тревогу, нас перебили бы всех. Эти порождения мрака смогли убить наших часовых в деревне. Остальные во главе с Накулой сражались у храма. Мы убили многих, а они все равно нападали… Эти ракшасы не чувствуют боли. Если бы ты их только видел—орут, рожи корчат. Накула нам объяснил, что они как бы свою магию применили…

— А где Лата? — спросил я. Джанаки покачал головой. — Она подняла тревогу, а потом ушла в храм и сидела у алтаря, пока мы сдерживали на падающих. Нас становилось все меньше, и мы су жали кольцо у вершины. А потом внезапно вер нулся Арджуна. Он прискакал на рассвете прошло го дня и прожег себе путь сквозь толпу этих дика рей. Я стоял до последнего рядом с Митрой у две рей храма. Потом меня окружили, и я дрался за свою жизнь. Дальше уже ничего не помню. Кажется, меня повалили на землю. Когда я очнулся, здесь уже никого не было… Мы победили?

Джанаки застонал и попытался руками закрыть раны, как будто его пальцы могли погасить вновь вспыхнувшие угли боли. Я напряг волю, пытаясь воплотиться в него и хоть как-то уменьшить страдания израненного тела. Я сидел рядом с ним до тех пор, пока в широко открытых глазах моего друга ветер смерти не задул огонь брахмы. А потом еще долго я оставался с его телом, проклиная собственное бессилие и вспоминая наш лагерь в Панчале. Джанаки был одним из самых сильных и спокойных. Как он готовил себя к сражениям! Как легко вмещал великое разнообразие мира. И вот он ушел. Карма всемогуща, а наши усилия не стоят ничего.

Я поднял глаза. Напротив меня терпеливо стоял один из лесных охотников.

Откуда пришли дикари? — спросил я. Охотник молча махнул рукой на юго-восток.

Нам неведом их путь, — сказал он, — они не строят деревень, городов и храмов. Они признают только волю своих колдунов и вождей. Я промолчал. Это нападение не могло быть ничем иным, кроме проявления воли Хастинапура. Лата была серебряным лучом, соединяющим Пандавов с Высокими полями Хранителей мира. Что значит в великой игре одно племя дикарей, если от правильного броска костей зависит обладание оружием богов.

Почему же они ушли? — раздумчиво сказал охотник. — Шакалы не уходят, пока не обглодают кости дочиста.

Арджуна вернулся. И оба охотника со священным трепетом посмотрели туда, где у основания холма грудились трупы врагов, пронизанные длинными прямыми стрелами. Мы провели весь день на вершине холма. У нас не было топлива для погребального костра, да и не было времени превращать тела в пепел. Жителей деревни и кшатриев мы уложили в подвалы сгоревших домов, завалив их камнями и головешками. Так и остались они лежать там, у погасших очагов, растворяясь в этой земле под похоронный плач горного ветра и слезы росы, выпадающей на голые, как черепа, камни каждую ночь, век за веком.

Врагов мы не хоронили. Ими займутся хищные звери и птицы. В конце дня я сел во внутреннем зале храма на том месте, где Лата внимала голосам неба. Долгое время я пытался погасить в сердце боль утраты, чтобы обрести ясность сознания и нащупать в клубке возможностей нить правильного пути. Я не услышал голосов Хранителей мира. Не снизошел на меня и безгласный призыв Латы. Но в могильной тишине под сводом горного храма я принял эхо далеких и близких событий, творящихся на бескрайних землях под нами. Я слышал немой крик гибнущих в пожарах горожан, я видел черную тучу ненависти, сгустившуюся у башен Хастинапура, всполохи ярости воинов, сходящихся в битвах под сенью бескрайних джунглей. Мне в сердце били темные волны страданий бессловесных тварей — лошадей, коров, слонов, погибающих в пылающих хлевах и на полях сражений, птиц в сгоревших лесах, рыб в иссохших каналах, затоптанных марширующими армиями. Люди страдали и заставляли страдать все живые существа этой бескрайней земли.

Страдала и моя душа, наполненная мыслями о Лате. Почему я не взял ее с собой? Почему не внял ее призыву, а прибег к помощи Накулы? Неужели путанный клубок моих ложных действий, гордости, здравомыслия принес такие плоды? Карма плеснула мне в лицо горьким ядом потери. Но ведь это зелье было сварено нашими общими усилиями из моей благородной решимости уйти в дозор без Латы, из благоразумного отказа Накулы отпустить Лату. Теперь гордая требовательность Латы выглядела отчаянной попыткой спастись. Как легко я ее отверг… Но кто может предвидеть кармическую цепь последствий, — думал я, пока ракшасы раскаяния терзали мое сердце. Не лежит ли Лата на сырой земле, как ветка, сломанная ветром? Не летит ли ее душа в царство Ямы, сжигая в огне страданий память о прожитой жизни и обо мне? И лишь одна светлая звезда — огонек надежды — сияла где-то на высших полях моего сознания. Я не ощущал разрыва невидимой струны, соединяющей наши сердца. Арджуна вернулся. Если бы он и Накула пали в битве, то мы бы нашли здесь тела сотен врагов. Такие воины, защищенные сиянием брахмы не могли пасть в бесславной ночной стычке. Но если они не вернулись за Джанаки, если они не дождались меня, значит, какая-то сила заставила их отступить. Успела ли уйти с ними Лата? Мое сознание говорило, что нет. И если нет, то я должен просто идти за ней. Идти, на сколько хватит сил, уповая на карму и собственное упорство. Эта мысль предстала предо мной так ясно и неоспоримо, что заслонила все соображения о долге, пользе и разумности поступков.