Рим. Цена величия - Юлия Голубева

Макрон незаметно вздрогнул, но Невия почувствовала это.

– Нет, я передал для нее письмо от Гая Цезаря, а остальное время был занят делами. А она не сочла нужным нанести мне визит.

Энния уловила фальшь в этом кратком ответе и догадалась, что они виделись, но не могла понять, какая причина побудила его солгать. В наивном ослеплении, убежденная, что муж любит только ее, она и подумать не могла о дурном. Ей наскучило это неприятное общение, она для себя объяснила это усталостью супруга и, тихонько извинившись, соскользнула с ложа и прошла в свои покои. Энния не заметила, с какой радостью наблюдал Невий за ее уходом.

Сумерки опускались на Вечный город, окутывая промозглой тьмой мраморные храмы форума, великолепный палатинский дворец, дома знати и уродливые инсулы в бедняцких кварталах.

Но жизнь с приходом ночи не утихала: взметались вверх языки факелов в руках спешащих прохожих, вспыхивали призывные огни лупанаров, таверн, освещались дома, где ожидали гостей.

Вечерняя суета рабов, зажигающих массивные бронзовые светильники, отвлекла Макрона от сладких мечтаний о своей возлюбленной. Ему вспомнилось, что им был отдан приказ бросить в тюрьму рабов и вольноотпущенников. Их пытками он намеревался руководить сам, поэтому на отдых времени не оставалось, и префект претория отправился в Туллиеву тюрьму.

Это мрачное, зловещее здание лепилось к восточному склону Капитолийского холма. Консулы Вибий Руфин и Кокцей Нерва оставили о себе недобрую память в народе, заново отстроив тюрьму во времена Августа. Теперь она состояла из двух помещений. Верхнее называлось Мамертинум, и в нем содержались узники, ожидающие суда. Нижнее – Туллианум, наследие древних времен царя Сервия Туллия, первоначально являвшееся водоемом, теперь стало местом, куда через круглое отверстие бросали заключенных, которым суждено было умереть от голода или быть задушенными.

Первым Макрон навестил Луция Аррунция. Изможденный старец, весь поседевший и высохший как мумия, голодал уже пятый день.

– Хватит, Аррунций, ты знаешь – песенка твоя спета. Ты моришь себя голодом в надежде на скорую смерть, но суд уже близок, – произнес Макрон, морща нос от дурного запаха.

– А, сам треглавый Цербер навестил меня, – медленно, нараспев проговорил старик. – Одна голова грызет кости несчастных жертв, другая слизывает кровь с нечестиво добытого золота, третья пускает слюну, завидев красотку.

– Замолчи! – крикнул Макрон. – Ты должен умолять меня о пощаде! Твоя жизнь в моих руках…

– Уж лучше ей оказаться в руках Плутона. Я бы меньше тогда был обеспокоен своей судьбой. – Осанка изможденного сенатора была полна величия, речь нетороплива. – Как дела на Капри?

– Тебя не касается, побудешь еще в гостях у Туллия. Я прикажу кормить тебя насильно. Ты должен дожить до суда.

Макрон поднялся и вышел, не прибавив более не слова. В выцветших глазах Аррунция загорелся слабый лучик надежды. Близкие друзья не оставят его и обеспечат достойную защиту против грубых нападок обвинителей.

За Вибием Марсом, Карсидием Сацердотом и Понтием Фрегелланом, проходившими по делу Альбуциллы, префект претория приказал наблюдать, чтобы и они, подобно Аррунцию, не пытались уморить себя голодом, добавил, что условия и еда должны быть улучшены. Имя еще одного обвиняемого он не произнес. Это был Лелий Бальб, всегда готовый к нападкам на ни в чем не повинные жертвы, пожинающий теперь плоды собственного несчастья. Много народу несправедливо осудил он, позарясь на богатство, пусть же сам познает ужасы заключения и суда. Все в Риме ненавидели его.

Невий не решился зайти к Домицию Агенобарбу. Тот наводил ужас на тюремщиков и остальных узников своими страшными воплями по ночам, призывая проклятия на Рим и в особенности на голову префекта претория. Беснуясь, он переломал всю мебель, расшиб голову неосторожному смотрителю, а другому сломал челюсть и пару ребер. Его не кормили уже четыре дня, тюремщики боялись заходить в клетку к разъяренному льву.

В особом помещении собрали рабов Альбуциллы. Макрон приказал начать пытки. Крики несчастных ласкали слух кровожадного префекта: закрывая глаза, он переносился на поле брани, и тогда ему чудился свист мечей, рассекающих нагретый воздух, стоны раненых, мольбы о пощаде побежденных. Вспоминались и бесплодные ухаживания за надменной Альбуциллой. Неприступная красавица вначале благосклонно принимала от него знаки внимания и подарки, обещая ночное свидание, но затем прилюдно, в Саллюстиевых садах, неожиданно подошла, кинула под ноги драгоценные дары и сказала, что скорее отдастся самому Церберу, чем ему. С тех пор среди римлян закрепилось за ним это злое прозвище.

Теперь он заслуженно покарает ее за публичный позор, которому она подвергла его, решившись таким образом отомстить за смерть мужа во время процесса по делу Сеяна.

Когда показания рабов, изодранных в клочья и мало похожих на людей – просто куски мяса, были занесены писцами в длинные свитки и нанизана цепь угодных Макрону имен, Невий спрятал за кожаный панцирь список Тиберия и прошел на верхний этаж, к камере вдовы Сатрия Секунда. В круглое маленькое окошко он увидел Альбуциллу. Она неподвижно стояла посреди узкой мрачной камеры, тусклый огонек чадящего светильника едва обрисовывал ее пышную статную фигуру. Макрон не видел в полутьме ее глаз, но ему показалось, что взор ее устремлен прямо на него, и он испуганно отпрянул, постаравшись отойти от глазка как можно тише. Лучше он придет посмотреть на ее бездыханное тело на Гемонии и там насладится триумфом сладостной мести.

Из тюрьмы Макрон направился к Домицию Афру, но не застал его: управляющий сообщил, что тот отправился на обед к сенатору Гатерию Агриппе. Префект претория раздраженно махнул рукой и повернул коня на Субуру, к лупанару Лары Варус. Преторианцы покорно последовали за своим начальником.

Макрон нуждался в длительном отдыхе после дальней дороги и дел в тюрьме, но домой возращаться не стал, зная, что Энния с нетерпением ждет его, наряженная в соблазнительный прозрачный хитон. Но, вкусив ласки божественной Клавдиллы, Макрон уже потерял к прежде желанной жене всякий любовный интерес.

XLIX

Горек оказался путь возвращения. Радостная Ливилла без умолку болтала, отвлекая Юнию и мешая ей безраздельно предаваться грусти. Тоска сжимала сердце, оно замирало, стоило лишь подумать о любимом Гае и месяцах разлуки. Годы, проведенные в Александрии, тянулись для нее мучительно долго, но то тягостное чувство томления уже стерлось в памяти, и душа Юнии болела, истерзанная болью вынужденной измены.

Узкая лента Аппиевой дороги убегала за горизонт. Передвигались они медленно – из-за повозок, нагруженных имуществом Ливиллы. Она не пожелала оставлять в Капуе свои наряды, посуду и еще множество ненужных вещей. Преторианцы сдерживали бег коней и откровенно зевали, им уже не терпелось добраться быстрей до теплых казарм. Движение тормозили и многочисленные крестьяне с гружеными повозками, перегрины, направляющиеся в Вечный город, – приходилось расчищать дорогу, следить, целы ли повозки, выжидать лишние часы. Рабы двигались медленно, надсмотрщик только впустую щелкал кнутом, оставляя кровавые борозды на коже, но продвижение все равно не ускорялось.