Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений - Сергей Георгиевич Кара-Мурза

Для нас важно, какие отношения складывались между массой советского народа с реальной политэкономией социализма – в период революции и становления СССР, до конца 1950-х годов. Поскольку сложная система политэкономии пришла в Россию с Запада вместе с научной революцией, приведем отдельные расхождения процесса разработки политэкономии и на Западе, и в России (СССР). Начнем разбирать главные и короткие сюжеты, чтобы они представили убедительную картину.

Как уже говорили, российские ветераны-марксисты (легальные марксисты, меньшевики, эсеры, другие группы) приняли учение и практическую доктрину Маркса, а также политэкономию. Его огромный труд «Капитал» завершил эпопею создания в три века «классической» политэкономии, которая и стала синтезом знаний, идеологии, философии, истории и пророчества. Это была Книга о генезисе, развитии, бытии и конце капитализма.

В начале XX века в новом поколении марксистов сложилась общность, освоила новые понятия и смыслы науки, а также глубокие изменения в капитализме и всей картине мира. Эта общность (большевики) разработала доктрину революции нового типа и даже новую парадигму общественной науки. Обе ветви марксистов создавали разные политэкономии для России после революции. Над этими разными системами политэкономий трудились: меньшевики на основе «Капитала» Маркса, большевики – на основе реальности России и в дискуссиях с западными социал-демократами.

Уже тогда было видно, что все народы, даже в лоне большой цивилизации, достаточно разделяются культурами, и поэтому «классическая политэкономия» не может быть универсальной, а как научная абстракция она не годится из-за очень сложной структуры.

В хрестоматии о политэкономии в разделе «Государство и классическая политэкономия» составители сразу сказали: «Фундаментальным допущением классической политэкономии является тезис об универсальности законов человеческой природы. Предполагается, что человеческое поведение единообразно и не зависит от внешних обстоятельств. Экономическое развитие согласно классической политэкономии также подчиняется универсальным законам, регулирующим и определяющим человеческое поведение. Практически все индивидуумы, по мнению классиков, обладают эгоистическим интересом и соответственно стремлением к его удовлетворению. В процессе достижения этой цели люди вступают друг с другом во взаимодействие, что приводит к экономическому развитию и прогрессу. Именно этим объясняется рост благосостояния отдельных стран и народов, а не внешним вмешательством. Как следствие делается вывод, что хозяйственный процесс при условии наличия свободы индивидуальной деятельности способен к саморегуляции» [259].

Это допущение в политэкономии (вплоть до Маркса) должно быть признано ошибочным. Несовместимость антропологических моделей традиционного и буржуазного обществ – фундаментальное противоречие. Очевидно, что в стране есть общность индивидов-эгоистов, которая организует свое производство, а в деревне общинные крестьяне тоже организуют свое производство (и продают часть продуктов, даже на экспорт). Почему же не назвать их «общности с разным антропологическим типом», почему не включить в политэкономию?

У Маркса именно рыночная экономика представлена как нормальное хозяйство, а натуральное хозяйство, в системе которого жило большинство человечества, считалось дикостью и атавизмом – ему для контраста посвящены обильные примечания. Нерыночное хозяйство было для политэкономии капитализма «частью природы». См. постулат Маркса: «При рабстве, при крепостной зависимости и т. д. сам работник выступает как одно из природных условий производства». А важнейшим основанием естественного права капитализма являлся эгоизм людей-индивидов («атомов»). Маркс писал в «Капитале»: «В том строе общества, который мы сейчас изучаем, отношения людей в общественном процессе производства чисто атомистические» [24, с. 102–103].

Вспомним изменение структуры антропологии населения Запада в ходе ликвидации религиозного братства выросшим капитализмом (см. [4, c. 317]). Оно проявлялось во множестве видов. Вебер подробно описывает, например, проблемы, которые возникали у предпринимателей при введении сдельной оплаты с целью интенсификации труда. В шкале ценностей традиционного общества высоко стоит достаток, но предосудительной оказывается страсть к наживе. При таком отношении сдельная оплата вызывала обратный эффект. Вебер пишет: «Повсюду, где современный капитализм пытался повысить “производительность” труда путем увеличения его интенсивности, он наталкивался на этот лейтмотив докапиталистического отношения к труду, за которым скрывалось необычайно упорное сопротивление. На это сопротивление капитализм продолжает наталкиваться и по сей день, и тем сильнее, чем более отсталыми (с капиталистической точки зрения) являются рабочие, с которыми ему приходится иметь дело» [4, c. 80–81].

Таким образом, Маркс определил, что в обществе, политэкономию которого он разработал, с точки зрения антропологии доминируют индивиды и эгоисты («отношения людей в общественном процессе чисто атомистические»). А в обществе России (СССР) доминируют общинные группы. Очевидно, перед нами две разные общности!

Русский либерал С.Н. Булгаков указал на различия: «Человечество существует как семья, как племя, как классы, как национальности, как расы, наконец, как единый человеческий род. Бесспорно одно, что оно определенным образом организовано, есть организм… Человечество ищет такой общественной организации, при которой торжествовала бы солидарность и был бы нейтрализован эгоизм» [260].

Учтем, что и общинные крестьяне, и русские рабочие могли сразу, на глаз, измерить массу и силу своего эгоизма как элемента их антропологической структуры. Хотя качество и количество этих сущностей нам приходится оценивать сравнением фактов.

Также надо учесть, что капитализм, который представил Маркс, стал господствующим в ходе глубокого изменения в культуре (и даже религии). В XX веке культура капитализма изменилась, но эти изменения тоже можно оценивать. А в Западной Европе Реформация, породившая аскетическую «протестантскую этику», послужила капитализму с первых веков. У протестантов стало религиозно освященным накопление богатства – не ради его траты на радости жизни, а ради его превращения в капитал, позволяющий получать еще богатство.

Маркс писал об идеале буржуазной политической экономии: «Политическая экономия, эта наука о богатстве, есть в то же время наука о самоотречении, о лишениях, о бережливости, и она действительно доходит до того, что учит человека сберегать даже потребность в чистом воздухе или физическом движении. Эта наука о чудесной промышленности есть в то же время наука об аскетизме, и ее истинный идеал – это аскетический, но занимающийся ростовщичеством скряга и аскетический, но производящий раб…

Поэтому политическая экономия, несмотря на весь свой мирской и чувственный вид, есть действительно моральная наука, наиморальнейшая из наук. Ее основной тезис – самоотречение, отказ от жизни и от всех человеческих потребностей… Чем ничтожнее твое бытие, чем меньше ты проявляешь свою жизнь, тем больше твое имущество, тем больше твоя отчужденная жизнь, тем больше ты накапливаешь своей отчужденной сущности» [98, с. 132][87].

Макс Вебер в своей фундаментальной книге писал: «”Из скота добывают сало, из людей – деньги”. [Это] своеобразный идеал “философии скупости”. Идеал ее – кредитоспособный добропорядочный человек, долг которого – рассматривать приумножение своего капитала как самоцель… Чем больше космос современного капиталистического хозяйства следовал своим имманентным закономерностям, тем невозможнее оказывалась какая бы то ни было мыслимая связь с этикой религиозного братства.