Буржуазное достоинство: Почему экономика не может объяснить современный мир - Deirdre Nansen McCloskey
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Возьмем, к примеру, такой тривиальный институт стимулирования, как светофор.22 Когда он загорается красным, это, безусловно, создает стимулы для остановки. С одной стороны, это правило действует само собой, поскольку для пересекающих дорогу загорается зеленый. (В старом анекдоте нью-йоркский таксист проезжает на большой скорости на красный свет, но с визгом останавливается на зеленый. Его измученный пассажир спрашивает, почему. "Сегодня мой брат тоже за рулем, а он всегда проезжает на красный свет!"). Для другого - за вами может следить полиция, или автоматическая камера может зафиксировать ваш номерной знак. Красный свет - это ограждение, ограничение, правило игры или убежища. Так считает Норт, а вместе с ним и большинство экономистов.
Тем не менее, красный свет имеет значение для людей, которые являются чем-то большим, чем крысы в эксперименте "Только благоразумие", для которых существуют пищевые стимулы. Помимо прочего, он означает господство государства над водителями. Он сигнализирует о наличии цивилизации и той легитимности, которую придает государству цивилизация. (Тест: вы пробираетесь через бездорожные джунгли и натыкаетесь на ... фонарь: "Мистер Цивилизация, я полагаю"). Он также сигнализирует о росте механических средств регулирования, в отличие от человека-траффикатора на возвышении в белых перчатках. Красный свет - это, по выражению Лахмана, система мышления. Это система, которая одних водителей успокаивает, а других раздражает, в зависимости от их отношения к государству, к механическим изобретениям, к водителям. Для ответственного гражданина, или жителя штата Айова, или даже для фашиствующего конформиста красный свет означает соблюдение правил. Она будет ждать зеленого даже в три часа ночи на перекрестке, очевидно свободном во всех направлениях, на перекрестке, где нет ни камер фиксации номеров, ни полицейских, ни надежно безответственного брата на дороге, даже если она очень торопится. Стимулы не нужны. Но для принципиального социального бунтаря, или бостонца, или даже для социопата красный свет - это вызов его автономии, оскорбление, нанесенное государством. И опять же, стимулы будут прокляты. Если политика "разбитых окон" будет применяться слишком жестко, она вполне может вызвать гневную реакцию потенциальных преступников и привести к росту, а не к снижению преступности или, во всяком случае, к широкому недовольству полицией.
Смысл имеет значение. Велосипедист из Чикаго, написавший в 2008 г. в газету о своем товарище, погибшем при проезде на красный свет, заявил, что "когда светофор меняет цвет, улицы наших городов превращаются в зону убийств "каждый сам за себя", где любой, кто осмелится въехать, попадет в поток намеренно более смертоносных снарядов большой массы, управляемых операторами, получившими лицензию на убийство при зеленом свете". Автомобилист, непреднамеренно сбивший велосипедиста, вероятно, придал этому событию иной смысл. Большая часть жизни, политики и обмена происходит в разрушении стимулов и утверждении смысла - материнской любви, честности политика или энтузиазма учителя, того, что Кейнс (а вслед за ним Джордж Акерлоф и Роберт Шиллер) называл "ани-мальными духами", и того, что Сен называет "обязательствами", и того, что я называю "добродетелями и соответствующими пороками, отличными от благоразумия".
Или возьмем управление современной американской корпорацией. Ракеш Хурана показывает, что "агентская теория" экономистов в бизнес-школах заменила после 1970-х годов "идеологию менеджериализма", которая и послужила основанием для создания бизнес-школ:
Теория агентств не допускает мысли о том, что руководители должны руководствоваться такими понятиями, как управление, интересы заинтересованных сторон или продвижение общественного блага, какими-либо стандартами, более строгими, чем собственный интерес. Да и как это сделать, если они сами не способны придерживаться таких стандартов? Студентов теперь учили, что менеджерам, согласно экономическим принципам, доверять нельзя: по словам Оливера Уильямсона, они "оппортунисты с коварством". . . . [Теория агентств, продолжает Хурана,] представляла собой, в рамках "профессиональной школы", полное отречение от профессионализма.
Теория агентств в форме бизнес-школы берет свое начало со статьи Милтона Фридмана, перепечатанной в журнале New York Times в 1970 г. с усеченным названием, предоставленным редакцией: "Социальная ответственность бизнеса заключается в увеличении его доходов". Хурана ссылается на Майкла Дженсена, одного из главных сторонников новой коррозийной теории, который воспринял статью Фридмана как манифест движения, хотя, кстати, и Хурана, и Дженсен, и большинство других людей слишком поспешно прочитали решающее предложение, в котором Фридман говорит, что менеджеры должны повышать стоимость акций компании, подчиняясь нормам и законам общества - что является довольно отличным принципом от принципа "клянусь обществом". Лучше бы они побольше читали Фридмана - или Милля, или Смита.
И все же тенденция Чикагской школы 1970-х годов не вызывает сомнений. То же представление о том, что все действующие лица являются порождениями только благоразумия, "школа общественного выбора", основанная в Виргинском университете десятилетием ранее Джеймсом Бьюкененом (доктор философии, Чикаго) и Гордоном Таллоком (доктор философии, почетный доктор экономики, Чикаго). Она также анимировала экономику "прав собственности", вдохновленную Рональдом Коузом (который был связующим звеном между Вирджинским и Чикагским университетами) и усовершенствованную Арменом Алчианом из Калифорнийского университета и Гарольдом Демсетцем из Чикаго, а затем Калифорнийского университета. Только благоразумие лежит в основе циничной трактовки профессионализма Рубеном Кесселом из Чикаго (с ним согласились такие левые социологи, как Рэндалл Коллинз и Магали Лар-сон: левые и правые объединились в том, что врачи оперируют кошельком). Движение "право и экономика", основанное тогда Коузом, Аароном Директором (шурином Фридмана, долгое время работавшим на юридическом факультете Чикагского университета) и в крайней форме Max U Ричардом Познером (чикагским и судьей Седьмого окружного суда), берет своим девизом только благоразумие, как и "экономическая теория регулирования", вновь основанная в 1970-х годах Джорджем Стиглером и Сэмом Пельтцманом в Чикаго (с полезными дополнениями слева от историка Габриэля Колко). Моя собственная школа "новой экономической истории", придуманная Нортом в Вашингтоне (в то время еще одно отделение Чикагской школы) и Фогелем, работавшим в Рочестере (еще одно отделение Чикагской школы), а затем в самом Чикаго, пыталась выяснить, насколько далеко в истории зайдет "только благоразумие" (Фогель в итоге пришел к выводу: только настолько далеко). Количественные финансы", изобретенные в 1970-х годах Робертом Мертоном в Пенсильвании и Майроном Скоулзом и Фишером Блэком в Чикаго, стали еще одним важным начинанием в теории агентств и "благоразумия". Новая экономика труда" тоже была изобретена в 1970-е годы Джейкобом Минсером
