Число и культура - А. Степанов

Насколько можно судить, четвертую же бифуркацию эпохи масс переживает и современная Югославия. По крайней мере, если считать тремя предыдущими: 1) поэтапное достижение независимости от Османской империи (после русско-турецкой войны 1877 – 78 Сербия и Черногория получают полную независимость, подтвержденную решениями Берлинского конгресса 1878), 2) образование Королевства сербов, хорватов и словенцев в 1918 г., после распада Австро-Венгерской империи (с 1929 г. – Югославия), 3) события Второй мировой войны, в результате которых устанавливается коммунистический режим И.Б.Тито (29 ноября 1945 г. Учредительная скупщина окончательно ликвидирует монархию и принимает декларацию о провозглашении ФНРЮ; в 1946 г. утверждена конституция ФНРЮ; в 1963 – переименование в СФРЮ). Текущая, т.е. четвертая, революция еще не завершена, но в ее ходе, как и в случаях СССР, Чехословакии, осуществляется распад федерации, и в странах бывшей Югославии устанавливаются "амбивалентные" политические режимы, не совпадающие с коммунистическими, но и не удовлетворяющие по ряду критериев либеральным стандартам.

Сходный анализ может быть проведен по отношению и к другим странам региона. Однако предметом настоящей главы является не страноведение, а определение особенностей плодов политических бифуркаций. Сказанного, вероятно, достаточно, чтобы сформулировать вывод: по итогам четвертых революций эпохи масс в общественных системах устанавливается так или иначе "подпорченный" либерально-демократический климат. Различаются конкретные сферы, в которых наблюдается названная "порча": это может быть олигархичность, глубокая коррупция и существенное участие преступных кланов в управлении государством, автократический акцент, сверхбюрократизация, фактический дефицит суверенности и т.д., " однако в самом факте "омраченности" либерально-демократических идеалов и ценностей на практике мы имели возможность убедиться. В этом плане результаты четвертых революций напоминают достижения первых (см. выше). В обоих случаях новый – более свободный – политический режим приходит на смену предшествующим патриархальным, претендующим на "метафизическую вечность" режимам: абсолютистскому или тоталитарному. В обоих случаях населению не удается сразу взойти на ступень свободного и ответственного распоряжения самим собой, явно или завуалированно людьми во многом по-прежнему руководят и манипулируют извне: из других ли стран, из ориентирующихся главным образом на себя чиновничьих аппаратов и высших кабинетов (бюрократизм, авторитаризм), из убежищ мафии или олигархических офисов. Единственной реальной альтернативой такому положению дел – в условиях не вполне состоявшегося внутреннего раскрепощения большинства и формирования твердой личной ответственности, имманентной законности – является разве что хаос. Чуть позже мы постараемся развить тезис о параллелизме между результатами первых и четвертых революций, пока же обратимся к пятым.

Как предупреждалось, по мере роста порядковых номеров политических бифуркаций происходит снижение объема эмпирического материала: все меньше стран успели к ним подойти. Тем не менее с пятыми бифуркациями дело теперь обстоит не так уж и плохо. Первой в мире рубеж пятой революции преодолела, разумеется, Франция.

Президентский режим Третьей республики (напомним, он был установлен по стопам четвертой революции 1870 – 71 гг.), не проявивший достаточной воли к сопротивлению немецко-фашистским захватчикам и пошедший на унизительное сотрудничество, был полностью дискредитирован в глазах населения. В 1946 г. на его развалинах принимается новая конституция, положившая начало очередной, в традиционной номинации Четвертой, республике.

Хотя формально главой государства в то время по-прежнему считался президент, фактическая власть принадлежала двухпалатному парламенту, состоявшему из наделенного самыми широкими полномочиями Национального собрания и Совета республики. Согласно констатации политологов, был установлен режим парламентской республики. Франция не только добилась освобождения от внешних захватчиков, но на гребне эйфории победы раскрепостилась и внутренне. В расцвете многоголосица различнейших партий, фейерверк всевозможных призывов, риторики. О былой олигархии и не слышно – не только из-за того, что бывшие толстосумы изрядно потрепаны в течение оккупации и войны, но и само население сбросило шоры и узы и отныне ни за что не позволит обращаться с собой как со стадом. Пятая революция возводит, наконец, на престол "его величество народ", митинговые страсти и методы воцарились в стенах парламента и даже правительства. Сложившаяся обстановка заставляет вспомнить о либеральных режимах в других континентальных странах: в России после Февраля 1917, в Германии периода Веймарской республики. По итогам пятой революции во Франции, таким образом, утвердился доминирующе либеральный политический климат.

О ситуации тех лет позволяет судить и более поздняя критика. Политического либерализма оказалось "слишком много", он лишен тормозов. Чрезмерная партийная фрагментация препятствует дееспособности как парламента, так и формируемых им правительств. Все тонет в декламациях, спорах и ссорах, что исключает возможность выработки общей осмысленной линии и даже достижения устойчивого большинства. Правительства калейдоскопически сменяют друг друга, курс исполнительной власти лишен надлежащей преемственности. "Без руля и ветрил", анархия, разброд и раскол – подобные эпитеты сыпались со стороны оппонентов режима. "Режимом партий" впоследствии окрестил де Голль существовавшее тогда состояние. Франция недолго удержалась на этой ступени, в 1958 г. произошла очередная политическая бифуркация, очередная смена режима. Однако сейчас нас интересует именно пятая революция и тот факт, что после нее установился недвусмысленно либеральный климат. Сравнительно недавно появились и другие прецеденты.

Демократия послевоенной Италии (после четырех бифуркаций), как мы помним, была изрядно "подпорчена" проникновением в высшие сферы мафии, а также присутствием сильной коммунистической партии. В конце 1980-х гг., однако, начинается "судебная революция". Ее невозможно свести исключительно к акциям, пусть и масштабным, правоохранительных органов, она обусловливает самые глубокие политические последствия. Во-первых, на сей раз удается отсечь мафиозные кланы от участия в управлении государством. Во-вторых, рухнула, как карточный домик, и существовавшая почти полвека система партий, в частности объявляет о самороспуске ИКП, а ее наследница уже лишена тоталитарных поползновений.

В статье [197] отмечалось, что феномен конструктивной политической роли мафии был призван в Италии по-своему компенсировать наличие ИКП (для отсечения второй по силе партии от реальной власти; та же функция объясняет, почему в раскинутые криминальные сети были вовлечены главным образом некоммунистические силы) и что без мафии действовавшая структура оказалась бы неустойчивой и неработоспособной. Разоблачение и падение коммунизма в СССР выбили почву из-под ИКП, но вместе с тем в Италии и из-под объективной потребности в услугах мафии. Падение одной было невозможно без другой. В той же статье констатировалось, что ныне кардинально изменяется сама топология политической системы Италии, но сейчас нас интересует иное: состоялась очередная, пятая политическая бифуркация. В ее результате итальянская демократия лишается прежних генетических пороков, и либеральная модель на практике добивается "чистоты". Внесем в соответствующую графу: пятая революция в Италии, как и во Франции, последовательно либеральна.

В зону пятой бифуркации, похоже, вошла и современная Германия (четвертой, напомним, служила послевоенная денацификация). Невозможно расценить иначе, чем эпохальное, событие объединения Германии в 1990 г., включая демократизацию бывшей ГДР. Из страны выведены советские войска, резко сокращен контингент американских, остающихся на правах не оккупационных, а натовских. Экономический колосс совершает качественный скачок и в политическом самоутверждении, играя все более самостоятельную роль на международной арене, становясь одним из столпов ЕС и проектирующихся собственно европейских военных структур. Таким образом, если после четвертой бифуркации Германия была ограничена в реальном суверенитете, находилась под прессом великих держав (прежде всего США и СССР), то теперь данный фактор истаивает на глазах. Полувековой демократический стаж снимает с немцев клеймо "брутальной" нации, повсеместно выходит из моды стереотип "гадкого немца". О преодолении комплекса национальной вины, вероятно, свидетельствует и первое участие бундесвера в военных акциях за пределами собственной территории. Так или иначе, новый статус Германии, не ставя под угрозу внутренних либерально-демократических достижений, уже не предполагает наличия тех "но", о которых недавно шла речь: ни преград к национальному самоопределению (раскола Германии), ни фактических поражений в политических правах (жестких пределов внешнеполитического суверенитета), ни печати неизбывной коллективной вины. Но сказанное означает, что либеральная демократия становится полноценной, и это происходит в результате пятой бифуркации.