Буржуазное достоинство: Почему экономика не может объяснить современный мир - Deirdre Nansen McCloskey
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И это другая, историческая, проблема, о которой я тоже уже говорил. Если рутинное ин-вестирование объясняет современный мир, то почему современный мир не возник в древности? Рутина - это просто. Поэтому она и называется "рутиной". Древний Китай был мирным и торговым на протяжении десятилетий, а часто и столетий. Его внешняя торговля была огромной. В Римской империи, в свою очередь, беспорядки обычно сводились к дворцовым восстаниям в Риме или сражениям на германской или парфянской границе, что в экономическом отношении было незначительно и не шло ни в какое сравнение с разрушительными для экономики нашествиями и особенно чумой, которые в конце концов захлестнули Запад. Древние египтяне тоже владели ресурсами и имели известные стабильные режимы. Мусульманские империи в течение двух веков после Мухаммеда росли гигантскими темпами, за счет экс-тента и эффекта масштаба. Ацтеки, а до них майя имели огромные торговые империи, как и более ранние цивилизации, которые еще только предстоит исследовать в Новом Свете. Все они стали блестящими в экономике и культуре - но не такими, как поразительная степень северо-западной, а затем и всей Европы 1700-2000 гг. н.э. Если рост порождает рост, который порождает рост, как с удовольствием предполагают экономисты (модель так красива), то почему современный экономический рост ждал своего часа в XVIII, XIX и XX веках, а затем начался на заметно неспокойном участке земного шара? Если причины роста эндогенные, а не "экзогенные" (в переводе с греческого это означает "порожденные извне"), то почему те же институциональные изменения не произошли в Египте при фараонах или, скажем, в Перу при инках?
Не говоря уже об эндогенности, Норт и многие экономисты после него также сосредоточили свое внимание на экзогенной случайности Славной революции 1688 года и ее урегулировании в 1689 году. Норт, как и многие экономисты, в том числе и я, высоко оценивает "надежную приверженность обеспечению прав собственности". Но его основополагающее эссе, написанное совместно с Вайнгастом в 1989 г., широко приписывается утверждению, которое Норт и Вайнгаст иногда делают, а иногда нет в своих последних нескольких интересных, но противоречивых параграфах, что введение в 1690-х годах национального долга по голландскому образцу показывает, "как институты сыграли необходимую роль в обеспечении экономического роста и политической свободы".
Это не кажется таковым. Она скорее показывает, как государство может стать могущественным, надежно выплачивая свои долги гражданам и иностранцам, как это уже давно продемонстрировали Венеция, Генуя, Лю-бек, Гамбург и Голландская республика. Континенты были ошеломлены, когда хорошо финансируемые английские армии завоевания и оккупации, такие как армия герцога Мальборо, платили за свои поставки, а не просто воровали их. Эта новаторская и буржуазная практика постепенно изменила образ англичан, превратив их из варваров в джентльменов. Однако Роберт Экелунд в стиле Норта утверждает, что "надежные обязательства... требовались от новых институтов [а именно от английского, а затем британского государственного долга]. . . [и привели] к современному капитализму". Нет, не привели. Они позволили голландцу Вильгельму начать 120-летнюю войну с Францией, которая характеризовала долгий восемнадцатый век в Великобритании.
Джону Уэллсу и Дугласу Уиллсу удалось статистически доказать, что якобитская угроза протестантскому престолонаследию преследовала политику начала XVIII в. в Великобритании (это событие можно было бы взвесить, возможно, с меньшими проблемами, если бы немного поваляться в культурной грязи романов, газет и уличных баллад. Например, в отношении якобитов один из балалаечников пел: "To England then they went, / And Carlisle they ta'en't [took it], / The Crown they fain would ha'en't [have it], / but behold"). Поддерживая Норта и Вайнгаста, Уэллс и Уиллс, однако, тоже вскользь утверждают, что "последовавшие институциональные изменения [1688 г.] привели к финансовому развитию, заложившему основу промышленной революции и в конечном итоге утвердившему Британию в качестве мировой державы".15 Вторая половина утверждения, касающаяся власти, верна. Парламентская монархия, способная надежно брать займы, могла вмешиваться в расстановку сил на континенте, что и делала. Но первая половина утверждения в лучшем случае не подтверждается ни одним из аналитических нарративов, приводимых в его пользу. В подзаголовке своей работы Уэллс и Уиллс кратко излагают, как, по их мнению, угрозы со стороны Старого и Нового претендента из Франции связаны с утверждениями Норта и Вейнгаста: "Якобитская угроза институтам Англии [по финансированию государственного долга] и [соответственно] экономическому росту". Но национальный, т.е. государственный, долг не имел доказанной связи с экономическим ростом. В 1931 г. эти фонды исторической мудрости, Селлар и Йетман, хорошо предвидели возникшую мешанину: "Именно Уильямландмари первым обнаружил государственный долг, и ему пришла в голову запоминающаяся идея построить Банк Англии, чтобы поместить его в банк. Национальный долг - это очень хорошая вещь, и было бы опасно погашать его, опасаясь политической экономии".
То, что британское государство не использовало богатство, приобретенное в результате такого благого дела, для препятствования экономическому росту и уничтожения политической свободы, как это сделали многие государства, обогатившиеся, скажем, за счет бурения нефтяных скважин, не имеет ничего общего с подражанием при Вильгельме III буржуазному и голландскому методу бурения для получения кредитов и создания Банка Англии для их возврата. Один из историков английского парламента заметил по поводу его новой трансцендентной власти, что "деспотическая власть была доступна лишь периодически до 1688 г., но после этого она была доступна всегда". Деспотическая власть может быть использована не по назначению, убить экономический рост и политическую свободу. В конце концов, именно об этом беспокоились идеологи Славной революции от Локка до Маколея. И, как отмечают экономисты Кармен Рейнхарт и Кеннет Рогофф, "неясно, насколько хорошо проявились бы институциональные инновации, отмеченные Нортом и Вайнгастом, если бы Британии повезло чуть меньше в многочисленных войнах, которые она вела в последующие годы".18 Британия создала и запустила военно-финансовый комплекс в 1690-х годах, и в его работе ей повезло с Черчиллями и Кливами, Вульфами и Нельсонами и Уэллеслеями. Это хорошо. Но это не экономика и не современный мир. Как и во многих других историях, в этом споре экономическое обогащение путается с военной победой.
Важным было изменение политической и экономической
