Городские сны (сборник) - Александр Станюта

Я думаю, когда настанет вечер моей жизни, ты будешь так же стоять над ней, залитая солнцем, прекрасная и чистая, как та статуя над горным городком. Даже если кругом будет мрак и темнота.

Твой А.

21. IV.30 г.

Витебск

Хочу добавить.

Вокруг самоубийства Маяковского поднялась большая шумиха. Она может ввести тебя в заблуждение. Мои слова, вскользь сказанные тебе в письме, остаются в силе, и я уверен, что так думает каждый более-менее начитанный марксист.

Как-нибудь на днях я тебе напишу подробнее, что думаю об этом, и постараюсь доказать, что я прав.

А пока учти, что об этом «великом» «пролетарском» поэте никто из серьезных людей ничего не написал. Это должно навести тебя на размышления.

А.

24. IV.30 г.

…В Минске меня никто не знает. Я жил всегда, и в особенности в Минске, очень замкнуто, в личной жизни никогда близко ни с кем не сходился.

За 5 лет пребывания в Минске я 2 года очень сильно болел, а потом в течение 3-х лет очень много работал.

За годы гражданской войны и болезни я очень сильно отстал в своем развитии и чтобы за 3 года это нагнать, пришлось много сидеть над книгами. Случайно познакомившись с рефлексологией, наукой узкой, но мне нужной, я глубоко изучил ее. Вся моя жизнь вне Управления протекала или за книгами, или в нашем питомнике собак.

Я хочу иметь свое мнение о происходящем вокруг. Дух времени преломлялся во многих моих знакомых не так, как я это понимал, вернее, хотел. Ты меня понимаешь, я не хочу распространяться («люблю вино»). Я с этими настроениями не согласен.

Мое «особое мнение», понятно, поставило меня в «особое положение». Все это намеки, но если ты вспомнишь наши прошлые разговоры, ты их поймешь.

Что было раньше? Я был тогда еще мальчишкой, делал, конечно, много ошибок, на которых учился…

25. IV.30 г.

Моя милая, сегодня отправил тебе небольшой подарок ко дню рождения. Нарочно не делал никаких надписей, т. к. хочу, чтобы эта книга стала твоим учебником. Я хочу, чтобы ты ею пользовалась часто.

В ней изложено мировоззрение, которое сокрушает всю старую рухлядь, всю мораль и этику давно уже мертвых людей. Это не философия личности, а мировоззрение целого класса, могучего силой логики и разума, сильного душой и телом.

Эта книга безжалостна, она плод творчества миллионов людей и потому ей не свойственны колебания одной личности.

Если тебе суждено будет воспринять и усвоить эти взгляды, ты станешь неимоверно легче жить, не будешь опутана сетью отживших убеждений и предрассудков. Твоя жизнь будет прекрасной и содержательной. И я желаю этого тебе в день 25-летия.

Это половина жизни. И если в ней были ошибки, пусть следующая половина будет другой. И если ты усвоишь это мировоззрение – это будет самый ценный подарок, который я могу тебе сделать.

Аля.

28. IV.30 г.

Моя милая!

Ты пишешь, что Блок любит зиму, снег, вьюгу. Быть может, потому он мне близок, ведь ты тоже для меня как-то соединяешься со снежной вьюгой, в которой мы шли тогда, в первый раз…

Твой А.

30. IV.30 г.

Ты пишешь, что эта книга «самый большой барьер». Ты, мол, мещанка, а я передовой. И, сблизившись, хочу перевоспитать тебя.

Мне эта формула внушает отвращение. Сближаться с женщиной, чтобы ее перевоспитывать – это ханжество, метод фертов.

Лёлик, с Первым мая тебя! И с днем рождения!

Аля.

1. V.30 г.

…Весь свой досуг сейчас я посвящаю собаке. Тут, в Витебске, нет существа мне ближе и понятней. Вот и сейчас – она лежит на коврике рядом и следит внимательно за мной желтыми загадочными глазами, немного исподлобья. Хотел бы я знать, что она думает.

Мне кажется, что где-то в глубине своего сознания она видит картины седой древности. Когда собака была единственным помощником человека с дубиной и каменным топором.

В моей психике тоже что-то осталось от того дикаря с дубиной. На войне, в пылу боя, меня не раз подмывало бросить винтовку и поискать хорошую суковатую дубину или булыжник. Это остатки того, древнего.

Шрэк! Я назвал сейчас его имя. Он чуть навострил уши и продолжает смотреть на меня так же. Он знает, что я сейчас думаю и пишу о нем. Скоро он встанет, подойдет и ляжет у самых моих ног, положит голову мне на колени и будет гипнотизировать меня взглядом. Это значит, что он о чем-то тоскует.

Значит, через 4 дня мы увидимся?

Аля.

12. V.30 г.

Милая моя! Это первое письмо, которое я пишу тебе не в своем кабинете. Ты и моя работа переплелись в каком-то своеобразном переплетении. Моя рабочая комната так тесно связана с твоим образом. В ней я разговаривал с тобой по телефону, в ней писал тебе письма, читал твои.

В самые напряженные моменты минувшей зимы ты какой-то особенной нотой, ярким радостным лучом придавала особый колорит моей работе. Если это не слишком высокопарно для тебя, то я сказал бы так: это работа, одухотворенная любовью. Это так сильно привязывает меня к тебе. Если бы это твое вмешательство мешало моей работе, я бы стал тяготиться этой любовью.

Сейчас по радио передают музыку из «Травиаты». В «Звезде» читал о премьере в Минске. И читал пересказ пьесы. По-моему, это обычная литхалтура, хлебное дело. Мне всучили одну работу: витебская филия БЕЛАППа[3] (ты знаешь, что это за зверь, наверное) выпускает свой годовой сборник, и мне поручили половину его проредактировать. Придется посидеть, если не удастся отбрехаться, хотя негоже, ведь это общественная нагрузка.

А мне это трудновато, я не особенно силен в литературном белорусском языке. Газетный и канцелярский я знаю уже более-менее сносно, хотя и говорю еще отвратительно, как ты знаешь…

А.

14. V.30 г.

…У меня часто бывали ситуации, когда человек должен хладнокровно рассчитывать свои силы и силы врага, чтобы действовать наверняка. У тебя врагов еще не было.

Тебе не приходилось любезно говорить с отъявленным врагом и даже оказывать ему любезность, зная, что в других условиях он подвергнул бы тебя изощренным пыткам. Но только ненавидеть врага, слепо и открыто – значит оказаться побежденным им в конце концов.

Теперь о том человеке. Во-первых, он не член партии. Если он это тебе говорил, значит соврал. Во-вторых, его с бухгалтером и казначеем привлекают лишь за халатность. Самое большее, что ему грозит, наверное, – общественный выговор. Могло быть хуже.

Я кого нужно предупредил.

А.

20. V.30 г.

…Водил своего Шрэка на нашу собачью выставку.

Не собирался, но пришли ребята и сообщили, что там один тип говорит, что его пес побьет моего. Меня задело. И мой зверюга всех оставил позади. Я минут 10 грелся в лучах собачьей славы. Шрэк взял все 4 приза.

Нам вручили еще 30 рублей. Их я отдал одному собачнику из Угрозыска, который возился с моим псом на выставке. Тот тоже на седьмом небе…

А.

7. V.30 г.

«Красная Поляна».

Дорогая моя!

Посылаю тебе книгу. Хочу, чтобы ты имела ее, от меня.

Это очень хорошая книга. Она блещет крупным талантом писателя и прекрасной душой человека. Я бы хотел иметь своим другом человека, написавшего эту книгу.

Меня поразила в ней несокрушимая воля 12-летнего героя. Мне приходилось наблюдать таких людей, но гораздо более старших. И моим желанием всегда было быть похожим на них. Быть может, в природе и не было никогда такого героя. Это не важно. Главное то, что это возможно. Что это не выдуманный, ходульный герой вроде там Майоровых (я прочитал эту пьесу) или ему подобных.

В этом образе все человечно и естественно. И он учит нас воле к жизни, воле к победе. Ну, пусть его цель очень прозаична – 6 пудов хлеба! Дело не в этом, важно то, какой ценой это достигнуто. Ведь если этот мальчик вырастет, если ему откроются светлые горизонты человеческой мысли, он так же упорно и страстно будет делать великие дела и подвиги.

Я эту книгу прочитал с таким напряженным вниманием, с каким давно уже не читал книг. Я не ошибусь, если скажу, что это самая лучшая книга в художественной литературе из тех, что мне приходилось читать в послереволюционный период. И потому я тебе ее посылаю: если ты ее уже читала, прочти еще раз. Ведь она стоит этого. Если же нет – мне будет большой радостью обратить на нее твое внимание.

Я хотел бы, чтобы у тебя с этой книгой была связана память обо мне. Ты говорила, что не знаешь моей прошлой жизни. Это верно. Я хочу пояснить, почему это так: о своих ошибках я не люблю говорить потому, что мне неприятно о них вспоминать, а о хороших поступках, которыми я могу гордиться, я не говорю потому, что боюсь показаться хвастуном.

Но вот теперь, при чтении этой книги, у меня в голове возродились образы прошлого. Я тоже начал жить самостоятельной жизнью очень рано, правда, года на 4 позже этого героя. Но жизненного опыта у меня было не больше.

Я тоже ехал. Не за хлебом в Ташкент. Я ехал, гонимый другой страстью, но перенес не меньше героя этой книги. Поэтому я так хочу, чтобы книга[4] тебе понравилась. Но я боюсь, что опоздал, и ты уже читала ее. И это просто случайность, что я ее не читал раньше.