Двойная спираль. Забытые герои сражения за ДНК - Гарет Уильямс

Кто заслуживает самую большую долю славы? Уотсон и Крик не считали нужным даже ставить такой вопрос. Макс Перуц полагал, что загадка ДНК «могла быть решена лишь огромным скачком воображения»[1276], и этот скачок сделал именно Уотсон. По мнению Крика, понимание Уотсоном[1277] того, как пары оснований соединяются вместе, пришло случайно, но ни у кого больше не было «подготовленного ума», чтобы распознать значение такого случайного открытия. И лишь они одни шли по верному следу: «Двигаясь ощупью туда и сюда, мы наткнулись на золото, но факт в том, что мы искали золото. задавали верные вопросы»[1278].

Но есть еще один факт, который Уотсон и Крик никогда не горели желанием признавать. Другие уже произвели разведку, определили расположение, выкопали золото и передали его им на тарелочке с минимальным количеством шлака. Аарон Клуг предложил собственную интерпретацию процесса[1279]: «Структура была разгадана Фрэнсисом Криком и Джеймсом Уотсоном на основе данных рентгеновской дифракции волокон ДНК, полученных Розалинд Франклин». Крик и Уотсон смотрели свысока на механическую работу «людей из Королевского колледжа», но они были единственными из авторов трилогии статей в журнале Nature, кто ни разу пальцем не притронулся к ДНК в лаборатории. Кембриджский дуэт активно пользовался данными Королевского колледжа, мало что или совсем ничего не давая взамен. Если выражаться чисто биологическими терминами, их отношение было даже не симбиотическим, а паразитическим.

Наука может быть грязным делом; «любезность» не значится в списке желаемых качеств, не говоря уже об основных, для успешного исследователя. Наука будет идти вперед только в том случае, если ученые смотрят в этом направлении, и утверждалось, что «наука, которая не решается забыть своих основателей, погибла»[1280]. В идеале, однако, основателям не следует давать по зубам в попытке вскарабкаться на их плечи, чтобы видеть дальше.

История ДНК – выставка ученых, ведущих себя неподобающе; помимо острых глаз и умов, у некоторых были угрожающе острые локти. Несколько моментов демонстрируют высокое искусство обструкционизма. В качестве примеров можно привести «абсурдное занудство»[1281] тетрануклеотидной гипотезы, с помощью которого Феб Левен безуспешно пытался погубить собственное детище, ДНК; и Альфреда Мирски, с дьявольским упорством пытающегося втоптать в грязь работу Эвери, невзирая на фактические доказательства, говорящие о чем-то всем остальным. Читатели сами могут подобрать кандидатов для одного из академических стереотипов, выявленных Ф. М. Корнфордом в Кембридже в начале 1900-х годов. Спешащий молодой человек[1282] – это «ограниченный и до смешного молодой педант, достаточно неопытный, чтобы вообразить, что чего-нибудь можно добиться за короткое время и даже предлагать определенные вещи и страдающий угрызениями совести, которые склонны начинаться, словно корь, в отдельных местах».

Освальд Эвери полностью порвал с Рокфеллеровским институтом и всем, что он олицетворял, когда переехал к своему брату Рою в 1948 году. Казалось, его устраивала тихая жизнь в Нэшвилле. Он не предпринимал попыток написать книгу, о которой он задумывался много раз: биография пневмококка[1283], предварительно озаглавленная «Микроб в сахарной глазури».

Напоминание о прошлой жизни[1284] посетило его в 1950 году в виде письма из Стокгольма, сообщавшего о том, что ему присуждена значимая премия. Речь, однако, шла не о главной премии, а о медали Пастера Шведского королевского общества микробиологии. В общей сложности, Эвери 45 раз номинировали[1285] на Нобелевскую премию, 30 из них – за его работу по пневмококкам, но он так и не прошел отбор. «Неспособность людей в Стокгольме»[1286] оценить достижения Эвери вызвало общее недоумение научного сообщества. Его демонстрация того, что генетический материал представляет собой ДНК, была охарактеризована Джошуа Ледербергом (Нобелевская премия по физиологии или медицине 1958 года) как «определяющее открытие»[1287] биологии XX столетия; другие утверждали, что работы Эвери хватит на две Нобелевские премии[1288].

У Нобелевского комитета имелись свои соображения. Вначале они рассматривали работу по ДНК как «потенциально важную», но нуждавшуюся в дополнительных доказательствах. Последующее подтверждение того, что ДНК является материалом генов в других бактериях и вирусах, не было достаточным, а открытие двойной спирали и механизма копирования ДНК имело к нему лишь косвенное отношение. Как бы то ни было, Эвери был слишком стар[1289].

Все совершают ошибки, а члены комитета были всего лишь людьми. Это не какой-то научный пантеон, а просто 25 профессоров Каролинского института (медицинского университета в Стокгольме), посвященных в курс дела рабочей группой, куда входят трое из их числа. Некоторые из них были учеными мирового уровня и беспристрастными; к остальным не подходила ни одна из этих характеристик, а кое у кого имелся конфликт интересов, поскольку они рассматривали самих себя как претендентов на получение премии. Среди тех, кто последовательно выступал против кандидатуры Эвери, был Торбьёрн Касперссон, сторонник превосходства белков, полагавший, что ДНК является лишь каркасом для поддержки генетического материала – белков. И, вероятно, яд отрицания заклятого врага Эвери – Альфреда Мирски – проник к лицам, ответственным за принятие решений.

Последний шанс для Эвери услышать хорошие новости из Стокгольма пришел – и ушел – в октябре 1954 года. За несколько недель до того, наслаждаясь ежегодным паломничеством на Дир-Айл на побережье штата Мэн, Эвери слег с сильными болями в животе. Когда был диагностирован неоперабельный рак печени, Эвери провел последние несколько месяцев философски и без каких-либо намеков на саможаление или напоминаний о том, что «разочарование – мой насущный хлеб». Он мирно скончался 20 февраля 1955 года, в возрасте 77 лет.

Уход этого тихого, непритязательного и безропотного человека вызвал целый поток выражений любви и восхищения. Эвери помнили как за «искусство, с каким он сочинил свой характер и свою жизнь»[1290], так и как «самого достойного ученого, так и не получившего Нобелевской премии»[1291]. Последняя похвала была значительной, поскольку раздалась из уст одного из членов Нобелевского комитета, отказавшегося отстаивать интересы Эвери.

Рокфеллеровский институт воздал должное Эвери на свой лад и в свое время. «ДНК» не фигурирует в указателе авторитетной истории института[1292], изданной в 1964 году, а работе Эвери уделена всего страница (такой же объем, что и изучению потовых желез). Более основательным монументом, «воздвигнутым благодарными коллегами и друзьями», стали ворота в память об Эвери[1293], украшающие северо-западный вход на территорию Рокфеллеровского университета. Это величественное