Два года в Испании. 1937—1939 - Овадий Герцович Савич

Он вдруг сгорбился и показался мне гораздо старше, чем раньше.

— Война всегда выглядит не так, как ожидаешь. Приходить в отчаяние легче всего. Каталония — часть Испании, но Испания — часть Европы. А что, если мы с вами присутствуем при начале второй мировой войны? Это будет еще не завтра, но, видимо, будет. Много еще тяжелого увидим и не все доживем до спокойных дней. Вы сказали: повидал не только горя. Вот из этого и растет победа. Как зерно. Его и не видно под снегом и под землей, а оно пробивается. Ну и что же, что зима суровая и долгая? Надо только помнить, что для испанцев такая зима особенно непривычна. Вам повезло: вы сразу увидали самое страшное. А зерно прозябает и расцветет.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Между провинциями Валенсией и Куэнкой лежит глубокая лощина. Серпантинная дорога петляет без конца, и подверженных морской болезни начинает мутить. Когда в ноябре 1936 года правительство Кабальеро решило, что Мадрида не отстоять, предполагалось, что республиканская армия, отступая, остановится и закрепится здесь.

Лощину почему-то охраняют матросы. Они трижды проверяют пропуска: при въезде, внизу и при выезде. Необходимо специальное разрешение. С особыми трудностями получают его женщины: есть приказ, запрещающий приезд в Мадрид без крайней необходимости.

Начинается Кастильское плоскогорье. Середина марта, в Барселоне и Валенсии ходят без пальто, а здесь в воздухе кружится сухой мелкий снег и к вечеру переходит в метель. Под Мадридом, от которого, по словам пушкинской Лауры, Париж «далеко, на севере», — поземка.

Кругом камень и пустота. Почти нет деревень, только хутора. Редкие деревья, изогнутый кустарник, свист ветра, узкие чахлые поля. Испанские короли сознательно выстроили свою столицу в пустыне: здесь они чувствовали себя в безопасности, отсюда, как феодалы из замков, они правили страной.

Километрах в двадцати пяти от Мадрида небольшой пост с самодельным шлагбаумом. Караульные предлагают свернуть в сторону. Шоссе под обстрелом фашистских пулеметов. Но если вы захотите поехать напрямик, караульные вас не задержат, а будут с интересом смотреть вслед вашей машине. Под обстрелом несколько сот метров. Их легко проскочить, получив только пробоины в кузове.

Два часа едем по круговому проселку. Он весь в ухабах и рытвинах. Кое-где его чинят, и объезжать дорожников приходится целиной.

Навстречу мчатся пустые грузовики. Шоферы-валенсийцы поспешно сворачивают на край проселка, а порой и на целину и цедят сквозь зубы: «Мадридцы — сумасшедшие». Впрочем, их собственное благоразумие объясняется только тем, что они не знают дороги.

Далеко в поле зажигаются огни. Никто не может определить, где это. Изредка слышна перестрелка, иногда глухо бьет пушка. И опять никто не знает, где это.

Проселок — единственная тоненькая ниточка, связывающая Мадрид с республикой, со всем миром, единственный выход из почти сомкнувшегося кольца.

Проселок вливается наконец в Гвадалахарское шоссе. Мы обогнули пол-Мадрида. Отсюда до города восемнадцать километров.

Перекресток освещается сильным прожектором. Он зажигается, когда подъезжает машина. Но на шоссе столько машин, что его перестают выключать.

Вчера взятием деревни Бриуэга закончилась гвадалахарская битва. И мимо нас по шоссе победители ехали в Мадрид, который они отстояли.

Офицеры сидели на подушках автомобилей с гордой уверенностью, солдаты точно так же стояли на грузовиках. На наших глазах как будто проходил удивительный ночной парад. Военные весело смеялись и держались с нарочитой небрежностью, но все-таки казалось, что едут одни полководцы. Машины подлетали к прожектору и только замедляли ход. Шофер небрежно называл номер бригады, караульный отдавал приветствие, и машина уносилась. А на тяжелых, огромных грузовиках лежали орудия, снаряды, пулеметы, винтовки, снаряжение, проволока, прожектора, галеты, ведра, бумага, седла… Это были трофеи. Итальянцы побросали все, а везли они столько, как будто собирались войти не в европейский город, а в пустыню.

Этим людям, этим воинам можно было мчаться с сумасшедшей скоростью, можно было смотреть на всех сверху вниз. Они победили, а с ними — еще раз — победил Мадрид.

И вот мы въезжаем в Мадрид.

Почему-то все мы говорим шепотом, даже шофер. Правда, и он в первый раз в Мадриде. Город тих и пустынен. Ни одного огня. Но сияет луна, и город кажется белым. Кажется, что он светится и затаил дыхание, что он не спит. Только глухо стучат — именно стучат, как удары молотка, — выстрелы вдали. Я скоро привыкну к этому ночному стуку, к медлительной ночной работе войны. Но в первый раз ее слушаешь с замиранием сердца.

Развалины. Милосердная ночь скрадывает их страшное уродство, набрасывает лунный покров на зияющие раны. Кажется, что и развалины светятся, что это — фантастические существа, которые тоже не спят и охраняют город.

Часовые останавливают машину, говорят, что для ночных передвижений нужен особый пропуск, но если мы только что приехали… Так странно, что они говорят обыкновенным голосом, а не торжественным шепотом, как мы…

Гостиница в центре. Нас ведут по пышным лестницам, по коридорам. Номер с роскошной постелью в кружевах. От длинной дороги, от усталости кружится голова. В номере очень холодно, не топят. Отдергиваю занавеску. На площади стоит что-то бесформенное: защищенный от бомб мешками с песком знаменитый фонтан. В тишине опять раздается далекий стук. Сейчас он похож на щелканье длинного пастушеского кнута.

Так я — в Мадриде? Миллионы, сотни миллионов людей во всем мире пытаются сейчас представить себе то, что я вижу. Дыхание прервалось, я открываю окно. Пусть на улице еще холоднее, чем в номере, — ведь это воздух Мадрида! Воздух Мадрида…

2

Утром я выхожу на улицу. Пойду куда глядят глаза, пойду по Мадриду. Мимо пышного здания (потом я узна́ю, что это Кортесы, испанский парламент), по узкой улице, где люди идут по мостовой (потом я узна́ю, что это одна из торговых улиц), я выхожу на закрытую площадь с арками (потом я узна́ю, что это знаменитая Пласа майор — Главная площадь; такая есть в каждом