Домби и сын - Чарльз Диккенс

— Впередъ, впередъ, дружище! — воскликнулъ капитанъ, ударяя со всего размаху кулакомъ по столу.

— "Широтой и долготой" — такой-то и такой-то, вы знаете, — "замѣтилъ за полчаса передъ солнечнымъ закатомъ обломки корабля, стоявшаго въ дрейфѣ на разстояніи мили. Такъ какъ погода стояла тихая, продолжать плаваніе было невозможио, то «Вызовъ» спустилъ лодку съ приказаніемъ собрать свѣдѣнія объ участи несчастнаго судна. Оказалось, что то былъ англійскій корабль, вмѣщавшій груза до пятисотъ тоннъ и почти совершенно уничтоженный крушеніемъ. Мачты были сломаны, главныя снасти были повреждены, но корма уцѣлѣла, и на ней ясно было можно разобрать слова: "Сынъ и Н***". На обломкахъ не замѣтили никакихъ слѣдовъ мертваго тѣла. Вечеромъ, при попутномъ вѣтрѣ, «Вызовъ» продолжалъ плаваніе и потерялъ изъ виду погибшій корабль. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что теперь навсегда приведены въ ясность догадки о судьбѣ пропавшаго безъ вѣсти корабля "Сынъ и Наслѣдникъ", вышедшаго изъ Лондона по направленію къ острову Барбадосу: онъ погибъ окончательно въ послѣднюю бурю со всѣмъ экипажемъ, и ни одна душа не уцѣлѣла".

Вплоть до настоящей минуты капитанъ, подобно всякому смертному въ этомъ положеніи, отнюдь не подозрѣвалъ, какъ много надежды таилось въ его растерзанномъ сердцѣ; но теперь надъ нимъ разразился роковой ударъ смерти. Въ продолженіе чтенія и минуты двѣ послѣ онъ неподвижно сидѣлъ, какъ истуканъ, обративъ окаменѣлый взоръ на м-ра Тутса. Потомъ онъ вдругъ сдѣлалъ движеніе, схватилъ лощеную шляпу, которая въ честь посѣтителя лежала на столѣ, обратился къ нему спиной и прислонился головою къ камину.

— О, Творецъ небесный! — воскликнулъ м-ръ Тутсъ, растроганный до глубины души неожиданной грустью капитана, — какія ужасныя страсти на этомъ треклятомъ свѣтѣ! Всегда кто-нибудь умираетъ или попадается впросакъ, и нѣтъ конца и счету всѣмъ этимъ ужасамъ. Вотъ тебѣ и раздольный свѣтъ, нечего сказать! Стоитъ послѣ этого одѣваться y Борджеса, покупать лошадей и убирать квартиру! Да я бы плюнулъ на свое наслѣдство, если бы заранѣе зналъ да вѣдалъ всѣ эти вещи! Хуже, чортъ побери, чѣмъ y Блимбера.

Капитанъ, не перемѣняя положенія, сдѣлалъ знакъ своему гостю, чтобы тотъ о немъ не безпокоился; потомъ, надвинувъ шляпу до ушей и выступая впередъ, онъ зарыдалъ:

— О, Вальтеръ, милый Вальтеръ, прощай! дитя мое, отрокъ мой, юноша прекрасный, я любилъ тебя! Ты не отъ плоти моей и не отъ крови моей, бѣдный Вальтеръ, но все, что чувствуетъ отецъ, теряя сына, чувствую теперь я, лишаясь своего милаго Вальтера. A почему? потому, что здѣсь въ одной потерѣ цѣлыя дюжины потерь. Гдѣ этотъ юный школьникъ съ розовымъ личикомъ и курчавыми волосами, который бывало каждую недѣлю приходилъ въ эту гостиную, игривый и веселый, какъ Божья птичка? Погибъ вмѣстѣ съ Вальтеромъ. Гдѣ этотъ свѣжій мальчикъ, который стыдился. и краснѣлъ, какъ маковъ цвѣтъ, когда мы дразнили его прекраснымъ женихомъ нашей ненаглядной голубицы? Погибъ вмѣстѣ съ Вальтеромъ. Гдѣ этотъ бѣдный, огненный юноша, который ухаживалъ, какъ нянька, за бѣднымъ старикомъ и никогда не заботился о себѣ? Погибъ вмѣстѣ съ Вальтеромъ. О да, о да! не одинъ здѣсь Вальтеръ, a цѣлыя дюжины, и всѣхъ ихъ я любилъ, и всѣ они уцѣпились за одного Вальтера, который потонулъ, и я тону вмѣстѣ съ ними, тону, тону!

М-ръ Тутсъ сидѣлъ молча, перевертывая на ко лѣняхъ газету съ возможною осторожностью.

— Соломонъ, Соломонъ! о бѣдный б_е_з_п_л_е_м_я_н_н_ы_й старикъ Соломонъ! куда ты скрылся, куда отлетѣлъ? Тебя оставили на мои руки, и послѣднія слова его были: "Береги моего дядю!" Что же сталось съ тобой, Соломонъ? Какую мысль скрывалъ ты въ своей душѣ, когда хитрилъ передъ старымъ другомъ и обманывалъ своего Неда Куттля? Что теперь скажу я твоему племяннику, который смотритъ на меня съ высоты неба и спрашиваетъ о тебѣ? Соль Гильсъ! Соль Гильсъ! — продолжалъ капитанъ, слегка качая головой, — попадись тебѣ эта газета на чужбинѣ, тамъ, гдѣ никто не знаетъ милаго Вальтера, гдѣ не съ кѣмъ промолвить о немъ словечка, тебя, мой другъ, накренитъ до затылка, и пойдешь ты ко дну съ руками и ногами!

Испустивъ глубокій вздохъ, капитанъ обратился, наконецъ, къ м-ру Тутсу, совсѣмъ забытому во время этой іереміады.

— Вы должны, мой другъ, сказать молодой женщинѣ откровенно, что роковое извѣстіе справедливо. Объ этихъ вещахъ не сочиняютъ романовъ. Объявленіе внесено въ корабельный журналъ, a это самая правдивая книга, какую только можетъ написать человеѣкъ. Завтра поутру, пожалуй я отправлюсь на развѣдки, только это ни къ чему доброму не поведетъ. Потрудитесь завернуть ко мнѣ передъ обѣдомъ: я сообшу вамъ все, что услышу; но скажите молодой женщинѣ именемъ Куттля, что все погибло, все!

И капитанъ, скинувъ лощеную шляпу, вьтнуль оттуда карманный платокъ, вытеръ свою посѣдѣвшую голову и опять всунулъ платокъ съ равнодушіемъ глубокаго отчаянія.

— О, увѣряю васъ, капитанъ, — сказалъ м-ръ Тутсъ, — я въ совершенномъ отчаяніи, Ей-Богу, правда, хотя я не былъ знакомъ съ этимъ молодымъ человѣкомъ. Какъ вы думаете, миссъ Домби будетъ очень печальна, капитанъ Гильсъ… то есть м-ръ Куттль?

— Господи, помилуй! — воскликнулъ капитанъ, очевидно изумленный невинностью м-ръ Тутса, — да когда она была не выше вотъ этого, они уже были влюблены другъ въ друга, какъ нѣжные голубки.

— Неужто! — воскликнулъ м-ръ Тутсъ.

— Они были сотворены другъ для друга, — продолжалъ капитанъ печально, — да что въ этомъ толку теперь?

— Клянусь честью, капитанъ, я теперь даже больше въ отчаяніи, чѣмъ прежде. Вы знаете, я рѣшительно обожаю миссъ Домби, я… я… я съ ума схожу, такъ-таки просто и схожу…

Несчастный м-ръ Тутсъ исповѣдался съ величайшей энергіей, и жесты, которые онъ дѣлалъ, ручались за искренность его чувствъ.

— Но на какого дьявола всѣ эти чувства, если бы я не былъ огорченъ несчастьемъ миссъ Домби, какая бы ни была его причина. Моя страсть, капитанъ Гильсъ, безкорыстная страсть, вы знаете. Это страсть, м-ръ Куттль… да что тутъ толковать! Если бы для удовольствія миссъ Домби нужно было подкатиться подъ колеса кареты, или броситься съ пятаго этажа, или повѣситься на перекресткѣ, или что-нибудь въ этомъ родѣ, Ей-Богу, капитанъ Гильсъ, я бы мигомъ все это сдѣлалъ и считалъ бы себя счастливѣйшим ь человѣкомъ.

Все это, однако, было произнесено съ натугой и вполголоса для предупрежденія ревнивыхъ ушей Лапчатаго Гуся, который не слишкомъ жаловалъ сердечныя изліянія. При такомъ усиліи подавить взволнованныя чувства, м-ръ Тутсъ раскраснѣлся до самыхъ ушей, и его особа представила глазамъ капитаиа самое трогательное зрѣлище безкорыстной любви. Въ знакъ искренняго сочувствія, добрый капитанъ иогладилъ своего гостя по спинѣ и совѣтовалъ не унывать.

— Благодарю васъ, капитанъ Гильсъ, благодарю, это очень любезно съ вашей стороны утѣшать горемыку, когда тоска обуяла васъ самихъ еще, можетъ, больше моего. Премного вамъ обязанъ, м-ръ Гильсъ. У меня, какъ я уже говорилъ, рѣшительно нѣтъ друга, и я чрезвычайно радъ, что познакомился съ вами. При всемъ богатствѣ — a я очень богатъ, — продолжалъ м-ръ Тутсъ энергическимъ тономъ, — вы не можете представить, какая я бѣдная скотина. Ротозѣи думаютъ, что я очень счастливъ, когда видятъ меня съ Лапчатымъ Гусемъ и другими знакомыми особами; a я, что называется, хуже всякой собаки. Я тоскую, капитанъ Гильсъ, день и ночь тоскую по миссъ Домби. Меня отбило отъ ѣды, a портной ужъ и на умъ не идетъ. Часто я плачу, какъ ребенокъ, когда сижу одинъ на диванѣ. Увѣряю васъ, мнѣ очень пріятно будетъ зайти къ намъ завтра поутру. если хотите, я буду пожалуй заходить къ вамъ по пятидесяти разъ въ сутки.

Съ этими словами м-ръ Тутсъ дружески пожалъ капитанскую руку и, подавивъ, сколько было можно, внутреннее волненіе, вышелъ изъ гостиной въ магазинъ, гдѣ дожидался его знаменитый боксеръ, Лапчатый Гусь, готовый ревновать ко всякому постороннему вліянію надъ своимъ питомцемъ, искоса и даже сердито посмотрѣлъ на капитана, когда тотъ прощался съ м-ромъ Тутсомъ, однако, ничѣмъ болѣе не обнаружилъ своего недоброжелательства и безмолвно вышелъ изъ дверей, оставивъ въ необыкновенномъ восторгѣ Робина, который цѣлыхъ полчаса имѣлъ высокую честь сидѣть съ глазу на глазъ съ великимъ побѣдителемъ шропшейрскаго силача.

Уже давно Точильщикъ храпѣлъ въ мертвую голову подъ прилавкомъ, a капитанъ все еще сидѣлъ y камина и смотрѣлъ на догоравшій огонь. Истлѣлъ огонь и превратился въ золу, но капитанъ не отошелъ отъ каминной рѣшетки, и думы, одна другой мрачнѣе, толпами носились передъ его умственнымъ взоромъ. Наконецъ, онъ удалился въ спальню старика Соля, но и тамъ ни на одно мгновенье не оставили его мрачныя мысли: капитанъ оставилъ постель съ разсвѣтомъ, задумчивый и грустный.

Какъ скоро отворились конторы въ Сити, капитанъ направилъ свои шаги по направленію къ фирмѣ Домби и Сына. Окна деревяннаго мичмана этимъ утромъ не освѣщались: Робъ, по приказанію капитана, не отворялъ ставней, и домъ по виду своему превратился въ жилище смерти.