Что может быть лучше? (сборник) - Михаил Армалинский

Ведь повсеместный бунт подростков против своих родителей прежде всего происходит из-за постоянного подавления секса в детях, а потом резко выросшей пропасти между родителями и детьми во время сексуального созревания детей. Если бы родители в этот период содействовали своим детям в обретении наслаждения и обучении методам его обретения, то все бы молодёжные бунты прекратились.

Однако общество, построенное по принципу «разделяй и властвуй», заинтересовано в сексуальном разделении родителей и детей, а потому, чтобы стать сильнее, оно нацелилось на самое беззащитное – детей, лишая их сексуального наслаждения и преследуя взрослых за раскрытие этой «государственной тайны».

Вечный голод, или святая порнография

И вечный голод по теплу

неувядающего тела.

I wanna fuck you —

you already know.

Впервые опубликовано в General Erotic. 2007. № 151.

В народном, а не коммерческом варианте своей песни Akon использует слово fuck вместо love. «Я хочу тебя ебать, и ты это знаешь», – зазывно поскуливает он, тем самым срывая дырявую и аляповатую маску с очаровательного лика похоти, маску, которую общество приучило нас напяливать.

Сей жест Akon-a есть пример песенной порнографии, но практична ли она? Значит ли это, что, услышав fuck вместо love, самка с большей готовностью раздвинет ноги? Что ж, если её мучит похоть, то это заставит сильнее раскручиваться её ебальную фантазию, что много лучше, чем если в неё бросит очередной букет цветов романтический влюблённый, который не решается удовлетворить с ней свою похоть, не говоря уже о похоти самой самки. Если же это самка, которая просчитывает, за сколько и каких «зелёных президентов» этот fuck продать, то она быстрее назовёт цену в денежных единицах или обозначит социальную жертву (женись, купи и пр.). Непременно найдутся и такие, которые оскорбятся заменой love на fuck, – это женщины, запрашивающие непомерные цены, что становится возможным лишь из-за подавленности их сексуальных желаний.

Итак, юная, ещё не торгующая собой девушка, а лишь следующая своей свежеиспечённой похоти, откликнется на этот призыв радостно и быстро. Уж, во всяком случае, на призыв Akon. Недаром groupies состоят из таких юных девушек.

Использование в песне слова fuck является также примером отметания залежалых лжи и мифов, чем, среди прочего, занимается порнография, ибо всякая песня, кроме гимна и марша, есть песня о стремлении к совокуплению. Даже песня без слов, как мы знаем, – это всё тот же призыв самца к самке (или наоборот) перестать ломаться.

Так что не зря Akon «пел как пел» (В. Соснора). Слово fuck из песни не выкинешь.

Задача общества – спрятать истину, даже познав которую человек всё равно позволит себя обманывать, но не на том уровне, каком угодно обществу.

В течение последних лет двадцати я то тут, то там писал о порнографии, которая прежде всего интересует меня феноменологически. Этим я вовсе не пытаюсь откреститься от её «эмпирической» привлекательности. При любом взгляде порнография всегда завораживающа (в особенности та, что изображает твои любимые действа). А ежели мужчину порнография вдруг перестала интересовать, то это лишь значит, что он секунду назад кончил. И весьма вероятно, при помощи той же порнографии.

Цель изобретения слова «порнография» – иметь в распоряжении псевдонаучный и юридический термин, используя который можно запрещать или ограничивать отображение сексуальности под благовидным предлогом охраны детей и нравов. В XIX веке и начале XX этот перечень охраняемых объектов включал ещё и женщин. Так что только одни героические мужчины вступали в бой с этим бесчисленноглавым драконом. К середине XX века многие женщины из охраняемых превратились в охранниц и стали биться с порнографией даже отчаянней мужчин.

К великому счастью, несмотря на кровопролитные битвы, потребление порнографии растёт. Наверно, потому, что слишком уж много тайных перебежчиков в этой затяжной войне. Ими являются старики и дети, мужчины и те же женщины.

Определение, что же является порнографией, зависит от упаковки, в которую уложены «безнравственные» изображения. Так, учебник анатомии может тоже кому-то представиться порнографией – уж мне в детстве точно это представилось. А если, к примеру, взять описания женщинами ощущений оргазма из научной книги Фишера Женский оргазм[74] и поместить их в журнале с голыми бабами, то текст этот без сомнений посчитают порнографическим.

Если абсолютно одно и то же воспринимается или отторгается моралью в зависимости от упаковки, то можно ли всерьёз заниматься какими-либо определениями? И принимать всерьёз половую мораль?

Однако надо бы мне всё-таки определить, что я, а не кто-либо другой, понимаю под словом «порнография». Именно отысканию определения порнографии и посвящено наибольшее количество усилий социологов, да и законодателей, последние лет сто. Сколько лбов набило шишки, колотясь о стену, якобы разделяющую порнографию и эротику, порнографию и натурализм, порнографию и непристойность. Но самое смешное, что в реальности стены этой не существует, а каждый «лоб» выстраивает для себя свою стенку, в тщеславной надежде, что о неё будут биться и другие. И другие бьются, часто с большим энтузиазмом, чем сам «строитель».

Но так как стены эти – лишь словесные, то они могут быть тверды только для тех, кто слова предпочитает сексу. Я же собираюсь не строить стены, а ломать их и в процессе этого не буду пытаться составлять списки Шиндлера, включая в них эротику и позволять отсылать порнографию в крематорий цензуры или ставить её к стенке уголовного кодекса. Я предпочитаю уничтожить геноцид по отношению к сексу и установить сексуальную демократию, где все ебут всех. А вот Нюрнбергский процесс над истязателями и убийцами секса провести следует, чтобы повесить их за те места, над которыми они сами измывались.

Так как моё отношение к порнографии привечающее, то и определение её мне мило самое широкое и всеобъемлющее. Даже такое определение гонителей порнографии, как: «мне достаточно посмотреть, и я знаю, порнография это или нет», я тоже считаю вполне правомерным. Оно из-за своей произвольности вызвало смех и негодование у людей, которые бились за легализацию эротики. Человек считает порнографией всё, что ему кажется вызывающе сексуальным. И пусть считает.

У каждого человека существует своя граница терпимости к приоткрыванию половой жизни. Когда эта личная граница пересекается, то у человека возникает защитная реакция, и он в страхе или ненависти выкрикивает «нарушителю границы», как ему кажется, самое страшное оскорбление: «Эй ты, порнография!»

Но ужас начинается тогда, когда этот испугавшийся обладает властью заставлять других придерживаться тех же границ. Тем более, что если вчера для него изображение обнажённой женской ляжки казалось порнографией, то сегодня, попривыкнув к ляжке, он возмущается изображением обнажённой груди.

А поэтому я прежде всего устраняю все границы в изображениях половой жизни. Вот!

Изображать можно всё, но делать можно далеко не всё. Приносить человеку боль против его воли в сексе нельзя, и потому я запрещаю снимать или фотографировать людей, которым приносят боль. Однако описывать боль словесно или делать компьютерные изображения приносимой боли, то есть плодить вымыслы там, где никто живой не страдает, – это я разрешаю.

То же самое и с детской порнографией. Изображай сколько хочешь, но чтобы там не участвовали реальные дети, которым приносят страдания. И так со всем остальным. Ведь в том-то и смысл демократического общества, что слово и дело разделяются и не приравниваются одно к другому. А вот в тоталитарных обществах слово и дело – одно и то же и потому там за слово карают так же, как и за дело.

Главное при определении порнографии, это осознать, что порнография – всего лишь изображения реальной и сфантазированной половой жизни. К примеру, парочка установила камеру на треножник, навела объектив на себя в кровати, включила запись, и понеслась их половая жизнь на видео увековечиваться. Вот вам образчик реальной порнографии.

А фантазий может быть сколько угодно – уж не знаю, за какую взяться. Ну вот такая: актрисе во влагалище засаживают цистерну с жидкостью, а когда она симулирует оргазм для камеры, то из влагалища выплёскивается ниагара якобы женских соков. Столько радости для любителей потопа!

Так что порнография как изображение реальности и фантазий половой жизни включает в себя, по моему определению, всё, что хоть как-то и кому-то представляется сексуальным. И таким образом, эротика не обособляется от порнографии, а является её незначительной, но неотъемлемой частью.

Ведь целью попыток выделения и обособления части порнографических изображений в эротические является намеренье внести в ряды цензоров смятение с помощью невнятности определений и за это время успеть протащить какую-то группу порнографических изображений в область дозволенного. Меня же для определения порнографии критерий дозволенности не интересует, поскольку он лжив своей относительностью не только во времени, но и в пространстве. Так, в мусульманских странах порнографией считается изображение открытого лица женщины, а для американской кинопромышленности – изображение лобковых волос. В то же время в художественной фотографии они (не лица, а лобковые волосы) успешно проскакивают. (Нынешняя порнография, а за ней приличные женщины разрешают это противоречие, сбривая волосы на лобке, – порнография всегда была пионером сексуальной моды, ведь именно порноактрисы стали первыми делать искусственные груди, а потом это подхватили все женщины, то же и с губами, в которые всаживают шприцы силикона или ещё чего, чтобы сделать их чувственными.)