Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) - Александр Дюма

Увы, подобные праздники эфемерны даже в России. Великий пост разогнал все сто народов по домам, оттепель растопила чудо-дворец. С тех пор ничего подобного здесь больше не видели, и кажется, карнавал что ни год становится все грустнее.

В 1825-м веселья было еще меньше, чем обычно. Это объяснялось все возрастающей меланхолией императора Александра, распространившейся уже не только на придворных, но и на простой народ.

Поскольку некоторые утверждают, будто причиной этой печали были угрызения совести, мы точно и без утайки поведаем о том, что ее вызывало.

XII

После кончины Екатерины II, своей матери, Павел I вступил на престол, от коего был бы, несомненно, отрешен навсегда, если бы его сын Александр пожелал опередить отца, на что рассчитывала покойная царица и не только она. Проведя многие годы в изгнании, без доступа ко двору, разлученный со своими детьми, чьим воспитанием занималась их бабка, новый император внес в управление делами государства дух жестокой и странной подозрительности, превратившей краткий период его пребывания на троне в спектакль, почти непостижимый как для соседних народов, так и для их правителей, его коронованных собратьев.

Мучительный крик, вырвавшийся у Екатерины II после тридцати семи часов агонии, отозвался во дворце Павла I как весть о том, что отныне он – самодержец всея Руси. В ответ на этот предсмертный крик императрица Мария пала к ногам супруга вместе со своими детьми и первая приветствовала его как царя. Павел поднял их и заверил в своей решимости быть добрым государем и любящим отцом. Затем и весь двор, начальники департаментов, армейские чины, знатные персоны в порядке, отвечающем их рангам и древности рода, чередой проходя перед ним, простирались ниц, а следом за ними и гвардейский полк, приставленный к прежней резиденции Павла, дворцу в Гатчине, во главе с офицерами прибыл в столицу принести клятву верности государю, которого они еще вчера стерегли скорее как пленника, чем как наследника короны, не столько оказывая ему почесть, сколько отвечая за него перед царицей.

С этого самого момента командные выкрики, бряцание оружия, скрип громадных сапог и звяканье шпор наполнили покои, где только что уснула вечным сном великая Екатерина. Назавтра же Павел I был провозглашен императором, а его сын царевич Александр – предполагаемым наследником престола.

Павел воссел на трон после тридцати пяти лет лишений, изгнания и отверженности, когда ему уже сравнялось сорок три. Он внезапно стал правителем государства, где еще вчера был узником. За эти тридцать пять лет он много выстрадал, а следовательно, и многому научился, поэтому на престол он взошел уже с готовыми постановлениями, составленными в изгнании, и с судорожной торопливостью, выглядевшей довольно странно, принялся приводить их в исполнение.

Сначала, действуя вопреки всему, что делала Екатерина, сыновняя обида на которую успела превратиться в ненависть, он окружил себя своими детьми и назначил великого князя Александра военным губернатором Петербурга. Императрица Мария, до сих пор сетовавшая на мужнину холодность, с удивлением, смешанным с испугом, заметила, что он стремится к сближению, проявляя доброту и привязанность. Денежные суммы, выделяемые ей из казны, удвоились, и все же ее терзали сомнения. Но вскоре к благодеяниям прибавились супружеские ласки, и она поверила, потому что в ее груди жила святая душа матери и билось благородное женское сердце.

Из духа противоречия, проявлявшегося обычно в самый неожиданный момент, Павел первым же указом отменил рекрутский набор, проводимый по распоряжению Екатерины, и в пределах всей империи приказал забривать в солдаты лишь одного крепостного из ста. Эта мера была более чем гуманной – политически дальновидной. Ведь она одновременно обеспечивала новому императору признательность дворянства, чьи интересы ущемляла прежняя военная десятина, и любовь крестьян, вынужденных выплачивать ее натурой.

Зубов, последний фаворит Екатерины, полагал, что со смертью государыни потеряет все, и опасался не только за свою свободу, но за саму жизнь. Павел I призвал его к себе, подтвердил его права на занимаемое место и, вручая ему жезл командующего, полагающийся генерал-адъютанту, сказал: «Продолжайте исполнять свои обязанности. Надеюсь, вы и мне будете служить так же верно, как служили ей».

Костюшко содержался под стражей в замке покойного графа Ангальта. Его постоянным стражем был некий майор, не отходивший от узника ни на шаг. Павел лично отправился возвестить польского генерала о том, что он свободен. В первый момент, к величайшему изумлению и досаде императора, тот не выразил ему благодарности, на которую Павел, по собственному убеждению, имел все права. Затем Костюшко, все еще очень слабый и страдающий от ран, с забинтованной головой, в свою очередь приказал отнести его во дворец. Когда он предстал перед царем и царицей, Павел выразил намерение предоставить ему имение и крестьян на землях своей империи, однако Костюшко от этого дара отказался и просил взамен денежную сумму, которая позволила бы ему жить и умереть там, где он пожелает. Павел дал ему сто тысяч рублей, и генерал отправился умирать в Швейцарию.

Среди всех этих распоряжений, которые, вопреки всеобщим опасениям, казалось, предвещали благородное царствование, настало время отдать последние почести усопшей императрице. И тут Павел решил исполнить сыновний долг вдвойне.

Вот уже тридцать пять лет, как имя Петра III в Петербурге если и произносилось, то вполголоса. Новый император посетил монастырь Александра Невского, где был погребен его несчастный родитель. Он велел старому монаху открыть гроб, преклонил колена перед заключенными в нем августейшими останками и, сняв перчатку с руки скелета, несколько раз облобызал ее. Павел долго истово молился у гроба, потом приказал поставить его посреди храма и почтить прах Петра так же, как только что и тело Екатерины, возлежащее на своем парадном ложе в одном из дворцовых залов.

Наконец, он отыскал барона Унгерн-Штернберга, встарь служившего его отцу, а потом более трех десятилетий прозябавшего в отставке и в немилости, призвал старика к себе во дворец, в зал, где висел портрет Петра III, и когда тот явился, сказал ему: «Я пригласил вас, чтобы за отсутствием моего отца этот портрет стал свидетелем моей признательности к его верным друзьям». И, подведя барона к сему изображению, он поцеловал престарелого воина, сделал его генерал-аншефом, повесил ему на шею орден святого Александра Невского и велел распоряжаться церемонией у гроба своего отца в том же мундире, какой носил в бытность адъютантом Петра.