Статьи - Николай Лесков

Журнал “Творения святых отцов” разразился недавно страшною, полною желчи и оцта иеремиадою против “Свода законов” и начал метать перуны на вмешательство государственной власти в сферу гражданских действий церковников, порываясь доказать, что “Свод законов” ухищренно ставит наши лица духовного сословия в намеренно унизительное положение пред людьми общегражданского быта.

Гранитные убеждения названного журнала так пришлись по вкусу одного препочтенного московского периодического издания, что оно, быв доселе чуждо всякого сословного антагонизма, сочло справедливым несправедливые крики наших клерикалов перепечатать на своих страницах и видеть в этих желчных излияниях как будто бы и в самом деле верное доказательство мысли, что гражданская власть не должна контролировать общественную деятельность духовенства.

Другой деятель на том же поприще, в другом, но той же категории журнале, скорбит душою о том, что на свете есть злые языки, которые насмешливо отзываются о знаменитой тени Ивана Яковлевича Корейши, этого теперь уже навеки опочившего юродивого, то есть полоумного, полусумасшедшего фанатика. Почтенный автор, публично сознающийся, что он над болезненною супругою своею читал, по требнику Петра Могилы, “заключительные молитвы”, так как врачи болезнь жены называли “истерикою”, и собственноручно свидетельствующий, что эти заклинательные молитвы прекращены им, как кажется, по приказу Ивана Яковлевича, отзывается об этом бедном полуидиоте не иначе, как “отец мой и благодетель”. “Отеческому вниманию благодетеля своего Ивана Яковлевича” изумился почтенный супруг болезненной жены, особенно тогда, когда Иван Яковлевич из-под простыни дал больной допить из стаканчика простое вино, и (о, чудное дело! восклицает сам автор в умилении от чудотворных деяний помешанного и полоумного Корейши) не прошло и шести минут, как больная, которую столько лет тиранили московские доктора латинской кухней, почувствовала уже значительное облегчение! Почтенный автор, прославляющий чудотворность покойного Корейши, напирает на его дар предсказаний о пожарах и о смерти, об избавлении им разных лиц от болезней, без пособия грешной медицинской науки, и эта гранитная вера в полоумных юродивых так твердо засела в головы людей, подобных указываемому нами прославителю Корейши, что доходит почти до грустно-забавного увлечения. И этим-то людям “Православное обозрение” хочет вверить безотчетное, без вмешательства гражданской власти, образование русского подрастающего поколения![85] Дай Бог, чтоб эти гранитные его надежды разлетелись в пух и прах пред честным и прямым путем, который в деле народного образования предпринимает наше теперешнее министерство народного просвещения!

Можно было бы тут же, благо по пути, сказать слова два о другом полоумном бродяге, которого один священник называет “чтецом Иоанном”, которого попросту звали пономарем Иваном Петровичем. Этого человека за беспаспортность посадили сначала в смирительный дом, а потом чрез несколько лет причислили к сумасшедшим и звали уже Ильею-немым, так как пономарь Иван, бросив жену и детей без куска хлеба, решительно отказался от человеческой речи. Но он обрек себя вечному молчанию не из видов набивать карманы и брать пошлину с людей доверчивости; он наложил на себя обет молчания из очень почтенного чувства, — из чувства, доходившего до фанатизма: ему омерзительно было видеть людскую неправду и повсюдное торжество силы над чужим горем и несчастием, а бороться с неправдой и насилием он не мог и не умел. Такую почтенную личность не подобает ставить на одну доску с такими шарлатанами, каковы все эти разные Иваны Яковлевичи.

Гораздо легче перейти к другой материи и прямо начать хоть с г. М. Н. Лонгинова, стяжавшего себе знаменитость как замечательный библиограф и большой знаток в биографии разных московских знаменитостей. Не так давно г. Лонгинов приписывал себе одно великое дело, инициативу вновь дарованного первопрестольной нашей столице общественного городского устройства: но, увы и ах! неблагодарные соотечественники, и в Москве, и в Петербурге, как дважды два, доказали нашему публицисту всю неосновательность его на этом скользком поприще притязаний. Не удовольствовавшись одним неуспехом, г. Лонгинов поместил в “Современной летописи Русского вестника” небольшую статейку, по которой выходило — если ей поверить на слово, — что г. Лонгинов сделался неповинною жертвою крестьянского дела, понеся огромный ущерб в имуществе, именно по поводу освобождения крестьян и по испорченности нравов сызранских крестьян, бывших дотоле крепостными его барщинниками.

Основательным разбором разных явлений в сельской жизни, по введению в действие положений 19-го февраля 1861 года, особенно отличался у нас “Русский инвалид”, преобразившийся впоследствии в “Современное слово”. Но и эта почтенная газета в деле разбора претензий г. Лонгинова не сделала таких настоятельных вызовов г. Лонгинову, говорившему “о разорении множества отдельных лиц из числа помещиков”, и не нанесла ему стольких ударов, с каким обратилось к нему “Наше время”.

Перед “Нашим временем” и его непреоборимыми доводами г. Лонгинов должен был спасовать; однако ж он, хотя и разбитый, говорить не перестал и, кидаясь из стороны в сторону, никак не хотел признать себя побежденным. Самый верный и самый решительный удар нанесен был г. Лонгинову в той же “Современной летописи Русского вестника” г. Бекетовым, мировым посредником того участка, где находится сызранское имение г. Лонгинова. Г. Бекетов доказал нашему сызранскому помещику, что ему следует плакаться не на крестьян, а на самого себя; что крестьяне работали, как следует, по крайней мере, в большей части случаев, но что виною всему было дурное управление, неумение распорядиться рабочими силами, неподготовленность помещика к совершившемуся событию освобождения, незаготовление ржи на семена, дальность барщинных работ от деревень и прочее, а потом уже вообще дурной урожай и мокропогодье. Затем г. Бекетов вразумлял г. сызранского помещика наглядным расчетом, что с освобождением крестьян и с переходом их от барщины на оброк он не только не сделается разоренным, по милости правительства, помещиком, но что вместо 9000 руб. годового дохода он должен получить, по крайней мере, в год 11480 руб. с<еребром> доходов, если не будет сидеть, склавши руки, а станет хозяйственно распоряжаться своими средствами.

Как не смолчал г. Лонгинов перед логическими доводами “Нашего времени”, так не смолчал он перед неотразимыми доказательствами г. Бекетова. Он и тут отписался и, ослабивши несколько прежний болезненный тон речи, кончает свою отписку обещанием напечатать со временем дальнейший ход дела, который, говорит он, по всей вероятности, будет для меня благоприятен. Однако ж из слов г. Лонгинова, что такой способ решения дела он не считает выгодным для всех, следует, кажется, полагать, что убеждения его о разорении множества помещиков все-таки тверды, как гранит питерлакских ломок.

Пока мы здесь, в Петербурге, с гранитным терпением готовимся к преобразованиям по части намордников, француз Фурнье начал уже действовать в Одессе с полною энергией и ловить безвозбранно всех одесских собак за безнамордничество. “Одесский вестник” сказывает, что он уже подпустил воинскую хитрость, или, правильнее сказать, маленькую fictio juris,[86] и, не придираясь к намордничеству, взимает акциз в 3 рубли серебром за бляху к собачьему ошейнику, в гранитной уверенности, что если собака с такой бляхой кого и укусит, то это будет почти равносильно лаю из-под намордника (№ 70-й “Одесского вестника”). Дело хорошее, и бляхи, если ими не злоупотребляют как-нибудь нахально, а все-таки видно, что Одесса шибко идет вперед в наружном украшении и во внутреннем преуспеянии. Про Новороссийский университет читатели наши уже знают; но дело еще в том, что Одесса приняла серьезные меры к устройству у себя превосходной мостовой и к проложению водопроводов, тогда как в Петербурге не краснеющие ни от чего люди допустили с водопроводом такое странное фиаско, за которое они в другом месте, вероятно, так дешево не разделались бы. Наконец, Одесса задумалась о городском освещении и, мало того, публикует в своих газетах правительственные оштрафования за надувательство: за один раз там оштрафованы и еврейские резники за нечистоплотность мясных лавок, и православные мясники, всего шесть человек, за надувание баранов для придания им лучшего вида. Евреев полиция оштрафовала по рублю с брата, а русских специалистов по пяти рублей с<еребром> с персоны. Совершенно дельно и правосудно, — но, того и гляди, кто-нибудь поднимет журнальные вопли о пристрастии и преднамеренном унижении православных христиан пред евреями, многим еще у нас страшно ненавистными.