Прошедшие войны - Канта Ибрагимов

— Хе-хе-хе, — усмехнулся Магомедалиев. — пускай твоя сестрица освобождает служебную квартиру и возвращается в свои горы, а у мужа сегодня же сниму бронь и отправлю на фронт. Стране нужны воины.

— Ты подлец. Тварь пришлая, инородец проклятый. Как ты смеешь нам угрожать, ведь ты, твой отец и все твои предки были пастухами, батрачили у нас.

Ахмед Якубович еще несколько раз нажал на живот, поднатужился, снова с шумом выпустил газы.

— Все-таки хорошая это вещь, простокваша, прямо все выносит, даже легко стало, — он поднял свое грузное тело, сел на краю кровати. — А что касается моего прошлого, так ты права, я горжусь им. Я истинный пролетарий, исконно трудолюбивый человек, и мы сегодня и навсегда захватили власть и строим впервые в истории государство рабочих и крестьян. А если ты еще раз будешь кичиться своим княжеским происхождением, то я сдам тебя органам, и не только тебя, а и твоего братца, пригретого мной и еще живого… Вон посмотри кругом, таких, как он, давно нет, а твой единственный — благоухает. Ты вспомни, сколько я его и других твоих родственников от тюрьмы и расстрелов спасал? Сколько я дел сделал? Сколько денег истратил? И вот твоя благодарность. Нет в тебе благородства и уважения. Совсем память отшибло.

— А кто из тебя человека сделал… Вспомни, как ты на мне женился: нищий, угодливый, подобострастный…

— Да если бы не я, — перебил ее муж, — кто бы тебя в жены взял — уродину такую. Просто я сжалился над тобой; решил, мол, дай помогу, возьму в жены… А потом после революции кто кого кормит… Вспомни всё, вспомни… Ничего, сегодня же твоего братца отправлю на фронт, сегодня же…

Супруга после этих слов подбежала к нему с плачем, бросилась на колени.

— Ахик, Ахик дорогой, пожалей нас, не губи последнее. Оставь сестрицу. Не такая она, не вынесет она это.

— Что значит не такая? А ты какая? Разве не родные вы? Все вы одинаковые. Ничего с ней не будет.

— Скотина! — заорала женщина, вскочила в бешенстве, бросилась с ногтями на мужа, — я тебя убью, задушу гадину.

Ахмед Якубович слегка отстранился, потом с размаху, с силой нанес удар ей в грудь. Жена, как мячик, отлетела, ударилась спиной о чугунную батарею, от боли сморщилась, застонала, стала еще противнее и страшнее для мужа. Магомедалиев потянулся к стакану, допил, смакуя, остаток простокваши, еще раз протяжно отрыгнул, при этом как-то странно, по-гусиному вытянул свою толстую, неповоротливую шею.

— А вообще-то ты просто необразованна, ничего не знаешь, а мы строим коммунизм, и скоро семей, жен и тому подобное не будет, всё будет общее, всё. Поняла? — он посмотрел сверху вниз на лежащую в неестественной позе жену. — Ты мне с утра настроение испортила. Если расскажешь это детям — убью… Сегодня же сниму бронь с твоего милого братца и зятька, пусть поедут и как все повоюют, а то разжирели за моей спиной. Квартиры пусть освобождают, и возвращаются в свои аулы. Если не хотят жить как положено, то пусть делают что хотят. Просто так ничего не бывает… А то вы хотите, чтобы и то было и это, и все остальное, а платить ничем не хотите… Да и плата это? Одно удовольствие. Побыть в обществе такого человека — первого секретаря, члена ЦК! Да это честь для любого нормального человека.

— Не нужна нам эта честь, я ее уже получала. Хватит.

— Ну и что плохого?

— Ничего, просто ты меня с тех пор пинаешь… Сам подставил, раздел, напоил, заставил… Скотина… Не мужчина ты… Если бы не дети…

— Хм, если бы не дети, — перебил ее муж, — то все было бы по-другому… Замолчи, короче… Сама привела сестрицу.

— Не сама, ты сказал.

— Могла бы не приглашать, а то привела, всю напудрила, как гирлянду, весь вечер кривлялись перед ним, а теперь… Сама ведь привела.

— Привела — чтобы дочь не трогал.

— Чего? — обернулся Ахмед Якубович, — дочь не трожь… Дочь — святое.

— Да у тебя ничего нет святого, кроме живота и задницы.

— Чего? — зарычал Магомедалиев, вскочил во весь рост, двинулся на жену, и в это время увидел себя в трусах в большом зеркале, его мысли сразу изменились, но теперь мешала жена. — Короче, если в одиннадцать Калимат у меня в кабинете не будет, пеняй на себя… А теперь проваливай, приготовьте мне свежее белье и побыстрее завтрак… И еще подумай, как ты будешь жить без служанок… Ведь всё у вас есть, ничего не надо, от этого и страдаете в безделии.

Жена со стоном встала, ворча, вышла. После этого Ахмед Якубович посмотрел на себя внимательно в зеркало, несколько раз с трудом подтягивал огромный живот, втягивал его, поднимал вверх плоскую грудь.

— Неделю на диете был, даже икру не ел — так хорошо было, похудел на глазах, и вот вчера надо было, вновь обожрался… Ну ничего, вчера важное дело сделал… Даже, можно сказать, грандиозное… Надо же, новый первый, и сразу у меня в гостях… Хм, теперь все умрут от злости.

Он еще долго вертелся вокруг зеркала, осматривал себя критически сбоку, спереди, пытался оглядеть со спины. Растирал лицо кремом, душился. Теперь думал только о новой восемнадцатилетней секретарше — Леночке, о ее молочном лице, пухленьких щечках, выпуклых губках, о ее белой, ровной шее, неразвитой груди… От этих грез ему стало приятно, легко, даже романтично. Ему страстно захотелось бежать на работу. Чтобы показать новой работнице его силу, власть, всемогущество и в то же время снисходительность и учтивость, даже покорную к женщине мягкость.

"Нет, на Леночке надо остановиться, — думал он. — Надо же, даже новый первый и тот знает о его шалостях. Кто-то донес… Не успел приехать, а все знает… Надо быть осторожным, очень осторожным… От этих скотов всё можно ожидать… Вон секретаря обкома Иванова на фронт отправили, и заворга Мамедова тоже, а Абдулкаримова — так вообще посадили, так и до меня доберутся… Нет, я осторожен… Вот только с женщинами. Что-то во мне не так? Умом знаю, что пора на нескольких остановиться, а душе все неймется… Пару раз повстречаюсь, и всё, пропадает интерес и желание, к новым задницам тянет… Что мне делать? Доведут они меня до черты… Нет, Леночка, и всё… Жалко, сегодня не успею, надо вокруг первого покрутиться, да и квартиру его посмотреть, а вот завтра поеду на дачу с Леночкой… Да почему завтра, можно и сегодня вечером… Ой, Леночка, что за прелесть!.. Надо поесть чего-нибудь жидкого, тепленького, а то столовая стала убогой, да сейчас и нельзя на людях много есть — голод кругом, прямо в рот голодранцы смотрят… А икорочку я все-таки чуть попробую, с молодой Леночкой мне нужна будет энергия… Ух, эта война, поскорее бы она кончилась. Эта одежда, эти ограничения, как мне все это надоело!.. Да ну ладно… Какой вкусный запах с кухни… Все-таки хорошая у нас служанка… Правда, было бы из чего, а приготовить всяк сумеет".

— Эй, — крикнул он жене. — Где мои ножницы для усов?.. А пинцет?

…Довольно скоро в семье Магомедалиева воцарились мир и взаимопонимание. Правда, жизнь Ахмеда Якубовича изменилась: новый первый секретарь стал закручивать "гайки". С детства чуткий ко всему новому, Магомедалиев резко перестроился, стал сидеть на работе, как и все, по четырнадцать-шестнадцать часов, свои любовные шашни поумерил, правда в нелюбовных преуспевал, строил интриги, доносил первому, и не только ему, обо всем и обо всех. При этом особо доверительные отношения сложились у него с Елизаветой Максимовной. Она практически каждое утро звонила к нему: вначале просила, потом стала требовать то одно, то другое, то третье. Ахмеда Якубовича это никак не тяготило, а наоборот. Постепенно он понял, что приоритетнее прямое подчинение жене, чем Андрею Федоровичу. Правда, было одно неудобство: он никак не мог понять, хочет ли Елизавета Максимовна с ним завести роман или нет. Иногда ему казалось, что она прямо предлагает ему взаимность, иногда наоборот. Ночами, думая об этом, он приходил к выводу, что это сделать надо, а утром боялся, да и не хотелось ему. Как можно позариться на какую-то старуху, когда рядом такие девочки, вот если бы с дочерью первого, то это совсем другое дело. Он бы даже женился на ней с удовольствием. Не раз он ловил себя на этой блаженной мысли… И думал, а почему бы и нет… А что касается Елизаветы Максимовны, то ради дела он готов на все, просто не знал, что от него желала супруга первого… Какая-то она странная!

А так все было нормально. План, как всегда, он перевыполнял. Цифры, как обычно, брал с потолка, потом заставлял подчиненные ведомства следовать этому циркуляру. К сожалению, с Леночкой все получилось, как и с прежними: оказалась она такой же пустышкой, обыденной девчонкой. А ему хотелось чего-то нового, возвышенного, романтичного, со страданием и переживаниями, с затаенными вздохами и скрытыми взглядами. А этого не было. Все женщины были озабочены только одним — куском хлеба. Ради этого шли на всё. И вообще, по его глубокому убеждению, весь женский пол превратился в баб. Какие-то все стали худющие, холодные, грязные, даже вонючие… Вот только дочь первого, конечно, что-то иное. Но почему-то она никак не реагирует на его взгляды, дорогие подарки и даже цветы в войну…