Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений - Сергей Георгиевич Кара-Мурза

провели американские экономисты для варианта развития советского сельского хозяйства без коллективизации. Понятно, что при таком моделировании ученые исходят из нереального допущения, что СССР мог бы в эти годы не проводить индустриализацию, а продолжать НЭП так, чтобы страна оставалась аграрной. Модель абстрагируется от проблемы выживания в грядущей войне и фактора времени, отпущенного историей на то, чтобы к ней приготовиться.

Тем не менее результаты моделирования даже при таком допущении очень важны, потому что оказывается, что без изъятия из села огромных средств для ускоренной индустриализации сохранение традиционного некооперированного хозяйства означало бы слишком низкий темп развития. Без коллективизации переход российского села к современным травопольным севооборотам и интенсивному хозяйству оказался бы невозможен.

Г. Хантер ввел в модель исходные данные о земельном фонде, рабочей силе и численности тяглового скота в сельском хозяйстве СССР, затем учел реальные погодные условия 1928–1940 гг. и составил прогноз урожайности и возможности увеличения поголовья тяглового скота. Как показали расчеты, именно этот последний фактор и был главным ограничением. Выходило, что к 1940 г. численность рабочих лошадей выросла бы на 40 % по сравнению с 1928 г. Это позволило бы увеличить посевные площади под зерновые на 20 %. При оптимистических прогнозах роста урожайности получалось, что без коллективизации можно было бы получить примерно на 10 % больше зерна, чем было реально получено в СССР. На семинаре, где обсуждались результаты этого моделирования, их признали слишком оптимистическими, завышенными: без механизации работ, которая была возможной только при коллективизации и индустриализации, для такого увеличения производства не хватило бы рабочих крестьянских рук.

Д. Кэранс (Филадельфия) рассмотрел фактор технологических изменений, которые к концу 20-х годов назрели в советском сельском хозяйстве, так что их необходимость осознавалась и местными Советами, и самими крестьянами. Он сказал: «Без благоприятных условий сбыта продукции интенсивные системы земледелия не вводятся. Маломощным дворам с избыточной рабочей силой это часто непосильно из-за отсутствия капитала, а зажиточным дворам нет резона переходить к ним. Постепенный же переход маломощных дворов к интенсивному производству в рамках зерновых-паровых систем путем внедрения скромных агротехнических улучшений может привести к тому, что первый же засушливый год станет для них последним.

Вот это была настоящая опасность. И к концу 20-х годов малоземельные и маломощные дворы стали реагировать на нее, создавая колхозы и используя получаемые при этом льготы от государства. Во многих из этих колхозов применялись многопольные севообороты и урожайность была сравнительно высокой» [255].

Иными словами, по мнению Кэранса, коллективизация, в принципе, была необходима и желательна крестьянам, и тяжелые проблемы возникли вследствие того, что ее проводили форсированно. Насколько можно было избежать этого форсированного темпа – другой вопрос.

Американские ученые моделировали щадящий вариант развития советского хозяйства без коллективизации, совершенно отвлекаясь от второй части того «заколдованного круга», в который попала экономика СССР, – необходимости срочной, еще более форсированной индустриализации. А единственным источником ресурсов для нее была деревня – и как производитель хлеба на экспорт, и как источник трудовых рук. Поэтому тот прирост производства в 10 %, который обещает оптимистическая модель, реально не давал возможности изъятия из деревни каких-либо средств для индустриализации.

Стабильное развитие сельского коллективного хозяйства началось после ВОВ (см. [256]).

Рис. 2. Индексы валового объема продукции растениеводства и животноводства в сельском хозяйстве СССР, 1940 = 100

Для оценки крупного социального института полезно сравнить кризис становления и кризисликвидации. Для колхозно-совхозного строя история дала нам это сравнение как чистый эксперимент. Кризис коллективизации привел к снижению производства зерна в 1931, 1932 и 1934 гг. по сравнению с 1929 г. на 3 %. Засуха 1933 г. была стихийным бедствием, а затем производство стало расти – и через пять лет коллективизации превысило уровень 1929 г. на 36 %. Войдя после войны в стабильный режим, колхозы и совхозы довели производство зерна в 1986–1987 гг. до 210–211 млн т, то есть увеличили его более чем в три раза (а молока, яиц, технических культур – в 8-10 раз).

Каков же был кризис ликвидации колхозов?

Колхозный строй ликвидировали в 1991–1992 гг. С тех пор в течение 7 лет производство всех видов продукции стабильно снижалось и упало вдвое. А главное – в отличие от 30-х годов, долго не было никаких признаков оживления. Подорвана была база производства. В 1997 г. впервые в России в XX веке число коров на 10 человек упало ниже 1 – ниже всего, даже после массового забоя скота в 1933 г. (1,3 головы на 10 человек). Количество овец и коз во время коллективизации ниже всего упало в 1935 г. – до 2,6 головы на 10 человек, в «годы застоя» держалось на уровне 4,9, а в конце 1997 г. составило 1,3.

Рис. 3. Индексы физического объема продукции сельского хозяйства СССР и СНГ, 1950 = 100

Если бы сегодня страна не имела созданной ранее нефтяной и газовой промышленности, в России наступил бы всеобщий голод, поскольку половина продовольствия поступала 15 лет по импорту за нефть и газ.

Согласно промышленной переписи на 31 августа 1918 г., было национализировано 3 тыс. крупных предприятий – практически все, какие были в России. Но большинство их было разрушено во время гражданской войны и потом восстановлено уже Советским государством. Еще до коллективизации приходилось изымать ресурсы из села. Но уже за годы первой и второй пятилеток и часть третьей пятилетки до начала войны было построено 9 тыс. крупных предприятий – изначально государственных.

Экзаменом для колхозного строя стала война.

Гл. 15. Становление политэкономии СССР и антропология

Мы говорим о конструкции политэкономии. Она – это синтез всех систем и процессов, который создает образ бытия (более или менее – глубоко или поверхностно). Так или иначе, она высвечивает важные явления или представляет несколько пластов какого-то процесса. Те, кто считают, что политэкономия – это особая дисциплина экономики, ошибаются. Политэкономия связана с антропологией, обе они – сложные конструкции и необходимые друг другу. А также обе они необходимы обществу и государству для действия и для представления реальности.

Поэтому мы приведем этот раздел, чтобы коротко показать, какой свет бросает на политэкономию конкретной страны антропология как «прибор» наблюдения. Она представляет в спектре своего света особые, или даже уникальные, образы. Мы здесь не можем заняться сравнением образа России со многими другими странами – нам достаточно зафиксировать (даже без оценок) существенные расхождения структуры образов двух разных систем антропологии.

Речь идет не об отдельных личностях, а о группах, общностях, этносах, народах. Но в ходе процессов, противоречий и конфликтов бывает разделение народа в «горячей точке» системы антропологии.