Два года в Испании. 1937—1939 - Овадий Герцович Савич

Когда раздается удар, какая-то сила тащит к окну. Иногда кажется, что ожидание новых раненых может свести с ума. Выходишь на улицу. Мадрид все тот же — спокойный, гордый, веселый. Прохожие, не догадываясь, что ты сбежал из дому от малодушия, одобрительно улыбаются: ты тоже не боишься быть на улице, когда стреляют.

А между тем надо бояться. Один из самых храбрых людей, каких я знал в Испании, болгарин Петров, проходя со мной по улице во время обстрела, жался к стенам и сказал мне:

— Да, боюсь. Это не в поле, это как в клетке. В поле и заяц может уйти от охотника. В поле — война. Здесь — бойня. Здесь ты как слепой. В поле он метит в тебя, а ты в него. Здесь и он стреляет вслепую, хотя наверняка. Глупо так погибнуть. В Мадриде я, как горец, хочу на воздух. А на фронте мне спокойно.

Но испанцы еще не понимают, что такое расчетливая и что такое нерасчетливая храбрость.

На самом опасном месте, на перекрестке Гран Виа и улиц Монтера, Ортолеса и Фуэнкарраль, для трамвайного стрелочника выстроена каменная будка: он прячется в нее, когда начинается очередной обстрел. Трамваи сразу останавливаются. Пассажиры уходят в подъезды. Когда вагоновожатый решает ехать дальше, он кричит на всю улицу:

— Защитники Мадрида! Кто торопится на фронт? Поехали!

И пассажиры, смеясь, выходят из подъездов.

В самом высоком мадридском доме — доме телефонной станции — четырнадцать этажей. На тринадцатом — артиллерийский наблюдательный пункт. Лифт идет до одиннадцатого, двенадцатый разбит снарядами. Одна из лестниц обращена к Каса де Кампо и вся застеклена. Огромное стекло, метров в пять, цело.

Наблюдательный пункт — средней величины комната со столами и табуретками. Вокруг нее — балкон. Отсюда и наблюдают. В бинокль прекрасно видны окрестности, гора Гарабитас, далекие антенны, первые и вторые линии фашистов в Каса де Кампо.

Артиллеристы показывают местность, как будто водят пальцами по карте.

— Одна их батарея — там, другая — здесь. В этих окопах — регулярные части, подальше — фалангисты. До антенн километров тридцать. Замечательная видимость: горный воздух. Антенны в глубоком фашистском тылу. Стрельбу наших дальнобойных корректируем отсюда.

Далекий свист прорезает воздух. Веселые артиллеристы переглядываются, уходят с балкона, запирают железную дверь.

— Началось. Сколько они снарядов по нас выпустили, не сосчитать. Весь фасад попортили.

С балкона, выходящего на другую сторону, открывается вся восточная часть города. Далекий удар, потом белый дымок. В бинокль видно: дыра в стене дома, подбегают люди, над кем-то или над чем-то наклоняются, подлетает машина. Снова удар. Дым в другом конце города. Через минуту дым становится гуще, мчатся пожарные. Улицы вымерли, прохожих нет, только проносятся редкие машины. Дым появляется в третьем месте, очень далеко. Кажется, что стоишь в магазине игрушек над макетом города, по которому воинственный мальчик стреляет горохом из пушечки.

Резкий свист.

— А вот это — на волосок от нас.

Треск, как будто раскололся большой камень. Здание содрогнулось. Один из наблюдателей стремглав убегает вниз и через минуту возвращается.

— В десятый. Снесло карниз. Пустяки. На улице никого не было.

Так каждый день и по нескольку раз в день. Только наблюдатели-испанцы сменяются. Для советских смены нет.

Через два часа улицы снова полны народа. Походив по центральной улице Алькала, перерезающей почти весь город, подхожу к гостинице. Где-то рядом раздается удар. В вестибюль снова приносят раненых. Снаряд попал в очередь перед кино на соседней улице.

Конечно, Ленинград узнал куда горшее. Но льющаяся кровь — это всегда кровь. Кроме того, Ленинград был после Мадрида. И, главное, Ленинград узнал победу. Одну. Окончательную.

Знал победы и Мадрид. Но не окончательную. Я хочу напомнить о первой (если не считать подавления мятежа в июле 1936 года). Это будет рассказ с чужих слов, в те дни я не был в Испании. Однажды я собрал у себя нескольких мадридцев, коммунистов и беспартийных, журналистов и военных. Вот что они рассказали мне о 7 ноября 1936 года, когда почти весь мир думал, что Мадрид должен пасть через несколько часов.

6

Пятого ноября у заставы святого Анхеля, в рабочем квартале, упал первый снаряд. До тех пор Мадрид бомбили только с воздуха. Снаряд разворотил мостовую и повредил стену. На стене остался плакат:

«Республика Советов боролась одна, окруженная врагами со всех сторон, и рабочие Петрограда отстояли родной город. Мадридцы, последуйте их примеру!»

Днем над городом показались самолеты. Они шли низко и сбросили не бомбы, а белые листочки. Люди подбирали их и читали:

— «Мадридцы, республиканская авиация с вами».

Это были первые современные (не старая рухлядь, не переделанные транспортники) республиканские самолеты. Люди на улицах кричали от восторга, как будто летчики могли их услышать. Люди махали шляпами и платками, как будто летчики могли их увидеть. Люди плакали, потому что не могли сдержаться, потому что почувствовали, что в небе есть защита.

За первым воздушным боем следили сотни тысяч глаз. Республиканский истребитель, маленький, с тупым носом — его тотчас прозвали «чато» («курносый»), и название осталось навсегда — стремительно пошел на врага. Враг перевернулся в воздухе и начал расти на глазах, беспомощно падая. Трамвайная проволока задрожала от радостных криков толпы.

«Курносый» по-испански — ласковое слово. Это были самолеты «И-15». И летчики на них были тоже «курносые».

Батальон «Ленинград» формировался на улицах. Добровольцы просто-напросто входили в ряды. Бил барабан. На перекрестках произносились короткие речи. Потом батальон двигался дальше. Медленно, вырастая на ходу, он шел в окопы, вернее, на линию огня, потому что окопов еще не было.

К вечеру выяснилось, что есть два батальона «Ленинград», сформировавшихся одинаково, но в разных кварталах.

Шестого мятежники ворвались в Карабанчель. Комитет компартии Карабанчеля забаррикадировался в своем помещении. В соседних домах засели мятежники. Коммунисты могли бы отступить. Но они решили остаться.