Прошедшие войны - Канта Ибрагимов

Глубокой ночью огородами, вдоль заборов подползли к цели. По периметру ходило три автоматчика. На удачу разведчиков, когда один из охранников поравнялся с ними, он глубоко зевнул, сладко потянулся, расслабился. В это время вскочил Тавди Бакаров, зажал ему раскрытый рот, вонзил финку в грудь. Второго охранника подкараулили из-за угла. А с третьим поступили совсем нахально. Назаренко одел на голову немецкую каску, взял в руки автомат и пошел к нему медленно навстречу. Тот что-то сказал, потом еще, заподозрив неладное, замешкался, хотел передернуть автомат, но Назаренко его опередил, в прыжке он сблизился с немцем, полоснул ножом по горлу; подбежавшие следом напарники прижимали к земле прыгающее в конвульсиях тело, закрыли силой стонущий в предсмертных муках рот.

Оглядевшись, Арачаев бросился к входной двери, слегка дернул ее раз, второй, всё безуспешно. Тогда крепыш Бакаров с разбегу врезался в деревянный проем. Дверь сразу повалилась внутрь. Прямо в коридоре спали два автоматчика, они не успели вскочить, как их пристрелили. Побежали по комнатам — их было четыре, в двух из них спало три человека. На ходу решили, что тот, кто спал один, самый важный, его схватили прямо в постели и в кальсонах, еще тепленького от сна, потащили наружу. Двух других застрелили в постелях. Цанка на ходу успел взять со стола какую-то карту.

В деревне все зашевелилось, загремели в беспорядке выстрелы. Разведчики отступили тем же маршрутом. Арачаев запретил отстреливаться. Бежали шеренгой, посередине, тыкая ножом в задницу, вели пленного. Весь остаток ночи бежали на восток, дважды пересекали проселочные дороги, при этом не хоронились, надеялись на авось. Босоногий немец в кровь поранил ноги, плакал, падал и не вставал даже после сильнейших ударов в бока. Пришлось его тащить в конце концов на себе. Как ни стремились, до рассвета добежать до реки не смогли. Только когда солнечные лучи стали проглядывать сквозь густую листву, поняли, что чуточку не дотянули. В глубоком овраге с илистым, влажным дном, поросшим колючим, густым кустарником, тщательно замаскировались, сидели, не высовываясь, весь день. Лежащий прямо в воде с кляпом во рту немец постоянно испражнялся прямо в накрахмаленные, белоснежные до этого кальсоны. От смрадного запаха тяжело было сидеть рядом с ним.

— Командир, — взмолился Назаренко, — что, так и будем дышать эту вонь весь день?

— А что ты предлагаешь? — сквозь зубы прошипел Цанка.

— Ну не знаю.

— А ты подмой его, — засмеялся Бакаров.

— А что вы смеетесь, эту вонь любая собака, даже люди за километр учуют.

Пришлось немца раздевать догола… Таким и притащили его на следующую ночь в бригаду, и только когда перевели "языка" в штаб дивизии, узнали, что это немецкий генерал.

После этого Арачаева наградили орденом Славы первой степени, а Саверский получил своего полковника…

В первых числах июля, сломив сопротивление врага, линия фронта вплотную приблизилась к Днепру. Здесь вдоль широкой, полноводной реки немцы решили остановить дальнейшее продвижение советских войск. На всем протяжении реки были возведены инженерно-строительные оборонительные сооружения. Бригада Саверского подошла к Днепру севернее Киева. По приказу из штаба армии в непосредственный контакт с врагом не входили, главной задачей было вести день и ночь интенсивный орудийный огонь по позициям противника. Три дня безостановочно гремела артиллерия бригады, а в это время мимо них проходила пехота: полк за полком, днем и ночью шли они к Днепру; все грязные, усталые, сутулые, обреченные. Огромные массы людей уходили к Днепру, и никто не возвращался, казалось, что они уходили вперед, далеко за водораздел. Однако бои гремели совсем рядом. И кроме артиллерии, никто не поддерживал эту пехоту. Шли солдаты в основном с карабинами в руках, с одной, редко с двумя гранатами на пояснице, в тяжелых, пробитых потом и пылью сапогах, обернутые в эту несносную жару шинелями. С ходу вступали в бой, гибли массами, как бездушные насекомые, под ураганным, прицельным огнем засевшего в укреплениях противника.

Все эти дни Саверский и Арачаев находились вместе, незаметно для обоих оно крепко, по-боевому сдружились, каждую свободную минуту стремились друг к другу. Наблюдая издалека в бинокль за истреблением нескончаемой пехоты, Цанка не выдержал, воскликнул:

— Неужели нельзя иначе, чем так, посылая на амбразуры в чистом поле людей?

— Можно, — горестно ответил Иосиф Митрофанович, — просто тогда думать надо, да и время уйдет, а у нас в России только победы умеют считать, а количество жертв никогда в счет не принимается.

И все-таки пехота, как обычно, сделала свое героическое дело, ценой огромных человеческих жертв они выдавили врага с левого берега, подошли к Днепру. Когда на следующий день артиллерийский полк Саверского стал выдвигаться вперед, то провезти пушки было невозможно, многочисленные трупы не давали возможности проехать. Это был кошмар. В жару все быстро разлагалось, воняло. Не хотелось верить, что любой из оставшихся в живых мог лежать так же или через секунду будет так лежать. От одних этих мыслей становилось муторно, тошно, и жизнь и смерть теряли всякий смысл. Ничего не хотелось, ни к чему не стремились, просто не думалось. Стояла только одна задача — получить приказ свыше и любой ценой, беспрекословно его выполнить, не обсуждая, не обдумывая, не откладывая.

До переправы через Днепр вся армия неделю валила окрестный лес. Потом ночью, под обстрелом артиллерии и авиации немцев, соорудили через широкую водную преграду два моста и двинулись с штурмом на западный берег. Вода в Днепре стала бордовой, воздух горел пороховой гарью. Люди лезли на правый берег как за спасением, выполняя свой долг перед любимой Родиной и родным Сталиным. Оккупанты не вынесли столь мощного натиска, оставили Днепр и покатились назад, чувствуя в пятках огонь преследователей.

…………………………………………………..

За взятие Киева и Днепра правительство щедро наградило своих сыновей, в основном посмертно. Арачаев Цанка получил второй орден Славы и звание капитана.

…………………………………………………..

Дальше путь лежал на запад через Белоруссию. Это был самый трудоемкий этап за всю войну. Кони не могли ходить по болотам, проваливались в них по живот, не было для них кормов. Приходилось по этим бескрайним топям на руках перетаскивать тяжелую артиллерию, весь боеприпас, провизию и все остальное. Это только позже, после войны, в кино, пушки везли за грузовиками, а в атаку шли легендарные танки Т-34 и все вопросы решали "катюши". На самом деле все было иначе. Все решала пехота, простые солдаты. Шли в бой без оглядки, без артподготовки, даже без разведки. Просто получив приказ. А еще позже Арачаев вспоминал, что впервые родную авиацию увидел в бою только весной 1943 года под Воронежем… А так все тащили на себе, и не успев отдохнуть от изнурительного перехода через болота, леса и топи — шли в бой… Просто это была война, а война не время для удовольствий. Хотя бывало и последнее, особенно после Днепра.

…После взятия Киева в бригаду прикомандировали духовой оркестр корпуса. Не зная куда их деть, Саверский в виде дружеской шутки "прикрепил" их к разведдивизиону Арачаева. Цанка злился, но недолго. В раннюю осень, в пору бабьего лета, остановились на привал у одного среднерусского живописного села. В потрепанном войной населенном пункте были только немолодые женщины и старики. Однако этого было достаточно. По приказу Арачаева вечером заиграл духовой оркестр. Солдаты ожили, заулыбались невольно, потянулись гуськом к музыке, а следом из села парами, тройками пришли женщины. Бедные! Как тяжело и радостно было на них смотреть. Все они были худющие, жалкие, в лохмотья одетые, но тем не менее глаза у них лукаво, чисто по-женски горели, а на губах и впалых щечках блестел искусственный, нарисованный на скорую руку, одинаковый у всех румянец.

Как назло, рано стемнело, но азарт только загорался. Солдаты быстро подожгли в четырех точках костры. Музыка играла долго. Откуда-то появился спирт и самогон. Под конец начались частушки, хороводы, визги и крик… Под утро дежурный по бригаде искал в хатах командира. Саверского и Арачаева с группой местных жительниц нашли в сельской бане. В полдень бригада тронулась дальше, а в штаб корпуса из особого отдела поступила докладная на командира бригады и разведдивизиона, на что генерал-лейтенант сказал: "Баня — это хорошо, а в хорошей компании еще лучше. В следующий раз без меня пойдут — накажу засранцев".

Эта реплика дошла до бригады, и после этого духовой оркестр играл музыку раз, а порой и два раза в неделю…

Линия фронта шла на запад по Белоруссии медленно, с тяжелыми позиционными боями.

С началом ноября, когда выпал снег и землю сковал мороз, стало легче идти. Однако тяжело было с лошадьми. Не было корма. Животные гибли от голода, страшно было смотреть в эти печальные, просящие глаза. Человеческая боль в очерствевших душах бойцов жалости не находила, однако сострадание к несчастным животным осталось. Как ни пытались, спасти коней не могли, бедна была кормами израненная, долго оккупированная белорусская земля. Не найдя другого выхода, коней стали пристреливать. После этого все божились, что есть их не будут, совесть не позволит им так поступать с верным другом. Однако через пару часов возле солдатских котлов толкались в очередях с протянутыми мисками, требовали у поваров куска мяса побольше, потом не раз ходили за добавкой, позабыв, что едят и кого, думая только о животе, о своей жизни.