Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

Я вышел из храма. Двум охотникам, терпеливо ждавшим меня на улице, приказал идти в лес, искать следы отряда Арджуны. Без сомнения, с ним было еще немало воинов, а также женщины и дети из деревни. Значит, найти их не составит труда. Мой же путь лежал на восток, туда, откуда пришли демоны ночи, руководимые безжалостной волей Хастинапура. Между нами было два дня пути. Я не знал местности и понимал, как ничтожна вероятность того, что я найду их след. Но это меня не останавливало.

Пожалуй, впервые в жизни я был хозяином своих поступков. Мое собственное стремление управляло и телом, и разумом. Я был подобен стреле, выпущенной из лука, — ни уклониться, ни повернуть назад. Но я сам выбрал цель и сам спустил тетиву.

Я шел весь день, а потом ночь, не выбирая дороги, но полностью доверившись ненависти, что влекла меня вперед. Моя ненависть пахла ночными елями, ветром ледников, потом и кровью. Звери в чащобе чувствовали ее тошнотворный запах и отступали с дороги. И все-таки ночь отнимала силы. Воздух стал плотным и вязким, ноги утопали в каменистой земле, словно в болоте. Я ломился сквозь чащу, оглашаемую звоном цикад, сквозь ночь, как сквозь встречный поток воды. "Как птицы научились летать, опираясь о воздух? — думал я. — Я такая же часть мира. Мое сознание стремится вперед. Почему же не успевает за ним тело? А эти красные пятна перед глазами — всполохи брахмы или клочья самого сердца, разорванного на части?"

Опасность и стремление обострили остроту восприятия. Ощутив тонкую нить, связывающую Лату с миром живых, я неожиданно для себя самого перешел в иное состояние восприятия. Грань меж сном и явью переходила в границу меж жизнью и смертью, растворяя мое тело в пространстве ночи, как тень облака, гонимого ветром. Мне стал явен тайный зов ночи, похожий на обещание, произнесенное жарким шепотом. И сразу истаял страх. Деревья простерли над моей головой ветви в магических жестах защиты. Дикий лес пропитывал меня своими первобытными снами, следил миллионами мерцающих глаз из чащи, шелестел, хрустел, угрожающе ворчал мне вслед.

В черном небе кружились звезды, подобные пузырям на глади быстрой реки. И я уже не шел, а плыл по ее течению. Плыл до тех пор, пока не упал на землю, погрузившись в омут сна без сновидений. Ночь прошла, сменившись тусклым рассветом. Я лежал на земле, ощутив, наконец, всю полноту страданий, подавленный тоскою и одиночеством. Не было смысла открывать глаза, ибо жизнь вдруг предстала пустой, короткой и никчемной… И не было мне никакого дела до великих целей Пандавов и Хранителей мира. А потом, очнувшись ото сна, я еще долго лежал, глядя, как надо мной постепенно светлеет небо, как одна за другой угасает звезда, и золотоволосая богиня зари Ушас нежно и требовательно захватывает небо в свои объятия, прижимая его к розовой сияющей груди.

Ощущение собственной беспомощности и бессмысленности жизни приходили ко мне уже не в первый раз. Тогда надо было просто подождать, когда уляжется ил сомнений, и животворный поток дыхания жизни увлечет сознание к действию, а значит, и к спасению…

Что же сейчас осталось в моем сердце, кроме жуткого водоворота событий, открывающих гордыню и самодурство властелинов, приниженность рабов и мою собственную обреченность никогда не знать безопасности, отдыха?…

И вот тогда, наверное, только тогда я всем своим застонавшим, заледеневшим от неожиданной боли потери внутренним существом понял простую истину, что ничего в жизни мне не надо без Латы. Тут не помогут никакие мудрые размышления, никакие молитвы и жертвоприношения… И ничтожна вероятность, что я смогу ее найти в этой бескрайней стране, где проще сгинуть самому, чем отыскать правильную тропу… Но если я не пойду, то просто не буду жить дальше. И что больше не размышлять надо, а идти, идти до одурения, до разрыва сердца.

Не помню, сколько я шел в тени высоких сосен, пока не увидел впереди себя зыбкий струящийся свет. Это было не солнце. Оно уже стояло высоко над горами. Свет лучился из зеленой стены, преграждавшей тропинку. Там ветер гудел среди ветвей, качались стволы, словно невидимый исполин шел сквозь чащу. Трава под моими ногами поднялась, как шерсть на загривке у волка. По моей спине побежали мурашки от ощущения приближающейся неведомой силы.

Зеленая стена раздвинулась, и я увидел фиолетовое сияние. Оно стояло на месте, то разрастаясь, то опадая, словно язык пламени. В центре сияния проявились контуры фигуры, и на тропинку выступил человек в оранжевых одеждах с длинным посохом в руке. Я застыл посреди тропинки, не зная, то ли хвататься за меч, то ли бежать в чащу леса. Светлая жгучая волна коснулась моего лба, пронизала меня подобно молнии. Я застыл на месте, вглядываясь в лицо путника. На его одеждах не было пыли, на челе — ни капли пота, а глаза… Если глаза Бхишмы были колодцами мудрости, то черные зрачки незнакомца казались окнами в беспредельность звездного неба.

В моем сознании зазвучали слова из песни о царевиче Нале и Дамаянти, о мудрых Хранителях мира, способных принимать любой облик. Без сомнения, предо мной было лицо человека, но человека, озаренного изнутри пламенем духовного совершенства. Он стоял напротив, опираясь на посох, и разглядывал меня. Он не открыл рта, но в моем сознании округло и распевно зазвучали слова человеческого языка:

"Идут путники в запыленных одеждах риши

По страшным лесным дорогам,

Одинокие воины с мечами света,

Старцы, держащие посох.

Их богатство — жемчуг исканий

На нити бесконечной дороги,

Их силы — бессмертная мудрость,

Их жизнь — пламя брахмы на сердце.

А что явленно смертному взору?

Запыленные одежды риши".

Нет, на его одеждах все-таки не было пыли. И он не был человеком. Но его слова, звучавшие как заклинание, приоткрыли для меня тайный знак нашей общности. Он сам встал на моем пути. Он чего-то ждал от меня. А чего хотелось мне в эти мгновения? Воздавать ему почести, ползая на коленях, как крестьянин перед идолом, или без устали расспрашивать о грядущем?

Мысли пронеслись в моей голове, подобно порыву ветра. Я молчал. Без страха, но с безграничным смирением я смотрел ему в глаза, не препятствуя его мыслям проникать в самые потаенные уголки моего сознания. Он что-то искал во мне, чего-то хотел добиться.

— Я хочу помочь тебе. — вновь прозвучал в моем сознании почти человеческий голос. — Ты хочешь настичь похитителей Латы, но ты их не догонишь…

Очевидно, выражение моего лица при этих словах изменилось, и он добавил быстро, но без поспешности:

— Тебе это не под силу, так как между тобой и Датой по-прежнему два дня пути. Ее похитили дикие племена, те, кого вы называете якшами, но они не порождение мрака, а такие же люди, как и вы. Они так же нуждаются в отдыхе. Я подарю тебе два дня, которые отделяют тебя от них.

Он говорил, а вокруг него разливалось фиолетовое сияние, воздух густел и слоился. Краски мира расплылись и померкли. Земля ушла из-под моих ног, и я потерял сознание.

Очнулся я на мягкой лесной траве. Солнце по-прежнему стояло высоко в небе. А мой странный путник в оранжевой одежде спокойно наблюдал за мной. Увидев, что ко мне вернулась способность рассуждать, он сказал:

Их лагерь находится в той чаще на расстоянии полета стрелы. Будь осторожен. Их много, а сражаться с ними придется тебе одному. Я не могу вмешиваться. Я и так сделал больше, чем позволено.

Кем позволено? — сорвался у меня вопрос. Но я тут же остановил себя. Слишком много вопросов требовали ответов. Так хотелось знать, чем закончится эта война, выживет ли братство дваж-дырожденных, получит ли Арджуна оружие небожителей.

Но здесь, на расстоянии полета стрелы от меня, ждала моя Лата. Моя карма была проста, как обнаженный клинок. Спасением мира пусть занимаются Юдхиштхира с Арджуной. Но один вопрос все-таки звучал у меня в душе, даже когда я глубоким поклоном почтил небожителя и, опустив руку на рукоять меча, двинулся в указанном им направлении. Прежде чем скрыться в листве, я обернулся. Небожитель неподвижно стоял, нет, кажется, уже парил в воздухе. Если бы не развевающиеся края его одежды, я бы принял его за бронзовое изваяние. Наши взгляды встретились, и он услышал мой вопрос.

— Да, — зазвучали его слова, — я сделал это, чтобы не угасло прекрасное земное пламя, кото рое вы зовете Латой. Храни ее. Об этом просят тебя… — он на мгновение замолчал, и мне почу дилась улыбка на его сомкнутых устах, — об этом просят тебя боги.

И прежде, чем звук его слов угас в моем сознании, небожитель превратился в пульсирующий сгусток фиолетового пламени. Я постоял мгновение и повернулся лицом туда, где, как подсказал мне внезапно пробудившийся инстинкт охотника, стояли лагерем мои враги. Во мне еще жила память лесного отшельника, умеющего полагаться на внутреннее зрение, слышать неслышимое, находить путь. Волна ненависти и древней лесной воли пробудила во мне жажду крови.