Светила - Элеанор Каттон

Собравшиеся между тем по указанию вдовы взялись за руки, и вот, в мерцающем свете свечей, Лидия Уэллс глубоко вздохнула, улыбнулась и закрыла глаза.

Ждать гостя из иного мира пришлось очень долго. Группа просидела в гробовой тишине минут двадцать: все старались не двигаться, размеренно дышали и ждали знака. Чарли Фрост не спускал глаз с миссис Уэллс. Наконец она издала негромкий гудящий звук – вибрирующий в самой глубине горла. Гудение нарастало, набирало высоту; скоро стало возможным разобрать слова, частично бессмысленные, частично узнаваемые разве что по форме и отдельным слогам. Слова в свою очередь загустевали, превращаясь во фразы, в мольбы, в повеления; наконец миссис Уэллс выгнулась всем телом и воззвала к миру мертвых, прося выпустить тень Эмери Стейнза.

Позже Фрост описывал последующую сцену как «припадок», «приступ» и «продолжительные конвульсии». Он знал, что все эти объяснения неполны, поскольку ни одно из них не передает в точности ни эффектной театральщины вдовицына спектакля, ни мучительного смущения Фроста при этом зрелище. Миссис Уэллс снова и снова выкликала имя Стейнза, влюбленно, нараспев, с падением тона, – а когда ответа так и не последовало, она пришла в возбуждение. Забилась в судорогах. Принялась повторять отдельные слоги, словно неразумный ребенок. Голова ее бессильно упала на грудь, рывком запрокинулась, снова поникла. Но вот ее конвульсии достигли пика; она часто-часто задышала – и вдруг обмякла. Глаза ее разом открылись.

Чарли Фрост похолодел: Лидия Уэллс неотрывно глядела прямо на него – такого выражения лица он никогда у нее не видел: застывшее, бескровное, яростное. Но вот пламя свечей дрогнуло, заколебалось, и Фрост заметил, что Лидия смотрит вовсе не на него, а мимо, через его плечо, где в уголке, по-турецки скрестив ноги, восседал А-Су. Фрост не моргнул и не отвернулся. Лидия Уэллс издала странный звук. Глаза ее завращались. Мышцы шеи запульсировали. Губы неестественно задвигались, как будто она жевала воздух. А в следующий миг она заговорила – голосом, который явно принадлежал не ей:

– Ngor yeu nei wai mut haak ngor dei gaa zuk ge ming sing tung wai waai ngor ge sing yu fu zaak. Mou leon nei hai bin, dang ngor co yun gaam cut lai, ngor yat ding wui wan dou nei. Ngor yeu wan nei bou sou…

Тут она содрогнулась всем телом, завалилась набок и рухнула на пол. В ту же самую минуту (Фрост еще не одну неделю обсуждал этот необъяснимый факт с Нильссеном) керосиновая лампа на столе резко накренилась и опрокинулась на тарелку со свечами, стоявшую рядом. Навести порядок, казалось бы, труда не составляло, ведь стеклянный плафон не разбился и керосин не вытек, но тут гигантским столбом полыхнуло пламя, и круг собравшихся озарился ярким светом: вся поверхность стола была охвачена огнем.

А в следующий миг все ожили. Кто-то закричал, чтобы огонь чем-нибудь поскорее накрыли. Один из старателей оттащил вдову подальше от опасности, еще двое все посбрасывали с дивана; огонь загасили шалями и одеялами; лампу ненароком столкнули со стола; все заговорили одновременно. Чарли Фрост, обернувшись в наступившей темноте, заметил, что Анна не стронулась с места и выражение ее лица не изменилось. Внезапная вспышка пламени ее, похоже, нимало не потревожила.

Кто-то зажег лампу.

– Это оно и было? Ради этого все и затевалось?

– Что она сказала?

– Да расступитесь вы!

– Ну надо ж, как полыхнуло-то!

– Какое-то примитивное…

– Дайте ей воздуха.

– Должен признать, я никак не ожидал…

– Как думаете, это все что-то значило? То, что она сказала? Или нет?..

– Это не был Эмери Стейнз, клянусь чем угодно…

– Какой-то другой дух, да? Типа вклинился?

– А лампа-то, лампа – сама задвигалась!

– Надо узкоглазых спросить. Эй! Это ведь был китайский, да?

– А он вообще понимает?

– Это она по-китайски сейчас говорила?

Но А-Цю словно бы не понял вопроса. Один из старателей склонился над ним и похлопал его по плечу:

– Что это было, а? Что она такое сказала? Это она по-китайски, да? Или на каком-то другом языке?

А-Цю ответил непонимающим взглядом и не произнес ни слова. Ответ дал А-Су:

– Лидия Уэллс говорить по-кантонски.

– Да? – жадно переспросил Нильссен, стремительно развернувшись. – И что же она сказала?

А-Су оценивающе воззрился на него:

– «Однажды я вернусь и убью тебя. Ты убить человека. Он умирать – и ты умирать. Однажды я вернусь и убью тебя».

Глаза Нильссена расширились; следующий его вопрос так и не прозвучал. Он обернулся к Анне: та с легким недоумением глядела на А-Су. Чарли Фрост недовольно хмурился.

– А Стейнз тут вообще при чем? – возмутился один из старателей.

А-Су покачал головой.

– Не Стейнз, – тихо промолвил он. Он резко вскочил с подушки и, скрестив на груди руки, подошел к окну.

– Не Стейнз? – переспросил старатель. – А кто ж тогда?

– Фрэнсис Карвер, – ответствовал А-Су.

Поднялся возмущенный ропот.

– Фрэнсис Карвер? Тоже мне сеанс – он же даже не мертв! Да с Карвером я и сам поговорить могу – достаточно лишь в дверь к нему толкнуться!

– Но он же в «Резиденции», – возразил кто-то. – Это в пятидесяти ярдах от нас.

– Не в том дело.

– Ну то есть никак нельзя отрицать, что нечто странное…

– Я и сам мог бы с Карвером потолковать, – упрямо твердил свое старатель. – Для этого мне медиум без надобности.

– Да, а как насчет лампы? Лампу-то чем объяснить?

– Она через всю комнату проскакала!

– Она левитировала.

А-Су словно оцепенел.

– Фрэнсис Карвер, – произнес он, обращая вопрос к Харальду Нильссену, – в гостинице «Резиденция»?

Нильссен нахмурился – разве А-Су сам этого не знает?

– Да, Карвер остановился в «Резиденции», – подтвердил он. – На Ревелл-стрит. Здание с синим бордюром – сразу за скобяной лавкой.

– Давно? – не отступался А-Су.

Нильссен был явно сбит с толку.

– Да вот уж три недели, как он здесь, – отвечал он, понижая голос. – С той самой ночи… ну когда «Добрый путь» потерпел крушение.

Собравшиеся между тем продолжали спорить:

– Никакой это не сеанс; сеанс – это когда с покойниками разговариваешь.

– Ага, а как поговоришь с Карвером, то все, считай, ты покойник.

Все посмеялись шутке, и тут напарник старателя брякнул:

– По мне, охмуреж как есть. Нас, никак, надули?

Упрямый старатель уже готов был согласиться, но оглянулся на Лидию Уэллс. Вдова по-прежнему лежала без сознания, бледная как полотно. Рот ее приоткрылся, являя взгляду поблескивающий коренной зуб да пересохший язык; глаза слабо подрагивали под веками. Если она притворяется, подумал золотоискатель, то притворяется на диво талантливо. Но он-то заплатил за общение с Эмери Стейнзом. Он выложил свои кровные не за то, чтобы послушать китайскую тарабарщину, а потом полюбоваться, как баба в обморок грохнется. Да если на то пошло, как знать, что это действительно китайский? Может, она несла полную ахинею, а китайца загодя посвятила в тайну и заплатила ему, чтоб подыграл.

Но старатель был трусоват и вслух ничего этого не озвучил.

– Не берусь утверждать, – произнес он наконец, но глядел по-прежнему угрюмо.

– А спросим-ка ее саму, как только придет в себя.

– Разве Фрэнсис Карвер говорит по-китайски? – недоверчиво поинтересовался кто-то.

– Так он же то и дело плавает в Кантон и обратно, нет?

– И родился в Гонконге.

– Да, но говорить на языке прям как эти!

– Прямо начинаешь по-другому думать о человеке.

В этот момент старатель, отправленный в кухню, вернулся со стаканом воды и выплеснул его в лицо Лидии. Задыхаясь, она пришла в себя. Гости тесно сгрудились вокруг нее, встревоженным хором расспрашивая ее о здоровье и самочувствии, так что ответить вдове удалось далеко не сразу. Лидия Уэллс недоуменно переводила взгляд с одного лица на другое; спустя мгновение она даже издала слабый смешок. Но в смехе этом не ощущалось обычной уверенности; рука ее, принявшая от рядом стоящего гостя бокал андалусийского бренди, заметно дрожала.

Лидия осушила бокал, а в следующую минуту на нее обрушился град вопросов: что она видела? Что помнит? Что за дух говорил ее устами? Удалось ли ей связаться с Эмери Стейнзом?

Ответы ее всех разочаровали. Она вообще ничего не помнила начиная с того момента, как впала в транс: Лидия сама недоумевала почему, ведь обычно она отлично запоминала свои «видения». Гости наперебой ей подсказывали, но безуспешно: в памяти ее не сохранилось ровным счетом ничего. Когда Лидии сообщили, что говорила она на иностранном языке, вполне бегло и довольно долго, она озадаченно нахмурилась.

– Но я не знаю ни слова по-китайски, – запротестовала она. – Вы уверены? И узкоглазые его опознали? Прямо настоящий китайский? Вы в самом деле ручаетесь?