Число и культура - А. Степанов

Вторым по счету бифуркациям эпохи масс обыкновенно уже удается создать либерально-демократическую в целом среду. Примеры Британии после "Славной революции", США после Гражданской войны, России периода Временных правительств, Веймарской Германии, послевоенной Японии и т.д. иллюстрируют настоящее положение. Вслед за Второй мировой войной в мировом сообществе возникает доминирующе либеральный политический климат (принцип состязательности: силовой паритет капиталистического и коммунистического блоков, демократическая ООН, экономическое и идеологическое превосходство либерального Запада над комунистическим Востоком).

Пакет из двух бифуркаций способствует утверждению трехчастного, или трехмерного, ментально-политического поля (см. рис. 2-2). В рамках отдельных стран оно репрезентируется, скажем, либералами – консерваторами – социалистами, в более широком масштабе – Западом, Востоком и "третьим миром", институциализировавшимся в Движении неприсоединения. Последняя составляющая, несмотря на неумолкающие разговоры о поиске "третьего пути", оставалась наиболее рыхлой – идеологически и организационно, но это вовсе не означало элиминации третьего измерения. Так и в национальных государствах основное противостояние обычно осуществляется между двумя партиями или блоками партий ("правыми" и "левыми"), но при этом актуальное количество типов партий и идеологий три, а не два. В Европе за голоса избирателей борются главным образом консерваторы и социалисты, а либеральные ценности "растворены" в программных положениях обеих сторон. В США, по мнению политологов, речь идет о выборе между двумя разновидностями либерализма: консервативного республиканского и левого демократического, – однако и классические требования социалистов (ослабление контраста между богатством и бедностью, социальное обеспечение и т.д.) находят отражение в риторике и тех, и других. Трехчастный, или трехмерный, паттерн, таким образом, налицо.

В разделе 1.3 установлено, что логически он по-своему самосогласован. Если общество мыслит просто и "здраво", т.е. в тривиальных оппозициях "да-нет", n = 2, то форма М = 3, в общем, удовлетворительно соответствует существующему положению дел. Внутри нее допустимо менять акценты, вводить усовершенствования и "довески", но нет необходимости отказываться от трехчастности как таковой. Либерализм, реальный продукт двух революций – воплощенный здравый смысл, в целом ему давно удалось избавиться от идеалистических крайностей и превратиться в носителя рассудочной трезвости и практичности. Он даже обывательски скучен, поскольку сыплет трюизмами. Ему не откажешь в последовательности, и, скажем, в политической сфере он отводит место не только правящей партии (блоку партий) и оппозиции, но и "независимым" или группе воздерживающихся от голосования, М = 3. Аналогично, он настаивает на балансе трех властных ветвей, системе сдержек и противовесов между ними.

Вероятно, немаловажно, что либеральное общество непременно становится и правовым. Во-первых, тем самым органическое течение жизни максимально подгоняется под общепринятый рациональный стандарт (закон). Во-вторых, даже в случае конфликта включается рациональный же механизм суда, в котором выступают две состязующиеся стороны и "арбитр", вновь М = 3.

Даже с точки зрения культурных особенностей вряд ли случайно, что первые успешные, закрепившиеся либеральные революции произошли в англосаксонских странах: вначале в Британии, позже в США. Стереотипное представление об англичанине – ходячее здравомыслие, за что он становится предметом постоянных насмешек со стороны жителей континента. Там же английский эмпиризм вызвал протесты, пока не был заслонен еще более "грубым" американским прагматизмом. По мнению Хёйзинги, повседневной английской культуре – затем, крещендо, и американской – в наибольшей мере присущи агональные мотивы (к примеру, именно Англии мы обязаны возрождению в Новейшее время спорта. Классический агон – две соревнующиеся стороны и судья – обладает той же структурой М = 3). На необходимости конкуренции во всех областях, как в экономике, так и в политике, настаивает и либерализм.

Независимо от причин (ранее они уже обсуждались), ряд стран остановился, по крайней мере пока, на двух революциях, что в немалой, по-видимому, степени обязано укорененности трехчастного паттерна (М = 3) в общественном сознании. Но так произошло далеко не везде.

Третьи по счету бифуркации – очередной шаг в модернизации, однако в политике – шаг прочь от либеральных стандартов. В связи с этим сторонники диалектического метода имеют основание вспомнить о гегелевской схеме "тезис – антитезис – синтезис", согласно которой третья историко-логическая ступень частично, "на более высоком уровне" воспроизводит черты первой. Во Франции империя Наполеона III открыто апеллирует к образцу Наполеона I. В Германии нацисты восстанавливают и "возводят в степень" империю Вильгельмов. "Советская империя" по территории почти не уступает империи Николая II, а по могуществу и развитию превосходит ее (модернизация продекларирована и во внутренне-политической области: принимаются отсутствовавшие ранее конституции; практически унитарное, губернское, устройство заменено федеративным – союзом суверенных республик, с зафиксированным в Конституции правом выхода из него; высшим органом государственной власти считается парламент, выборный Верховный Совет; всеобщим становится и избирательное право. Иное дело, как это работало в действительности, но ведь и после первой революции тогдашний парламент, Государственная Дума, был по существу отодвинут от процесса реального руководства). Подобное – более или менее артикулированное – повторение третьими бифуркациями качеств первых, похоже, есть отпечаток значимости трехчастного паттерна, М = 3, для общественного сознания, на сей раз в диахронической проекции. "Целостность", "завершенность" структуры М = 3 находит выражение и в укоренившихся представлениях, что третья революция должна быть окончательной и последней. "Третий рейх" – на тысячу лет, и после него "ничего не будет". Русский коммунизм навсегда открыл новую эру человечества и стал могильщиком капитализма. "Конец истории", "окончательная" победа западных принципов ныне, по стопам третьей мировой бифуркации, грезятся и апологетам нового мирового порядка. Как бы то ни было, третьи политические революции, согласно свидетельствам опыта, несут с собой укрепление автократических, тоталитарных тенденций.

Третьи радикальные повороты, или развилки, истории предполагают, кроме того, утверждение в различных областях четырехчастного ментально-политического поля, воплощение четырехчастных паттернов, М = 4, см. рис. 2-3. Так, в итоге Великой Октябрьской революции торжествуют большевики, эта авангардистская партия нового, четвертого типа – контрастная трем "пассеистическим": либералам, консерваторам, социалистам традиционного толка. В территориально-политическое устройство СССР – см. раздел 1.4.2- имплицитно закладывается логически четырехсоставная же модель. Европа, переживающая сейчас, вместе с мировым сообществом, также третью бифуркацию, структурируется согласно еще более последовательным кватерниорным началам, см. раздел 1.4.2--. Сама упомянутая третья глобальная бифуркация начинается в условиях, когда на фоне полувекового противостояния Востока и Запада последний расщепляется на три центра силы: США, объединяющаяся Европа, Япония, – т.е. всего М = 4 (М = 3 + 1).

Как можно было убедиться в разделе 1.4, кватерниорный паттерн является не только устойчивым, самосогласованным, но и не менее характерным для общественного сознания и культуры, чем тринитарный. За каждым своя логика, свои резоны, свои идеалы. "Игра" двух соизмеримых по значимости целостных форм по существу исключает создание логически однородного мировоззрения, любое из них заведомо эклектично. Если фактический перевес в какой-то период на стороне одного из начал, то подспудно бродят и накапливаются силы и у "несправедливо забытого", "подавленного" другого. Поскольку главным творцом истории в рассматриваемую эпоху служат массы, постольку их представления, на почве которых и протекает упомянутая "игра", делают невозможной остановку в развитии. Эпоха масс – это и эпоха прогресса, эпоха революций. В частности поэтому социумам, вопреки декларациям, не удается навсегда остаться на этапе третьих революций, тоталитарных ступеней. Советский режим начинает постепенно разлагаться, отказавшись от последовательного образа мыслей, присущего третьей, "сталинской" подбифуркации, и перейдя к следующему, "хрущевско-брежневскому" периоду с более эклектичным и "здравомысленным" мировоззрением. Дальнейшее движение приводит к полноценной четвертой революции, закрывшей коммунистический режим вообще.

При этом любопытно: Россия отказывается от однопартийности, тоталитаризма, гомогенности общества, а ее недавний оппонент, Запад, десятилетиями жестко критиковавший СССР за подавление конкуренции в экономической и политической сферах, буквально окрыляется надеждой на свое монопольное господство в масштабах мирового сообщества. Принцип однополюсности превращается в idée fixe, мировое сообщество вплотную приближается к идеологической унификации (по крайней мере, теперь не стесняются выставлять ее как желательную). Уровень конкурентности скачкообразно снижается и в экономике, начинается эпидемия поглощений и слияний крупнейших мировых компаний, рождения сверхмонополий [227], с чем не справиться созданным в прежние времена национальным законодательствам. История любит шутить, и если Россия под огнем яростной либерально-демократической критики недавно разрушила подавляющее большинство своих экономических монстров – централизованных отраслевых министерств, то на Западе – см. только что упомянутый бег наперегонки в сколачивании сверхмонополий – создаются сходные единицы.(28) С нашей позиции, такое положение объективно: Россия переживает либерализацию, четвертую революцию, тогда как мировое сообщество в целом – только третью.