Долгая ночь (СИ) - Юля Тихая

— Нет, нет. Я не об этом, это лис. А куда попадаешь ты?

Он глупо моргнул.

— Кесса, я не понимаю.

— Ты будешь плавать с этой рыбой? Или нюхать маки? Или выкапывать радугу?

Лист жалобно хрустнул в моей руке.

— Ты говоришь очень странные вещи, — медленно сказал Арден, глядя на меня с непонятным лицом. — Я вижу это место только в Долгую Ночь. С высоты, пока мы бежим по дороге. И так, пока не наступит утро.

Какое-то время мы молчали. Арден разглядывал меня, нахмурившись, как больную. Я с сомнением всматривалась то в его лицо, то в ласку.

Сегодня я снимала артефакт на ночь и в целом… не очень старалась; поэтому и ласка оживилась немного, открыла чёрные глазки-бусины и глядела хитро. У неё была недовольная, сердитая мордочка, и на Ардена она щурилась с интересом, — не любовным, скорее игривым, — и отчётливым желанием укусить и посмотреть, что от этого будет.

Я кивнула ей на расползшийся туман. Она фыркнула, но потянулась к нему, вниз, лапкой, а потом зашипела и вернулась обратно, к вывернутым корням.

Я помнила этот туман и то, что под ним почему-то не земля, а ледяной кафельный пол; а ещё то, что вокруг — пустота, и что наблюдать за зверем — это будто смотреть экспериментальное кино, и как трудно потом вставить руки в чужие лапы.

— У меня не так, — тихо сказала я. — Возможно… возможно, с ним и правда что-то не так.

— С артефактом?

— С лиминалом.

Увы, я не могла уже толком вспомнить, как бывало в самом начале. Был ли у ласки когда-то свой лес, из которого я её выдернула?

Первые несколько месяцев после Охоты мы с ней были почти что командой мечты: артефакт, собранный на коленке из подручных средств, частенько выходил из строя, и тогда я тревожно принюхивалась к каждому ветерку и вздрагивала от звука шагов. Потом ласка стала сонной, ленивой, и всё больше спала то навязчивой дрёмой, то тяжёлым, дурным сном. В Новом Гитебе мне уже было сложно обращаться, и приходилось подолгу тормошить её, будить.

— Мне кажется, она всё время в лиминале, — наконец, сказала я. Говорить было нелегко: слова всё никак не хотели складываться. — Моя ласка. Мне кажется, у меня нет никакого моего места. Мне казалось, что это оно, но это что-то другое.

Арден смотрел странно. Наверное, для него это звучало ужасно: как если бы я сказала, что у меня застряла пуля в черепе, или что я никогда не видела зелёной травы.

— Видимо, я просто к нему привыкла, — торопливо продолжила я, — и уже не чувствую это так резко, как Става. Люди же привыкают к вещам, правда ведь? Так же бывает? Моя ласка нигде не бегает, только сидит на месте и спит. Это как если бы у меня сломался оборот, только я не побежала к сове, а продолжила так жить, и поэтому артефакт может что-то делать с моим запахом. Я и в Долгой Ночи же ни разу не участвовала с тех пор, как-то… не хотелось.

Арден долго жевал губу, будто подбирал слова.

— Кесс… может, тебе не стоит его носить? Это звучит… не очень хорошо.

Я вцепилась в артефакт через ткань платья, как будто он пытался вырвать мне сердце.

— Ладно, — вздохнул Арден. — Ладно.

Он был напряжён, и я мягко тронула его плечо. Всё уже понемногу проясняется, хотела сказать ему я; всё образуется, всё закончится, и тогда я подумаю, нельзя ли части из нашего несбывшегося всё-таки позволить быть.

Одно непонятно: если всё это, как говорит мастер Неве, несовместимо с жизнью, — действительно ли достаточно привычки, чтобы я умудрялась шесть лет не замечать этого?

lxiv

Бывают вопросы, на которые вовсе нет подходящих ответов, — или приходят они не тогда и не те, что тебе хотелось. Именно так почти всегда и устроена магия.

Магия неуловима, неописуема, её не тронуть рукой, не взвесить на ладони, не подчинить. Людям нравится думать, будто магия работает по каким-то своим, просто не раскрытым пока, законам, и этими законами бредит каждый второй чернокнижник; но по правде, говорят, этих законов и вовсе нет.

Луна подарила своим детям изначальный язык. Луна научила их видеть ток силы в камнях и древесном срезе, плести кружева чар в дрожащем воздухе и повелевать. В погоне за могуществом колдуны заперли капли Тьмы в своей крови, и так получили тень её власти; двоедушники столкнулись с тенями-другого-мира и стали целыми. Для всего этого есть порядок, есть мировой закон, есть наука.

А магия просто есть — сама по себе. Иногда она просто… случается. За это её и называют магией; за это её называют дикой, а ещё — запретной.

Где начинается магия? По правде, вряд ли хоть кто-то знает. Может быть, всякая придуманная в моменте формула из тех, которыми так любит щеголять Арден, уже слишком далека в своей свободе. А может быть, и Барт Бишиг всего лишь оттачивал грани своего мастерства?

Потому, вообще говоря, и придумали международную Комиссию по запретной магии, — и собрали в неё высушенных учёных сморчков, занудных и бесконечно философствующих. Их приехало шестеро, и их привезли на вертолёте: резкий гомон лопастей разбудил меня ранним утром,