Статьи - Николай Лесков

Посредник г. Арсеньев, проезжая из Боровска, встретил по дороге, быть может, в самом деле под хмельком беднягу дьякона. Г. Арсеньев обиделся на него за то, что он стал середи дороги, сдержав лошадь, стало быть, задержал в дороге такую важную, как он, персону и на вопрос этой персоны, кто он таков? не сказался, кто он. Узнав наконец про личность провинившегося проезжего, узнав, что это дьякон, посредник вытребовал его к себе, но дьякон, по его уверению, был пьян, с дерзостью отвечал на вопросы посредника и — вообразите, какой ужас и какое преступление! — лез близко к столу. Г. Арсеньев счел себя прегорько обиженным и решился быть судьею в собственном деле. Забыв, что он сам затеял на проезжей дороге мелочные и недостойные дворянина вздоры, зачем дьяконская кляча не уважила барских лошадок, что он, вероятно, грубостию тона своих речей сам дал дьякону право не отвечать ему середи дороги, он корит дьякона, обзывая его пьяным, обвиняет его в оскорблении лица посредника и ставит в самом деле во что-то важное, что дьякон лез близко к столу, а не стоял на такой-то дистанции, опустив руки по швам. Настоящий чиновник этот господин Арсеньев! Он самолично и самоперсонно присудил дьякона к штрафу в три рубля, а за оскорбление лица посредника и волостного старшины положил предать его суду. Нужно ли прибавлять, что такой потешливый приговор был уничтожен благовоспитанными и прямыми деятелями, составляющими калужское губернское по крестьянским делам присутствие?

Другой посредник вывел совершенно из терпения одного из помещиков полуденного края. Жаль, что нам неизвестны действия г. посредника и что поэтому мы не можем судить, насколько он был прав или виноват; но мы считаем вполне стоящим перепечатать следующие строки из “Современной летописи Русского вестника”, из письма взволнованного помещика к дворянскому предводителю:

“…Безрассудность распоряжений посредника обратилась наконец в ложь и обман пред мировым съездом; долготерпение мое уже исчезло, и если посредник не прекратит своих ко мне неприязненных действий, то я буду в необходимости, по праву предоставленной мне вотчинной полиции и в случае дальнейших самоуправных наездов его в мое имение, без всякой надобности и единственно для помешательства моим занятиям, взять его под стражу и отправить к г. начальнику губернии, как человека беспокойного и полоумного, нарушающего у меня общественную безопасность…”

А ведь в самом деле курьезная замашка — воображать, что имеешь право арестовать мирового посредника! Извольте-ка втолковать подобному барину, что он все-таки тоже частное лицо и самоуправничать и самовольничать не должен осмеливаться, а всегда имеет право жаловаться законно установленным властям.

Орловское губернское присутствие, основавшись на имевшихся в виду его данных, сделало постановление, в котором, между прочим, было сказано: “Находя в действии гг. мировых посредников Елецкого уезда систематическое и преднамеренное уклонение от исполнения их обязанностей, присутствие сочло необходимым просить их о немедленном введении тех уставных грамот, которые уже утверждены”. Против этих выражений елецкий мировой съезд сделал протест; отвергал засвидетельствование члена от правительства, г. Снопова, будто бы елецкие посредники намеренно отдаляют введение уставных грамот — согласно желанию помещиков — на весь двухлетний срок, и просил присутствие дать этому протесту огласку. Орловское присутствие, напечатав вполне объяснение и оправдание мирового съезда, не отступило ни на одну букву от прежнего решения и уведомило елецкий мировой съезд, что подтверждение засвидетельствования г. Снопова оно видит в том, во-первых, что с настоящего времени из Елецкого уезда поступило в губернское присутствие на хранение только 40 грамот, тогда как из других уездов их поступило более 150-ти, и, во-вторых, в том, что г. посредник Челищев отношением, которое было заслушано в елецком съезде, заявил, что он до окончания осенних работ не находит возможным вводить грамоты, основываясь будто бы на том, что земля разделена в настоящее время по тяглам, и работы по уставной грамоте не могут идти правильным порядком! Впрочем, твердость действия и полное беспристрастие орловского губернского присутствия приобрели уже себе всеобщее уважение всех следящих за ходом крестьянского дела. Оно чуждо всяких лицеприятий и идет своею прямою дорогой, не уклоняясь ни в ту сторону, ни в эту. Оно с одинаковою прямотою обсуждает и охуждает действия сельского старшины, винит и оправдывает бедного крестьянина, защищает интересы помещика и принимает свои меры против резких противников закона, возвещенного положения 19-го февраля 1861 года. Так, недавно оно обличило всю неправильность и все утайки, сделанные в уставной грамоте по орловскому имению графа Шереметева. Конечно, уставную грамоту писал не сам граф Шереметев, а про мирские капиталы забыл упомянуть и порядком составить грамоты не умел графский поверенный, но тем не менее строгость меры, принятой орловским присутствием, должна служить образцом распорядительности и правосудия.

Мы уже не раз замечали, что у нас иные посредники, вроде г. Арсеньева или г. Мочалкина, привыкли действовать немножко по-чиновнически и делать подчас из мухи слона. Новое подтверждение этому мы находим в печатных документах, доставленных нам с почтою в последнее время.

Давно уже замечено, что крестьяне, почуяв свободу и едва начиная, как выпущенная из неволи птичка Божья, расправлять крылышки, очень сильно дорожат всемилостивейше дарованным им правом самоуправления и в этом увлечении царскою милостию, разумеется, иногда не совсем верно понимают идею права. Особенно камнем преткновения для крестьянина служит различие между законом писаным и законно выраженною волею народа, между статьею свода и решением мирской сходки. Что должно направлять эти уклонения на прямую дорогу — против этого спорить не следует, но кричать во все горло: “бунт! мятеж! поголовное восстание! народное волнение!” в высшей степени и глупо, и низко, и смешно, и означает полное невежество, то есть неведение ни духа, ни характера народа, ни его обожания Царя-Освободителя. А между тем, есть люди, принадлежащие к мировым учреждениям, которые поднимают шум и гвалт из сущих пустяков и совершенно напрасно раздувают простую искру в пожар, тогда как искра, предоставленная сама себе, потухла бы в одно мгновение.

В Сумском уезде крестьянин Федор Донда объявил посреднику, что он будет повиноваться только обществу. Ведь не прямо же он пришел к посреднику и объявил ему это? С чего же нибудь началось дело, и чем-нибудь да вынудил же Донду посредник сказать эту фразу? Сверх того, сумскому съезду представлено обвинение от семи или восьми человек помещиков, что Донда возмущает крестьян, возбуждает их к неповиновению и к несоглашению на составление уставных грамот. В газете “Мировой посредник” напечатано, что съезд решил сослать Донду в Сибирь, то есть “признать вредным для общественного спокойствия, исключить из общества и передать в распоряжение правительства”.

Мера эта кажется не в меру жестока: гораздо гуманнее поступило пензенское губернское присутствие с волостным старшиной Василием Лапшиным, которого раззадорили до такой степени, что у него сорвались с языка после фразы: “Не могу — мир не желает”, другие фразы, вроде: “Что мне закон? Мир мне — указ! нельзя же против мира, хотя бы и закон!” Один только человек настаивал на жестоком наказании Василия Лапшина, но губернское присутствие отвергло суровость преследований. Погубить человека немудрено, но гораздо больше нужно иметь и ума, и чувства, чтоб сделать из обмолвившегося члена общества строгого и честного исполнителя гражданского долга.

На сей раз представляется мало случаев драк и побоев вроде тех, какими в последний раз отличились господа землевладельцы, рязанский — Тимофей Антонович Флоров-Багреев и новгородский — г. Голенищев-Кутузов, вразумленные и возвращенные к самосознанию губернскими присутствиями, резонно убеждавшими их, что пора дерзких на руку баричей прошла безвозвратно.

Читатели наши, вероятно, помнят, что некоторые быховские помещики в Могилевской губернии, недовольные гуманными распоряжениями своих мировых посредников, восстали на них с разными неловкими протестами и довели их до того, что господа посредники подали заявление об увольнении их от должностей. Но могилевское присутствие, оценив добросовестное их служение делу, не вняло этим заявлениям и доказало, что посредникам не след обижаться такими протестами. В “Северной пчеле” была напечатана по поводу сцен на быховском мировом съезде очень оригинальная и полная меткой иронии статья за подписью г-на Ивана Петрова, волостного писаря, как видно, человека с образованием и вполне грамотного и понимающего дело. Затем в “Могилевских губернских ведомостях” и в “Нашем времени” были напечатаны реплики нескольких помещиков, восставших на посредников и разражавшихся отчаянными криками, особенно против автора статьи о сценах на мировом съезде. Одна статья могилевского помещика была достаточно полуграмотна, но все они никак не могли разубедить нас в том, что быховские посредники исполняют свое дело как следует. Озлобление одного из помещиков доходило до того, что он, сознавая в г. Петрове лицо вполне образованное, прямо и без церемонии называет его писарем Иваном, забывая, что долг приличия обязывает каждого порядочного человека обращаться к личности другого не с замашками крепостника и не по табели о рангах, а вежливо и с уважением к званию человека. Слово мужик — понятие относительное и может относиться одинаково и к крестьянину, и к барину, если этот барин недалек в своих воззрениях и понятиями своими сам подводит себя под уровень простого крестьянина-невежды. Следовательно, мы никак не можем допустить мысли, чтобы господин Иван Петров мог оскорбиться таким невежливым обращением с его именем господина быховского помещика.