Царь Грозный - Наталья Павлищева

Монахи тоже недолго судачили о московских делах, некогда, летний день год кормит, и службы никто не отменял, слава богу!

И все же в монастырь за лето и осень пришли еще три письма. Игумен, получив их, попросту отложил в сторону. На вопрос служки, отчего не желает прочесть, поморщился:

– Сцепились меж собой за власть, нет чтобы делом заняться! Недосуг мне, будет время, прочту.

Время появилось не в тот же день, потому как монахи придумали устройство для разлива кваса. Придумано хитро, готовый квас по трубам самотеком в погреб утекал и там по бочкам разливался! Наблюдая за равномерностью наполнения очередной бочки, игумен усмехнулся, кивнув служке на устройство:

– А ты мне про письма твердишь…

Потом Филипп наблюдал, как при выделке кирпича глину мнут не люди, а лошади. Много хитростей на своем дворе придумали монастырские. Оказавшиеся в обители просители из крестьян только головами качали: ох и умны монахи! Но по тому, как приглядывались, игумен понимал, что соображали, как бы и себе такое сделать. Он чуть лукаво прищурил глаза:

– А перенять не хотите?

– Дык… – смущенно развел руками рослый рыжий мужик.

– Чего «дык»? Велю братии, чтоб все толком обсказали. Ежели не глупы, то и себе так сделаете. – Усмехнувшись, добавил: – Квас-то ни к чему бойко разливать, и из жбанов попьете. А вот сеялку с десятком решет поглядите, покажут.

Мужик недоверчиво хмыкнул:

– Десяток человек лошадь не потянет…

– А не десяток стоять будет! – Кажется, игумену понравилось недоверие крестьянина. – У нас всего один старец на сеялке стоит!

Да, было чему поучиться у братии на Соловках!

До московских жалоб ли Филиппу?

Но читать пришлось. Зато прочтя, игумен совсем помрачнел. Похоже, что не просто разлад в Московии, а беда приключилась. Филипп и раньше не очень любил ездить в Москву, разве что на Соборы, как тогда, в 1550-й на Стоглавый, да по именному вызову митрополита, которые бывали нечасто. Теперь же он почувствовал, что мимо не пройдет, хочешь не хочешь, а в Москву ехать придется.

Митрополит Афанасий, слава богу, не звал, и игумен снова занялся монастырскими делами. Но по вечерам долго засиживался в раздумье за все теми же письмами. Каждый из братьев пытался по-своему объяснить Филиппу опричнину, но ни у одного не получалось. Похоже, даже Федор Умной, ставший главой опричной думы, толком не понимал замысла государя.

А самого Филиппа меньше беспокоили царские опалы и гораздо больше то, что государь делит страну и людей на ней.

Игумен высок, сухощав, не по летам строен, лик имеет строгий, едва ли не суровый. Лицо прорезали глубокие морщины-складки, иногда он очень напоминает святых с икон, писанных Максимом Греком. Глубоко посаженные глаза под нависшими седыми бровями смотрят внимательно, точно проникая в душу собеседника. Нет, они не буравят, не требуют немедленного ответа, но любой смотрящий в них понимает, что в разговоре с Филиппом лгать нельзя – поймет. Жилистая рука крепко держит посох, длинные волосы не висят неопрятными космами, они всегда расчесаны, как и борода, в которой уже давно полно седины. И то, игумену почти шесть десятков лет. Многое в жизни повидал, многое пережил, многое понял. В его разумность и твердость нрава верили монахи Соловецкой обители и все, кто знал Филиппа.

Снова горит свеча в келье у игумена, который вечер вышагивает от окна до двери и обратно Филипп. Что же делает с Русью Иван Васильевич?! Его дед, тоже Иван и тоже Васильевич, был грозен, Русь держал жестокой рукой, но старался объединить, а нынешний государь делит! Делит людишек меж собой даже внутри московских улиц. И монастыри делит, несколько взял в опричнину! Что же будет с церковью? Ей что, тоже делиться?! А как же тогда единство всей Руси, за которое столько лет боролась русская церковь?!

Уж казалось, забрался дальше некуда, а спрятаться от русских дел не удавалось. Филипп вдруг понял, что сидеть в своем благополучном, ухоженном монастыре, когда на Руси беда, он не сможет. Неправильно это, в русской церкви неустроение, каждый игумен за себя, смерть митрополита Макария враз осиротила всех сразу и все порушила. Возможно, так оно и было, но ведь жизнь продолжалась. Что же делать, что делать?!

Весной 1566 года пришли вести о том, что государь свои опалы облегчил, многих из ссылки разрешил вернуть из тех, кто за Старицких стоял. Филипп даже стал успокаиваться, тем паче что весенние заботы требовали своего внимания. Старцы трудились в поте лица, пахали, сеяли, разводили рыбу… И строительство продолжалось… За всем нужен досмотр.

Но когда из Москвы примчался очередной гонец, игумен мытарить не стал, письмо вскрыл тут же и прочитал сразу. И сразу же засобирался в Москву. Келарь Иона забеспокоился:

– Случилось что тяжкое, святой отец?

Филипп хмуро кивнул:

– Митрополит Афанасий от кафедры отрекся без соборного решения…

– Как это? – опешил келарь.

– А вот так! Такие у нас ныне в митрополии дела! – почему-то взъярился Филипп. – У нас теперь каждый волен сам решать, кем и сколько ему быть! Хочу и не стану митрополичий сан нести! Можно ли Божьей волей перебирать?!

Иона, подивившийся тому, насколько весть задела игумена, только головой качал. Хорошо, что обитель далеко от Москвы! И вдруг он осознал, что не спросил главного: кто ныне митрополит-то? Догнал вышагивающего широким шагом Филиппа и осторожно поинтересовался. Тот вдруг остановился, словно не сразу услышав вопрос, потом хмыкнул:

– Не ведаю. Никого не вижу митрополитом… – Вздохнул: – Надо в Москву ехать…

Келарь понял, что Филипп болеет душой не только за свою обитель, но и за всю православную церковь. Так и должно быть, ежели человек не своему животу служит, а Господу! А вот в Москву пришлось ехать не только своей волей, но и… царской. Следующий гонец привез вызов от государя. Филипп ломал голову над тем, что бы это значило, ведь вызов не был подписан митрополитом.

Игумен срочно отбыл в Москву. Наказов оставил столько, что впору в отдельную книгу записывать. И то верно, путь неблизкий, пока туда доберется, пока обратно, считай, полгода пройдет. Да кто знает, каково там, в Москве, повернет…

Перед отъездом Филипп долго беседовал в келье с казначеем старцем Паисием и еще дольше с келарем Ионой. Все старался наставить, как обитель дальше вести, чтоб упадка в ней не было ни хозяйственного, ни тем паче духовного. Паисий даже руками замахал:

– Да полно тебе, святой отец! Ты точно обратно и возвращаться не собираешься.

Филипп долго смотрел на темную полоску леса на краю монастырской пашни, потом вздохнул:

– На душе неспокойно. Что-то в Москве не так…

Отец Паисий точно напророчил.