Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) - Александр Дюма

Когда пир завершился, монарх и двор покинули Эрмитаж и снова отправились в зал святого Георгия. В час ночи раздались звуки второго полонеза, который, как и первый, возглавил сам император. Как только полонез отзвучал, царь удалился.

Признаться, с его уходом мне стало легче на душе: весь вечер я не мог избавиться от мысли, что это великолепное торжество с минуты на минуту может быть запятнано кровью.

Когда удалился император, толпа мало-помалу рассосалась. Во дворце было двадцать пять градусов тепла, снаружи – двадцать мороза. Сорок пять градусов разницы! Во Франции мы бы спустя неделю уже знали, сколько человек умерло вследствие столь мгновенной и резкой перемены, нашлись бы доводы, возлагающие ответственность на государя, министров или полицию, что дало бы газетчикам великолепный повод для полемики. В Петербурге же никто ничего не знает и, благодаря подобному молчанию, веселые празднества не оставляют после себя горького осадка.

Мне же повезло: я без особых приключений вернулся к себе на Екатерининский канал благодаря слуге, у которого – редкий случай! – хватило ума дождаться меня там, где я велел, а также благодаря плотно закрытому экипажу и толстенной шубе с мехом как наружу, так и внутрь, вдобавок подбитой ватой.

Второй праздник, водосвятие, в этом году приобрел особую торжественность из-за недавнего кошмарного бедствия. Помпезные и бурные приготовления к торжественной церемонии, занявшие около двух недель, на сей раз велись не только деятельно, но и с заметным религиозным трепетом, который абсолютно незнаком нам, народам, склонным к безверию. На Неве был воздвигнут огромный круглый павильон, имеющий восемь входов, украшенный четырьмя большими картинами и увенчанный крестом. Попасть внутрь можно было по мосткам, сооруженным напротив Эрмитажа. Утром праздничного дня полагалось прорубить в ледяном полу павильона широкое отверстие, дабы священник мог приблизиться к воде.

И вот этот день, когда надлежало укротить гнев реки, наконец настал. Несмотря на стужу, которая в девять часов утра доходила градусов до двадцати, на набережных собралось немало народу; река, заполненная толпами зевак, полностью скрылась с глаз. Присоединиться к ним я, сознаюсь, не рискнул: опасался, что лед, сколь бы крепким и толстым он ни был, такую ораву не выдержит. Поэтому я, как мог, стал проталкиваться к гранитному парапету набережной и наконец достиг его после сорока пяти минут, за которые меня дважды предупреждали, что мой нос в опасности: побелел! Вокруг павильона было предусмотрено свободное пространство – обширный круг.

В половине двенадцатого императрица и великие княжны, появившись на одном из застекленных балконов дворца, тем самым возвестили толпе, что богослужение закончено. С Марсова поля повалила вся имперская гвардия, примерно тысяч сорок. Под звуки военной музыки они построились в боевые порядки на льду реки, образовав тройную шеренгу от французского посольства до крепости. В то же мгновение дворцовые ворота распахнулись, замелькали флаги, святые образа, появились певчие из царской часовни, а за ними клир во главе с митрополитом. Следом выступали пажи, потом унтер-офицеры со знаменами разных гвардейских полков и наконец сам император. Справа и слева от него шагали великие князья Николай и Михаил, за ними следовали крупные военные чины империи, адъютанты и генералы.

Как только император достиг входа в павильон, уже почти до отказа заполненный священнослужителями и знаменосцами, архиепископ подал знак, и в тот же миг зазвучал хор: более сотни мужских и детских голосов, без какого-либо инструментального сопровождения исполнявших религиозные гимны. Я никогда не слышал такого волшебного, безукоризненно гармонического звучания. Все то время, пока длилась молитва, то есть около двадцати минут, император неподвижно простоял без шубы, в одном мундире, с непокрытой головой, бросая вызов климату и подвергая себя опасности более реальной, чем если бы выступал в первом ряду сражающихся под огнем сотни пушек. Зрители при этом кутались в шубы, на головах у них были меховые шапки, а император был почти совсем лыс.

Когда вторично отзвучало «Тебе, Бога хвалим», архиепископ принял из рук мальчика-хориста серебряный крест и, встав посреди коленопреклоненной толпы, громогласно благословил реку, погрузив крест в полынью, прорубленную во льду, благодаря чему вода поднялась и он мог до нее дотянуться. Затем он взял вазу, наполнил ее освященной водой и поднес императору. После этой церемонии началось освящение знамен.

Штандарты склонились, чтобы в свою очередь принять благословение, и тотчас из павильона, выпустив в воздух хвост белого пара, взвилась ракета. В тот же миг раздался ужасный грохот: это вся артиллерия крепости затянула «Тебе, Бога хвалим».

За время, пока длилась церемония благословения, салют гремел трижды. При третьем император надел головной убор и побрел назад, ко дворцу. Он прошел в нескольких шагах от меня. В этот раз царь выглядел печальнее, чем когда бы то ни было: зная, что во время религиозного праздника ему ничто не грозит, он вновь стал самим собой.

Не успел он удалиться, как толпа устремилась в павильон: одни окунали руки в прорубь, чтобы омоченными в свежеосвященной воде перстами осенить себя крестным знамением, другие уносили воду в сосудах, а кое-кто даже погружал в нее своих малолетних чад, веря, что в такой день это совершенно безопасно.

В этот же день подобная церемония совершается в Константинополе, но там, куда не долетает ледяное дыхание зимы и на море не увидишь ни одной льдинки, патриарх выплывает на лодке и бросает святой крест в голубые воды Босфора, откуда ныряльщик выуживает его прежде, чем он затеряется в глубинах моря.

За священными церемониями почти сразу следуют мирские забавы, подмостками для которых служит все та же ледяная кора, сковавшая реку. Но эти радости всецело зависят от капризов погоды. Нередко случается, что когда и балаганчики сооружены, и места всех игрищ распределены, беговые дорожки уже ждут скакунов, а русские горки – любителей скользить по льду, флюгер вдруг поворачивается на запад, с Финского залива налетают порывы влажного ветра, лед подтаивает, и тотчас в дело вмешивается полиция: балаганчики, к огорчению петербургских жителей, разбирают и перевозят на Марсово поле. Там все устраивается абсолютно так же, толпу ждут те же увеселения, но карнавал все равно испорчен. Для русского его Нева – то же, что Везувий для неаполитанца, предпочитающего, чтобы родимый вулкан оставался гибельным, чем умер: стоит ему перестать дымиться, лаццарони в испуге, уж не потух ли он.