Сказание о страннике - Дэвид Билсборо

— Слишком уж тут намусорено, — задумчиво промолвил Лесовик. — Вряд ли их было всего двое. Наверняка есть и другие.

— Думаю, не стоит тут задерживаться — объявил Нибулус, отвязывая доспехи со спины Женг и надевая их на себя. — Похоже, нас ждет встреча с местным стражем.

Именно тогда их отвлек крик Паулуса. В руке наёмника что-то поблескивало. Оказалось что это пуш-даггер, какими пользовались пешие воины и наемные убийцы, чтобы пронзать доспех и, что важнее, позвоночник под ним. Короткое клиновидное лезвие ярко переливалось в свете факелов.

— Катар с алмазной кромкой, — восторженно проговорил наёмник. — То, что надо.

Нибулус пытался застегнуть ремешки нагрудника и тихо ругался.

— Тайный проход, как же! — бубнил он себе под нос. — Готов поспорить, любой вор в Линдормине про него знает.

Болдху не было дела до их разговоров. Он не сводил глаз с Лесовика, который вдруг напрягся, словно что-то почуяв. Шаман так принюхивался, что Болдх понял: они в зале не одни.

Вдруг где-то над ними жутко захлопали крылья, и пронзительный крик разорвал воздух. Оба жреца бросили факелы и схватились за оружие, и в это же время кто-то споткнулся о Паулуса, выбив факел и из его руки. Горящая головня подмигнула оранжевым светом и пролетела по дуге, оставляя за собой струйку едкого дыма. Воцарилась почти непросветная тьма, освещаемая лишь угасающим мерцанием факелов на полу.

И вскоре уже вовсю гремела битва.

В замешательстве все кричали и размахивали оружием, не понимая, с кем дерутся и много ли врагов. Над металлическим звоном доспехов, гулким стуком ударов, криками боли и ругательствами разносилось яростное хлопанье птичьих крыльев и жуткий клёкот.

Лезвие просвистело и вонзилось во что-то мягкое.

— Ух-х! Прочь!

— Это моя рука!..

Что-то пронеслось в воздухе, разбившись о дальнюю стену.

— Там!

— Что это? Болдх, ты?

— Назад! Я его поймал за...

— Ой, моя нога! Нога, черт!

— Где эти ученые придурки?.. Финвольд! Эппа! Кто-нибудь, поднимите факелы!

Неподалеку тревожно заржала Женг. Болдх кинулся к ней, успев ухватить с пола факел, споткнулся о распростертое тело и, выпустив факел, грохнулся на пол. Последнее, что он увидел в свете улетающей головни — глядящую на него перепуганную морду Женг. Затем перед глазами заплясали искры, вихрь боли ударил в голову, и Болдх отключился.

Когда странник пришел в себя, голова раскалывалась — ее содержимое будто выплеснули на землю, хорошенько изваляли в пыли и засунули обратно, забив дыру ржавыми гвоздями. Со всех сторон доносилось шарканье ног и приглушенное бормотание. Робко приподняв голову, Болдх отважился приоткрыть один глаз.

Свет тысячи солнц обжег роговицу, проникая прямо в отшибленный, превращенный в студень мозг. Болдх зажмурился и застонал. Его нещадно мутило, голова кружилась с такой силой, что Болдх сжал ее обеими руками, чтобы не развалилась.

— Штослчилсь? — выдавил он. — Дея?

Один из безликих голосов поблизости чуть помедлил и презрительно фыркнул.

— Хогер-эля перебрал, — проворчал голос. — Ох уж мне эти пендонийцы — не умеют пить.

Болдх снова осторожно открыл глаза и чуть приподнялся на локте.

— Винтус, прошу, не шуми, — прокряхтел он. — Не до твоих шуточек. И, вообще, что это было? Кто на нас напал, куда он делся?

Нибулус ответил не сразу. Но когда все-таки ответил, слова звучали мрачно:

— Нету его. Улетел. И нам тоже пора уходить, если мы хотим...

— Улетел? То есть, вы его прогнали? Стража?

— Не совсем. Мы... то есть Лесовик его выпустил. Сказал, что не гоже воздушному созданию под землей томиться.

Болдх был слишком измучен болью, чтобы говорить громче, поэтому просто повторил:

— Отпустили? Стража туннеля, убившего двух воров, который чуть нас всех не прикончил — вы отпустили?

— В том-то и дело. Не было никакого стража, и воров никто не убивал. Просто ворона пролетела.

— Ворона?..

— Ага. Наверное, залетела случайно, когда вход был открыт. Она ни при чем... мы сами себя чуть не прикончили.

Болдх, покачиваясь, поднялся и, не в силах поверить, посмотрел вокруг. Перед ним стоял пеладан, совершенно сломленный и с такой горечью во взгляде, что странник вспомнил Дождевые равнины и решил больше не докучать вопросами.

За Нибулусом стоял Финвольд; оба выглядели относительно невредимыми, хотя лоб жреца заливала кровь из неглубокого пореза. Эппа лежал на земле, держась за голову. Кровь сочилась меж пальцев, прижимающих кусок ткани к виску, лицо посерело. Старик что-то невнятно бормотал себе под нос и, судя по виду, не понимал, что происходит вокруг. Это пугало. Похоже, их главный лекарь ещё долго не сможет никого лечить.

Паулус тоже скорчился на полу: его бедро рассекла глубокая кровоточащая рана. Болдх смотрел, как наёмник дрожащими руками готовит головню — прижечь рану. Никто и не пытался помочь, но по поджатым губам наховианца Болдх понял, что помощь предлагали, и раненый грубо ее отверг.

Досталось и Лесовику. Его рука висела на перевязи. Должно быть, шаман тоже испытывал боль, хотя его румяное лицо оставалось непроницаемым.

«Ворона! Из-за какой-то вороны! Что же будет, когда (скорее, если) мы доберемся до Утробы?» Болдх покачал головой, обескуражено глядя на притихших товарищей.

Так или иначе пострадали все, кроме Катти. Болдх не сводил глаз с искателя приключений, который бродил меж раненых, чисто символически предлагая помощь. Тивору явно не терпелось идти дальше, и он даже не пытался этого скрыть. Болдх вскипел. Катти чувствовал: там, внизу, что-то есть; вероятно, потому и уговорил их идти этим путем. Хотя они сами сглупили и изранили друг друга.

Болдх смотрел на солдата удачи с презрением, граничащим с ненавистью. Он не мог дождаться случая пнуть подлеца как следует. Странник чувствовал себя так, словно его использовали, а если Болдх чего-то и не выносил, так это когда им манипулируют. Можно стерпеть все: ложь, предательство и лицемерие, но не это.

Раздалось шкварчание, а сразу за ним — хриплый стон. По зале разнесся тошнотворный запах горелой плоти. Развернувшись. Болдх увидел, что Паулус вцепился себе в ногу, словно пытаясь задушить ее насмерть. Рядом, на полу, с тихим шипением угасала головня. Наховианцу удалось наконец прижечь рану. Казалось, он переживает один из своих припадков — так его трясло от боли. Даже кровь выступила на губах. Болдх, не отрываясь, смотрел, как Паулус медленно раскачивается взад-вперед, беззвучно пытаясь перенести пытку: голова в капюшоне повернута вверх, остекленевший взгляд уперся в стену. На лице наёмника одновременно отражались мука, гордыня и ненависть. А ещё — едва заметно — читалась мольба...