После войны - Михаил Кириллов

Михаил Кириллов

После войны (Воспоминания)

Посвящается

памяти родителей и

учителей

Автор – доктор медицинских наук, профессор, «Заслуженный врач России».

Москва, Измайлово, весна и лето 1947 года

Воспоминания о детстве Миши, Саши, Володи Кирилловых и Любы и Люси Гришковых в период с 1940-го по 1946-ой год приведены в книге «Мальчики войны», изданной в Саратове в 2009 и 2010 годах. После окончания войны и смерти мамы мальчиков и отца девочек в 1946 году детей объединила новая семья. Отцом для всех стал Кириллов Михаил Иванович, матерью – Кириллова Наталья Васильевна. К январю 1947 года из дома на Смоленском бульваре в Москве семья переехала в Измайлово, на улицу 3-я Парковая.

Поселившись всемером в 16-ти-метровой комнате, начали жить на новом месте (я с Вовкой спал за шкафом при входе в комнату, Люся и Люба на диване, а где остальные – не помню). К нам иногда заезжали бабушка – Матрена Григорьевна и тетя Валюша. Тете Валюше было 25 лет. Она была видной и красивой девушкой. Отличалась добротой и спокойствием. Иногда она приходила со своим молодым человеком, сразу попадая в центр нашего мужского внимания и обсуждения.

Сразу после окончания зимних каникул я, Саша и Люся пошли в новые для нас школы, каждый в свой класс. Школы, как и прежде, были раздельными. Во взаимоотношениях с ребятами и учителями у нас особых трудностей не было. Появились друзья – приятели. Мужская школа располагалась на 7-й Парковой улице, а Люсина – на 1–ой.

Уроки мы делали по очереди за единственным, обеденным, столом или на кухне. Володя был маминым помощником по хозяйству. А уж ей доставалось сполна. Отец пропадал на работе. Нас выручало то, что соседкой была одинокая, тихая, очень набожная старушка-акушерка, которая в нашей двухкомнатной секции не занимала много места. Она постоянно находилась в своей комнате, погруженная в чтение религиозных книг. Мы даже забывали, что она есть.

Район Парковых улиц в Москве только еще строился. Своему названию они были обязаны близости Измайловского парка. Теперь этих улиц больше 15-ти. До метро шел трамвай.

Мой класс был каким-то шумным и драчливым. По математике я ходил в середнячках, но вскоре понял, что отстаю и чего-то не могу понять, хотя учитель был очень хороший. Он пригласил меня на факультатив после уроков, но там погоду делали «продвинутые», отличники. Среди них я становился еще тупее. Мне было очень тяжело. До этого я всегда был отличником. Отец заметил это и договорился с учителем (Николаем Георгиевичем Бодуновым) о дополнительных занятиях со мной. Пришлось ходить к учителю домой. Тот очень быстро разобрался в моих трудностях, как-то очень понятно объяснил мне анатомию решения задачек, начиная с самых простых, и убедившись в успехе, закрепил его множеством повторений, постепенно усложняя примеры. Главное было понять механизм решения, а он, как правило, был один. Тогда само решение становилось делом техники. Но самое главное было – поверить в себя. И я поверил. Мне стало так легко! Больше на уроках я не смотрел на классную доску как баран на новые ворота. А всего-то сходил к учителю раз пять. Отец оплатил эти уроки, объяснив мне, что учителя живут очень бедно и им разрешается давать частные уроки. Мама не была сторонницей дополнительных уроков, так как денег семье решительно нехватало: жили только на зарплату отца.

В нашем дворе стала собираться компания – все те, кто переехал со Смоленского бульвара и из соседних домов. Были и девчонки: Лида Смирнова, Лида Лобанова. Иногда приходили Люсины подружки. Среди них была Женя Капитайкина. Рассказывали «страшные» истории, читали стихи «бандитского» или авантюрного содержания, показывали свои альбомы с фото знаменитых артистов. В кино ходили редко (в нашем районе тогда не было кинотеатра), хотя такие фильмы как «В 6 часов вечера после войны», «Трилогия о Максиме» смотрели. Вечером родителям нас приходилось буквально вытаскивать из подъездов. Для Саньки это была стихия: он просто жил на улице.

Вскоре в нашей квартире появился маленький песик, дворняжка. Его местом был угол за дверью. Привез его отец из командировки, пожалел заброшенного и голодного. Это был наш первый собственный песик. Мама его обстригла, смазала керосином и вымыла в ванной. И хотя она ругалась, песик, названный Байкалом, был принят всеми. Нам было так тесно, что еще одно живое существо помешать нам не могло. Зато радости и ласки прибавилось.

Несмотря на тесноту в доме мы и здесь умудрялись устраивать «сражения»: боролись на диване, бросались подушками, пытались забраться на шкаф. Как-то брошенный мяч попал в стекло форточки, оно треснуло, хотя и не выпало. На подоконнике в этот момент стоял Вовка. Ему шел уже 6-й год, но он по-прежнему считался маленьким. Поэтому ему больше прощалось. С его согласия мы решили свалить все на него. А он просил нас: «Давайте склеим!» и даже плакал. Он не понимал, что разбитое стекло склеить невозможно. Мама его простила.

Люба повзрослела, но по своей привычке по-прежнему частенько поддразнивала нас. Но с ней было весело. Люся была другой. Она все делала обстоятельно: и уроки, и заучивание стихов. Ела она в отличие от нас медленно и самое вкусное оставляла на самый конец. Мы же – мальчишки – с вкусненького начинали и, быстренько разделавшись с едой, с завистью смотрели на смакующую сестренку.

Из двора дома на Смоленском бульваре ко мне приезжал одноклассник (Генка Бакуев), и мы катались на лыжах. И я к нему ездил: от метро «Измайловский Парк» (теперь – «Партизанская») до станции «Смоленская» была прямая линия. Отец его тоже был военным, а мама – парализованная. Вот такая у них была жизнь. И он скучал по моему обществу. В Лефортово я не ездил: не было времени. После Лефортово наши переезды с квартиры на квартиру напоминали мне продолжение эвакуации, начавшейся в 1941-ом году. Мне и в голову не приходило, что так будет всю жизнь.

Питались мы в то время скудно, как и все. Поэтому мама постоянно напоминала нам: «Ешьте с хлебом, иначе останетесь голодными!» Хлеб получали по карточкам. Это поручалось Люсе. Дело было очень ответственным.

Как-то к нам приехал товарищ отца из Ленинграда, его довоенный сослуживец. Помню, что жил он с семьей в Ленинграде на ул. Съезженской. Говорили о жизни в Ленинграде, о погибших родных и друзьях. После ужина гость и отец здорово играли на струнных инструментах: отец на мандолине, а гость на гитаре. Чувствовалась школа и музыкальный слух у обоих. Играли и пели. Романсы и народные песни. Очень задушевно. Рассказывали, что в рабфаковские годы ходили в студию по вокалу и в театр, где играли тогда еще мало известные артисты – Черкасов и Чирков (Пат и Паташон). У нас было тесно, и гость спал на полу под столом. Больше негде было. Но воспоминания продолжались и в темноте. Отец очень гордился тем, что он – ленинградец.

Во дворе дома построили сараи, по одному на семью, в них хранилось всякое барахло, а также санки, лыжи и даже велосипеды. Кое-кто вырыл под своим сараем погреб, разместив в нем картошку и капусту. У нас погреба не было: копать было некому, отец был очень занят на службе.

Обстановка в Измайлово была неспокойной, как и во всей Москве. Квартирные кражи, драки. Шла демобилизация из армии, по городу бродило много неустроенных людей. Скапливались на вокзалах. Помню, на горке круглых бревен, привезенных для какого – то строительства, прямо у тротуара сидело до десятка оборванных и полупьяных парней и девиц, несших пахабщину и задиравших проходивших мимо людей. Похоже было, что вышли из какого-то притона. Таких называли «банда» или «кодла». Их побаивалась даже милиция.

Как-то днем, лавируя между домами и сараями, от милиционера убегал парень в куртке и кепке. Милиционер, вытащив пистолет из кабуры, гнался за ним и кричал, что будет стрелять. Убегавший был более ловок, милиционер в тяжелых сапогах отставал. Погоня продолжалась, но стрельбы я не услышал. Скорее всего, преступник скрылся. Картина была очень характерной для нашего района.

Пока в лесу Измайловского парка лежал снег, мы в него не ходили, а с наступлением весны такие походы стали частыми. Через весь парк протекала речка Серебрянка. Она впадала в большой пруд, на берегу которого стоял высокий монастырь. Известно было, что по пруду в свое время на ботике плавал молодой царь Петр. Все помещения монастыря были заняты жильцами. В Москве жилплощади нехватало. Когда стало тепло, мы ходили туда купаться. Как-то шли с Левой Блейхом – мальчишкой с соседнего двора – и возле монастыря подверглись нападению хулигана. Тот неожиданно и беспричинно ударил Леву в лицо кулаком и с криком «Бей жидов!» убежал. Лева был евреем. Это было дико, так как в нашей ребячьей среде никто никогда не различал людей по национальности. По крайней мере, так нам казалось.

Нашим соседом по балкону был Володя Бару, Сашин одноклассник. Его мама – Клара Исаевна Бару – была подполковником медицинской службы, одной из первых выпускниц Военно-медицинской академии им. С.М.Кирова в Ленинграде – настоящий доктор. Отца он потерял рано. Володя тоже был евреем.