Кожа. Стихотворения 2000—2017 годов - Александр Петрушкин

«Вот, и придурошная скрипка…»

Вот, и придурошная скрипка,в своём гранённом животевспенившись, булькает и гибкоплывёт по жестяной воде.

За ней из тьмы, крысиным хороми брассом, брешут мертвяки,бредут [незрячие по пояс]по горлу каменной реки,

как Ленин с лампочкою ватной,зажатой в восковой руке —с блатной походкой и [булатнойпочти-что] финкой в рюкзаке.

Идут и бабы, и мужчины,с дитями, вшитыми им в грудь,с сосками рыжими земными,что отдышаться не дают.

Своею собственной кончиной,где растворяется воде,ребёнком радуется скрипкас дарёным лаком в рукаве,

с дарёной стаей за спиною,похожей на густой плавник,с тобой, читатель, и со мною,младенцем [в бабе среди их],

в поход великий и богатый,плывущих между берегов,трещит придурошная скрипка,по шагу сбрасывая кровь.(9/12/12)

«Я сочинил (поскольку я подонок)…»

Я сочинил (поскольку я подонок)вот эту речь подводную о скрипетокующих, похожих на подлодкуи на массовку в густолистном клипе,я сочинил, что видел, как созвездьяв руке у шулера меж лошадей летают,что видел, как без имени предметыу бабы меж сосков горящих тают,что мертвяки, бредущие по стуже,кидают медяки живым наружу,что мелочь растворяется, как скрипкаи смотрит бог и видит: обнаружен.Я сочинил начало для похода:среди иссушенной вагины Москвабадапридурошная скрипка, как свобода,не вспомнит, что в начале наиграла.Я всё солгал, поскольку здесь, в палате,конечно, осень брешет, как щеночек,забитый в ящик глухоты гвоздями,и входит медсестра, поскольку хочет.И сплюнув речи здесь на перегоне,я с проводницею усатою остался,стоял у нездоровых в изголовье,поддерживал свинцовый (и ругался),и грязный воздух, мокрою рукоюей залезал под юбку, и ребячийоттуда голос доставал, а скрипкаплыла в земле, чтобы переиначитьпоход великий до подземной печи,дымящейся у женщины в животнойснедурочке клубящейся, парящей,и ни к чему пока что непригодной.Поскольку я подонок – умолкаяя вижу, что походы собираютнарода тьмы из тьмы и тьмы и в тьмыиз скрипки вылетая, выживая.(9/12/12)

«Сквозь потный снег, сквозь ожиданье, сдирая корочку бобо…»

Сквозь потный снег, сквозь ожиданье, сдирая корочку бобо,идут двенадцать [непохожих на время наше] поясов,как часовые и якуты, насторожились, вой взвели —гори, гори, не угасая на темноте бумаги, шрифт!

Сквозь плотный снег [в воде солёной] дрожит, как голый, самогон —идёшь по Репина и плотность теряешь, прикусив озон,и видишь: с острова на встречу идут двенадцать часовых,по краю движущейся речи, как пёс вцепившейся в кадык.

Они идут по твёрдым водам несовершённой немоты,идут на свет, скрипят, как свечи, их [в шарф заверченные] рты,и Бог [разобранный в стаканы], в пластмассе льдистой шевелясь,горит, в часах не разбираясь, и дышит в трещины, как язь.(7/12/12)

Тварь из поселка Роза

И всякой твари выпадает дважды светв проваленном до ада, будто Роза,поселке – за Челябинском в кюветсвалился ангел-бомжарёк. Вот поза,

вот понимание, вот с Розенталя вид,чтоб всякой твари с небом всё возможно —договорился и теперь лежитсреди травы и ждёт, как передоза,

что полетит насквозь его, на свет,вся местная братва из насекомыхв провал и яму, под которой нетпоследней твари и её знакомых.

Вот он лежит и чувствует – лицоего облапал чёрный энтомолог —читай: шахтёр (считай с твоим творцомтеперь их трое). Дело к эпилогу

здесь не пришить – так дёшево крыло,что он лежит – во рту дрожит травинка,а по травинке богомол ползётдо самой Розы – и совсем не зыко

он приползёт на станцию своюлет девятнадцать для того растративпока же ангел-бомжарёк лежитздесь где-то слева и не пидорасит

он перед богом, он, открывши рот,жуёт язык свой синий глуховатый —и понимает: людный горизонт его ловил,но более не схватит,

не схавает, не выпьет, преломивна два зрачка поломанное время —и дохнет тварь и обретает видв кювете – мяса, в воздухе – прозренья.(1/10/12)

В городе К.

солгут ли бабочки? Вспотев, полезет в ушии в ноздри осень. Баки искривив,завёдшегося пса осиной глушатвсекомпрадорский сад и мужики.

и в К. не надо октября и Богаи слово «бля», как молоко, звучитот псиного предела и порога,где мелочь бубенцом в штанах звенит.

солгут ли бабочки, что скоро будут божьи[читай негожи эти] времена?а осень сбудется – по уложенью всё же,от брови к веку положив меня,

скрипят качели здесь в двуногом саде.Как скважины хрипя в густой земле,разборный пёс гуляет по свободе[всё чаще в заблудившейся воде] —

и в К. на камне, у колонки справа,сидят вдвоём и сад, и мужики —взасос целуют бабочек, портвейны,осиные, как выдох, пузырьки.(16/09/12)

Астма

Колючего дыханья ёж[в землянке, свёрнутой в лицосмотрящейся в себя воды,как астма – свёрнутой в кольцо]

как выдох, съёжившись в ключе,скрипит в уключине как пар,чтоб звездочка, сгорев в плечене принимала, что мир мал,

что есть блажной Катеринбург —и чёрту оспа, что Исетьпрожжёт словарный перелом[шамань, Кыштымец, всё есть смерть.

и лыбится по кромке нож,дрожащий на хромом столе —как ночью мир не перейдёшь —всё ж мiр проклюнется правей],

как речь, наклюкавшись с утра,почти послушною рукойсдирает хладный пот со лба,чтоб спал подольше он с другой,

чтоб с невозможностью дышать —как кислород всосав свинец —не до конца, но умирал,как всякий призванный гонец.

Исколотый дыханьем ёжв воронку смотрится водыс той стороны, у капли ртапочти, как вдох, сухой орды.(15/09/12)

Версия-DOS

Наколошматив к сороканевероятное «я умер»,чтоб с окончанья языка,как насекомое и doomеr

звенящий, бог летел на светна колесе всеобозренья,на колесе среди синиц —вообразив воображенье,

где – неухоженный в нас мир —выходит насмерть на дыханье,выходит, потому что нетему весомей наказанья,

чем называть любой предмети наделять кошмаром вещи.Ужасно имя тех детей,в которых колесо щебечет,

которым слово положилкрылатый подлою рукою,как рыбий жир или стрекозв нутро гончарное – с такою

начинкой по земле пустилмеж жерновов немых и страшных —и я им был одним из них —расколошмаченных, коллажных —

из тех, кто ждал, что к сороканевероятное «я умер»сорвётся. Нет, не с языка,с отсутствия его – на губы

того, кого мы говоритьучили – потому что молчапривык он здешних обходить —как прокажённый и чуть дольше

он наклоняется к землеи колыбели этой гулкой,чем длится кадр, в котором смертьнам кажется почти что шуткой,

в которой кажется нам смерть,которой не бывает вовсе,луна печёт, как блин, рассвет[как бы винду увидев в ДОСе].

И расширяет стрекозасвой сегментарный взгляд в три адабинарных, и пока звездагорит, как мельница – в Анадырь

пора бы съехать, чтобы там —не умирая с проводницей —

к своей же жизни привыкать,носить её в холодном ситце,

как сИрот переносит богв нагрудном закладном кармане —через дорогу, через борт.Через конец своей программы

пора убраться в Анадырь,где женственный Харон на время[свернув, как шею, миру мир]переборматывает бремя.(26/08/12)

Энтомология

Д.М.

Расчёсывая губы до крови,пустив царапины [как бабочек по светулатать тот свет слюной] здесь – оборвии Сь слетит и крови узкой нету.

Да, эта бабочка сегодня хороша —лежит под золотистою молчанья[почти нирваной] коркой у соска,у тёмного чукотского камланья.

Расчёсывая губы, как обман, как коконстраха распылив отчизну, могилы[улыбаясь мило нам] кивают жизньюиз своей чернильной

[расчёсанной сверчками до земли]светящейся воды – пока открытой,как молоко у матери в грудикровоточит из ДНК на тритий.

Расчёсывая слюни по слогам(здесь было что сказать – хотя и мало,что вероятно, Бог – не быстр, а я —хотя бы смертен [с самого начала].

Расчесывая воздух до себя,дощатый бог лежит, опилом дышитсосновым – воли нет не у меня, а у него[что ж, не расслышит,

он это, перейдя на ультразвук и сленг] —латает бабочка его тугие ушии переходит из хитина в снег[и здесь перестаёт он вовсе слушать].

У бабочки с судьбой глубинных рыб,прижатой белой атмосферой к року:в нутре кровоточивом бог дрожит,пытает медленно, чтоб выбрала дорогу.(24/07/12)

Беременность