Царь Грозный - Наталья Павлищева

– Выболтал?!

Тот понял, что попался, перепуганно закивал, заерзал:

– Супруге только… Во сне проговорился, да она баба догадливая…

Суббота махнул рукой на родственника и отправился дальше. Что возьмешь с Гнутого?..

Но деревня хотя и знала, а кому могла сказать? Зимой по крепкому льду на торг возили свое, а по весне отрезан остров бурным озером от остальных. Но вот сошел лед, и не один Михей Гнутый поплыл на берег за покупками… Нашлись такие, кто похвастался, мол, вон какова наша деревня, у нас боярский сын в пастухах! Болтовня пошла дальше.

Поняв, что сохранить в тайне происхождение Федора не удалось, Суббота предложил ему:

– Тебе в монастырь уходить надобно.

Тот кивнул:

– Сам о том думал. Да только куда я с острова? И как, не саженками же грести? А подвезет какой Михей, так снова все знать будут…

Суббота немного пожевал губами, крякнул и объявил:

– К берегу, только в другую сторону, отвезу сам. Знать никто не будет. А там иди на Соловки. Места суровые, но народ монашеский, слышал, стойкий, не предаст. Ежели за тобой смертной вины нет, то на Соловках искать не станут.

– Нет на мне вины ни смертной, ни малой. А за помощь спасибо, отблагодарю.

На том и порешили. Суббота отвез Колычева на дальний берег Онежского озера, дал с собой немалый запас всего – и еды, и оружия, все же лесом идти, и одежды. Нарисовал весь путь, какой до переправы проделать должен. Перекрестил вслед:

– Храни тебя Бог!

Немного погодя в Соловецком монастыре появился новый поселенец, кто таков и откуда, никто не знал, службы в церкви стоял честно, молился истово, работы не чурался никакой, сносил и обиды, и даже побои. Ничего не требовал, только молился и трудился. Монахи приглядывались к Федору молча, расспрашивать не принято, придет время, сам расскажет.

Сам Федор, когда подплыл на утлом плотике к берегам Соловецких островов, ужаснулся. Обитель недавно выгорела почти вся, вместо и так невеликих построек торчали одни обгорелые печные трубы. Уцелела только крошечная кладбищенская церквушка. В первый миг стало даже чуть страшно, куда приплыл-то? Но тут же в сердце какая-то радость взыграла, не от того, что обитель пострадала, а от того, что его помощь понадобится.

Потом Федор на исповеди каялся этой радости, негоже так, но тогда вдруг почувствовал, что со своими молодыми сильными руками очень пригодится старцам в восстановлении обители. Действительно, пригодился, работал, не помня себя, кроме труда, знал лишь молитву, скудную еду (другой не было) да короткий сон. Братия видела старания нового послушника, ценила их, но видела и другое – не того он поля ягода, чтобы нищим в монастырь прийти.

Обычно послушники боярского да княжеского рода делали весьма крупные вклады в обители, где им оборудовали отдельные кельи. А уж работать вместе с остальными им и в голову не приходило. Сколько ни старался в свое время Сергий Радонежский уравнять всех иноков в правах и послушании, не всегда так выходило, кто больший вклад внес, тот и жил лучше. А тут явно даже не купецкий сын, больно грамотен да ухожен, но без денег и работает что топором, что лопатой, что просто руками, точно всю жизнь этим занимался. Когда людям что-то непонятно, они этого боятся или не любят. Так и Федору пришлось испытать немало тычков и упреков без повода, выдержать немало хулы и трудов, пока признали монахи его своим.

Но он снес все, и появился в обители инок под именем Филипп. Сначала только игумен Алексей знал, кто он таков на самом деле, но потом и сторожиться не стало надобности. Умерла царица Елена Глинская, а боярам Шуйским было не до Колычевых. Да и за самим Федором действительно вины не знали. Мало ли кто служил у Старицких? Ушел человек в монастырь, так и пусть иночествует себе… Это позже наступят времена, когда и из монастырей станут возвращать, чтобы посадить на бочку с порохом и взорвать…

В монастыре жизнь не была медом не только из-за пожара. Сама природа словно против того, чтобы люди жили на Соловецких островах. Длинные снежные зимы со злыми метелями, холодные дожди осенью и тучи мошкары коротким летом не давали выращивать сколько-нибудь добрый урожай. Землица не кормила. Скот разводить особо негде, Соловки все же острова, от одного берега до другого в сотню шагов, а там хоть вплавь переправляйся. Но у монахов все же огород, своя мельница, какая-никакая кузня…

Везде прошел послушание Филипп, ничего не чурался, и дрова колол, и хлеб пек, и навоз за скотиной убирал, и мешки на мельнице таскал… А когда выдавалась свободная минутка, старался уйти в лес подальше, чтобы помолиться наедине с собой.

В небольшой келье игумена Алексея шла неторопливая беседа. Двое старых монахов говорили о третьем, том, что против них гораздо моложе, – о монахе Филиппе, принявшем постриг почти десять лет назад. Филиппу только сорок, но мудростью своей превосходит многих старцев, по семь десятков лет проведших в постах и молитвах. Речь о достойном монахе шла не зря. Игумен уже в годах и здоровьем слаб, хорошо понимая, что земной жизни срок почти вышел, обсуждал с келарем, кто может его заменить.

Но большого выбора и не нужно, братия единодушно стояла за Филиппа, не видя игуменом после Алексея никого другого. Келарь, невысокого роста, сухощавый и смиренный монах, согласно кивал:

– Достоин, достоин Филипп быть избранным. Братия поддержит.

Сам Филипп в это время колол дрова подле монастырской кухни. Это не было его послушанием в тот день, но, увидев, что тщедушный Зосима попросту не справляется с большим количеством поленьев, наваленных посреди двора, молча взял второй топор и принялся помогать. Если бы ни ряса, то, глядя, как машет колуном высокий ладный человек, мало кто мог бы сказать, что он монах, и уж тем более, что он боярский сын!

Зазвонили к вечерне, оба монаха отставили топоры и, истово перекрестившись, отправились к храму. Филипп шагал широко, размашисто. Зосима едва успевал семенить рядом. Эту пару заметили и вышедший на крыльцо игумен Алексей с келарем. Настоятель кивнул келарю:

– Тесно Филиппу в монашеской рясе-то… – Заметив недоуменный взгляд келаря, пояснил: – Хорошим настоятелем будет.

Так и случилось. После смерти прежнего игумена Алексея новым единодушным решением братии был выбран Филипп Колычев сорока одного года от роду, боярский сын.

Пожалуй, больше, чем он, для обустройства Соловецкой святой обители не сделал никто. Родители Филиппа в опалу не попали и своих владений не потеряли, потому и сам новый игумен оказался человеком состоятельным, смог делать значительные вклады в монастырь и щедрые подарки. Щедрым к Соловецкой обители был и царь Иван Васильевич.