Голоса - Борис Сергеевич Гречин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
3. Предложенный Временным комитетом Государственной Думы проект отречения, по свидетельству Родзянко, готовится в Ставке в офицерской среде [Кобылин, 234]. Вообразить, что начальник штаба верховного не знает об этом проекте, не представляется возможным. Итак, о проекте отречения, о готовящемся заговоре Алексеев знал, но не сообщил, и это, разумеется, составляет нарушение присяги.
4. Император, осведомлённый о волнениях в расквартированных в Петрограде резервных и формирующихся частях, просит начальника штаба верховного усилить Петроградский гарнизон гвардией. Тот «забывает» об этой просьбе [Кобылин, 182]. Налицо прямое неисполнение распоряжения верховного главнокомандующего, что в условиях военного времени составляет преступление.
5. Именно телеграмма Алексеева от 28 февраля 1917 г., не согласованная с императором, фактически остановила продвижение «карательного отряда» Николая Иудовича Иванова, направленного Николаем II в Петроград для усмирения беспорядков [Кобылин, 284]. Речь идёт уже не о неисполнении приказа, но о прямой отмене приказа императора, и только академический характер этой статьи мешает нам отметить это очевидное преступление множественными восклицательными знаками.
И последний факт, который расположим вне списка. Уже после отречения Николая II Алексеев исполняет распоряжение Гучкова не передавать армии последний, «прощальный» приказ императора, хотя для нового режима этот приказ Николая II, не содержит никакой опасности, призывая солдат и офицеров сплотиться вокруг Временного правительства. Обратим внимание на то, что в рамках продолжающего действовать законодательства — а оно продолжает действовать до тех пор, пока новым режимом не установлены новые законы или юридические нормы — начальник штаба верховного главнокомандующего подчиняется непосредственно верховному главнокомандующему, но не военному министру [Кобылин, 335]. Такой отказ выполнить просьбу бывшего императора, разумеется, сам в себе не составляет ни государственной измены, ни нарушения присяги, поскольку сама она «упразднена» актом отречения. Но он характеризует личность Алексеева, одновременно давая своего рода ключ к разгадке его мотивов.
Михаил Васильевич Алексеев — это генерал, в последние месяцы существования империи заискивающий перед новыми центрами силы, осведомлённый о возможной смене власти, готовящийся к такой смене. Нормы простой человеческой порядочности — мы отдаём себе отчёт о неюридичности таких норм, но не можем на них не сослаться — требуют от лица, готовящего государственный переворот, даже сочувствующего возможному перевороту, отказаться от занятия любой сколько-нибудь значимой государственной должности, а также от связанных с занятием этой должности выгод и преимуществ. Профессиональный революционер, терпящий лишения от властей, может вызывать уважение. В противоположность такому революционеру сообщник заговорщиков, осведомлённый о подготовке переворота, но продолжающий пользоваться доверием первого лица государства, как минимум, не пробуждает симпатии.
Трагедия Алексеева — если в рамках научно-популярной статьи уместно это выражение — состоит в чрезмерном, безоговорочном доверии лидерам готовящегося мятежа. Телеграфный диалог Алексеева и Родзянко ясно показывает, как «матёрый политический лис», не связанный представлениями о недопустимости лжи, обманывает «бесхитростного генерала». Не вовсе бесхитростного, если принять во внимание названные выше факты, но, бесспорно, введённого в заблуждение как относительно масштаба мятежа, так, в особенности, и относительно степени управления мятежом бывшими заговорщиками (Родзянко и Гучковым). Осознав обман со стороны Родзянко, Алексеев новой циркулярной телеграммой пробует перехватить власть, взять её в руки своего рода коллегии командующих. Его попытка терпит поражение, как в итоге терпит поражение и Добровольческая армия — новое и последнее начинание Алексеева. Православные верующие на этом месте могли бы описать его обречённую неудачливость как отсутствие благословения на дела того, кто предал доверие Помазанника.
Воздерживаясь от религиозных характеристик личности Алексеева со своей стороны, отметим, что биография этого исторического лица остаётся исключительно любопытной в свете как понимания политических настроений среди высшего командного состава армии в последние годы существования Российской Империи, так и в свете причин генезиса Февральской революции.
Библиографический список
1. Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев. — Красная газета, 1990. - 177 с.
2. Кобылин, В. С. Анатомия измены. Император Николай II и Генерал-адъютант Алексеев. — СПб: Царское дело. 2011. - 448 с.
[27]
— «Милюков» закончил чтение, не забыв огласить список литературы, и, с каким-то щеголеватым достоинством поклонившись, вернулся на своё место, — рассказывал Андрей Михайлович. Мы все немного помолчали.
«Я от тебя не ждала, Альфред! — заговорила Марта. — То есть меня не статья удивила, не её тщательность, а то, что ты… занимаешь позицию».
«И меня это удивило тоже, — добавил Иван, внешне бесстрастный. — Но, в отличие от Марты, в неприятную сторону. Где же, извините, объективность и академизм?»
«Милюков» уставился на него, немного выкатив глаза. Произнес, наконец, как будто с долей юмора — нечто, для Штейнбреннера совершенно нехарактерное:
«Да вы ошибаетесь, Михаил Васильевич! Именно попытка быть сколь возможно объективным и заставила меня прийти к этим выводам».
«Ваша работа, Павел Николаевич, носит реферативный, ученический характер, — бросил ему «Алексеев». — Никакой самостоятельности в ней нет. Вы пересказываете Виктора Кобылина».
«Во-первых, — с достоинством возразил ему «Павел Николаевич», — я не скрываю своих источников. Во-вторых, я просто сократил своё время, прочитав одну монографию и один сборник вместо поиска и сведéния вместе разрозненных данных, что, согласитесь, и сложно было сделать за несколько часов. А в-третьих, я не могу понять: разве названные факты стали хуже оттого, что материал кто-то собрал и изучил до меня? Что, они как-то от этого обесценились?»
«Павел Николаевич позабыл ещё один факт, очень яркий, — заговорил наш «Керенский». — А я, например, хорошо помню и в мемуарах написал, что вы, Михаил Васильич, пятого марта семнадцатого послали Родзянко телеграмму с просьбой направить в Ставку представителей новой власти для сопровождения государя в Царское Село. Вы хоть осознаёте, о чём вы, по сути, просили? Об а-р-е-с-т-е человека, которому давали присягу!»
«Михаил Васильич» перевёл взгляд на Аду. Выговорил:
«Я, Сан-Фёдорыч, разве в этом ошибся? Что мне ещё оставалось, по-вашему? Этот вопрос нельзя было пустить на самотёк! Я о нём же заботился!»
«Мы бы и сами сообразили, не глупее вас, — буркнул «Александр Фёдорович». — Но вам не терпелось: побежали впереди паровоза. И ещё нашим делегатам честь отдавали, стоя на перроне! Просто позор какой-то…»
«А меня знаете что удивляет? — присоединился к беседе Борис. — Иван рассказал нам с утра так много, завалил, можно сказать, информацией — а ничего из того, о чём говорит статья Альфреда, мы в его докладе не услышали…»
Марк хмыкнул, как бы показывая своим смешком,
